Брить или не брить?

Сергей Медведев: Казалось бы, в армии служат не только мужчины, тем не менее, считается, что 23 февраля – это мужской праздник. И это хороший повод сделать разговор об одном из главных атрибутов мужественности – о бороде. Какова роль бороды в истории и в современной жизни? В какой степени она коррелирует с нашими понятиями о маскулинности, мужественности? Обсудить эту тему мы позвали историка моды Ольгу Вайнштейн, ведущего научного сотрудника Института высших гуманитарных исследований РГГУ, и Максима Ливси, ресторатора, основателя проекта Ferma at Home, обладателя бороды.

Для вас борода – это какой-то знак, вы с этим связываете какую-то идентичность?

Максим Ливси: Это было в начале, когда я прекратил брить бороду. Если ты один раз заводишь бороду, то не можешь потом ее сбрить, потому что просто себя не узнаешь (сколько у меня было попыток!). Поносив бороду три года, ты ее сбриваешь, подходишь к зеркалу и обнаруживаешь, что у тебя, оказывается, нет подбородка и ты гораздо круглее, чем казался день назад. Как пел Гребенщиков, "когда мы были молоды, мы все носили бороды". Я мало знаю людей, которые носили бороды, а потом сбривали. Есть стереотипные мнения. Догадываетесь, какое количество раз я слышал вопросы: еда не застревает, целоваться не мешает?

У всех по-разному... Мой товарищ решил отрастить бороду, но когда стал растить, начал дико поправляться и превратился не в хипстера, как, наверное, желал, а просто в попа. Тут надо очень аккуратно…

Сергей Медведев: Ольга, для вас нынешняя мода на бороду связана с хипстерским движением? Все чаще я вижу в городе молодых людей и людей среднего возраста с бородой. Что это – очередной период моды? В истории постоянно сменяются периоды бородатости и безбородости.

Ольга Вайнштейн: Я думаю, сейчас это действительно тренд. Примерно год назад в модной прессе замелькал такой термин – "ламберсексуал". Это новый тип, который уже описан аналитиками, условно говоря, канадский лесоруб, другие его приметы – клетчатая фланелевая рубашка, облегающие джинсы, подтяжки, часто – рюкзак, тату, рабочие ботинки, перочинный ножик в кармане. То есть это символ новой мужественности. Раньше говорили, что "нынче пошли женственные мужчины, метросексуалы", но мода циклична, развивается по законам диалектики, и когда что-то одно надоедает, требуется немножко сдвинуть акцент.

Сергей Медведев: То есть это ответ на метросексуальность?

Ольга Вайнштейн: Я думаю, один из факторов – ответ на метросексуальность. Не случайно многие знаменитости (Джонни Депп, например) отращивают бороды и появляются на публике именно в таком стиле ламберсексуала. Но есть и второй фактор. Мне кажется, сейчас во многом идет размывание гендерных границ в культуре, они становятся менее определенными. Женщины часто осваивают определенные мужские профессии, мужчины – наоборот, теряют традиционные атрибуты мужественности (культура белых воротничков). Поэтому нужна новая система знаков. Как раз бородатость – это новое возвращение маскулинности.

Сергей Медведев: Борода же всегда, изначально была символом маскулинности. Функция бороды – это такая гипертрофированная маскулинность, показывающая способность человека охотиться, добывать. Она подчеркивает, наверное, такие главные маскулинные черты: скажем, зубы, сильный подбородок, выдающуюся челюсть.

Максим Ливси: Не согласен. Возьмите Ленина, Троцкого, возьмите бороду Айболита – это явно признак интеллектуальности, профессуры и так далее – такая интеллигентская бородка. Помните, как наш вождь говорил: "Бородки свои сбреют, и давай мотыгами бить". Он имел в виду именно интеллигентские бородки. Конечно, то, что мы описываем сейчас, это другие бороды – бороды лесорубов. Мы были в штаб-квартире хипстеров всего мира в городе Портленд в Америке, там нет магазина, где не продавались бы перочинные ножики, ветровки, рюкзаки. Все это пришло из Канады. Когда там открывали завод "Интел", призвали много молодежи из Канады. А так как это французская страна, они все кулинары. Поэтому современного лесоруба я бы описал так: на лицо ужасный, но очень добрый внутри. Это чувак с бородой, мускулами, забитый татуировками, но при этом он обожает делать десерты или, скажем, выращивать цветы. Он такой добрый и большой.

Сергей Медведев: Работает на контрасте. Является ли борода реакцией на метросексуальность? Очень часто я вижу, что окладистая, брутальная борода сочетается с абсолютно хипстерским видом – человек в зауженных штанишках, без носков, с голыми щиколотками, в щегольских туфлях. Это очень интересно: с одной стороны, внешний вид предполагает некую мужественность, а нижняя половина тела – зауженные штаны, приталенные пиджаки из другой, метросексуальной, хипстерской темы.

Ольга Вайнштейн: Это смещение акцентов, о котором я говорила. Я думаю, что ламберсексуал – это эволюция хипстера, как раз нижняя часть – это наследие хипстерских узких брючек, кеды-конверсы. Правда, если взять другие атрибуты хипстеров (скажем, компьютер всегда с собой, очки в солидной роговой оправе), то это такая медленная эволюция. Здесь вопрос – почему. Максим сказал: пришли лесорубы, приехало много молодежи. Почему был востребован именно тот стиль, который они принесли? Не каждый же стиль получает широкое распространение, значит, здесь есть некоторый витамин, который нужен современной культуре, раз это востребовано.

Сергей Медведев: Витамин маскулинности?

Ольга Вайнштейн: Я думаю, да.

Максим Ливси: Я решил завести бороду после одного случая. Моя супруга приехала из командировки (по-моему, из Франции или из Нью-Йорка) и показала мне фотку, которую она случайно сделала где-то в центре города. В солнечный денек возле памятника абсолютно заросший чувак – с бородой, в татуировках – сидел и вязал.

Сергей Медведев: Это, мне кажется, абсолютно постмодернистская, постиндустриальная, постматериальная цивилизация, которая сместила все коды и смешала вязание на спицах и бороду.

Максим Ливси: Представляете, если бы он еще вязал какую-нибудь кофточку для собаки…

Сергей Медведев: Если вернуться на сто с лишним лет назад, в эпоху Лоуренса, то любовник леди Чатерлей – брутальный бородатый человек, тот же самый ламбер, а с другой стороны – утонченная леди викторианской эпохи.

Я хочу вернуться к изначальному историческому контексту. Борода была очень сильным мужским маркером.

Ольга Вайнштейн

Ольга Вайнштейн: Это был символ, но необязательно со статусом. По крайней мере, это образ независимого, упрямого, активного мужчины, мужчины-добытчика. И как часть этого общего значения – мужчина, который облечен властью. Тут уже статус как частный случай, как синоним возможности вершить судьбы, повелевать, это может быть светская власть, может быть духовная власть – священник. Многие столетия борода оставалась именно таким признаком человека во власти. Но бывали и периоды, когда борода вдруг уходила со сцены. Если мы вспомним, допустим, XVIII век, то, как правило, это гладкие подбородки. Впрочем, это неудивительно, потому что в то время люди носили высокие парики, а борода и парик несовместимы.

Максим Ливси: Если бы у нас сейчас к власти пришел Петр I… В то время он велел всем сбрить бороды, а сейчас, не сомневаюсь, он заставил бы всех носить бороды, чтобы народ был ближе к Европе.

Сергей Медведев: Очень интересный момент – эпоха Ренессанса, а затем – барокко. При дворе Людовика XIV невозможно представить никого с бородой.

Ольга Вайнштейн: Большой высокий парик и борода – это невозможно.

Сергей Медведев: То есть эти столетия российской культуры были основаны на бритье бороды?

Ольга Вайнштейн: Можно даже точно сказать, что это XVII век, в культуре это типаж "макарони" – кокетливый щеголь. Дальше начинается эпоха дендизма, и как раз красавец Брано первый ввел моду на отсутствие парика, и в то же время – гладко выбритый подбородок, тщательная гигиена. То есть это был новый телесный канон. Общий образ мужчины начала XIX века (вспомните портреты поэтов-романтиков) – худощавый юноша, "бледный, со взором горящим". Конечно, никаких бород здесь не подразумевается. Это неоклассический образ, такой минималистский: духовная жизнь, горящий взор. Но потом, на протяжении XIX века этот образ меняется.

Сергей Медведев: Что происходит во второй половине XIX века, когда фактически утверждаются бороды? Виктор Гюго, Чайковский… Да и два последних русских царя вернулись на несколько столетий назад: Александр Третий и Николай Второй носят бороду. Что случается с бородой, почему она так резко возвращается в конце XIX века? Максим упоминал Ленина. Большевики, меньшевики… Только Сталин носил усы, а остальные, те, кто делал революцию, очень многие бородатые.

Ольга Вайнштейн: В XIX веке историки моды подметили своего рода взросление как мужского, так и женского идеала. Идеал красоты становится старше. Если начало XIX века – это ставка на молодость, то в середине века уже идет образ зрелого мужчины, зрелой женщины. Историки английской культуры связывают это с воцарением королевы Виктории: сначала она была девушкой, потом – дамой среднего возраста, конец XIX века – уже пожилая Виктория, и подданные как-то следовали этой моде на возраст, старались ее воспроизвести. Конечно, это только частичное объяснение. Действительно, английские писатели: Диккенс, Арнольд или Дарвин, – это все такие бородатые люди. Видимо, здесь борода становится символом.

Сергей Медведев: Маркс. Весь советский пантеон – бородатые люди.

Ольга Вайнштейн: Лев Толстой… Видимо, это становится символическим атрибутом мудрости, которая связана с жизненным опытом, с возрастом. Опять же, борода, которая появляется в середине XIX века, остается достаточно долго.

Сергей Медведев: То есть происходит какое-то взросление общества, по сравнению с эпохами романтизма и сентиментализма. Видимо, приходит культ рацио, науки в связи с промышленной и научной революцией. Акцент общества смещается на возрастные, серьезные репрезентации.

Ольга Вайнштейн: Кроме того, в середине XIX века идет резкая поляризация гендерных ролей, появляются совершенно четкие атрибуты женственности и мужественности. Это отражается и в костюме. Викторианский кринолин – ни в какую другую эпоху не было такого удивительно громоздкого атрибута женственности, когда женское тело было заковано в настоящую, очень тяжелую металлическую клетку.

Сергей Медведев: Возвращение бороды приходится на эпохи консерватизма, возвращения традиционных патриархальных норм и ритуалов сексизма.

Ольга Вайнштейн: По крайней мере, по отношению к викторианству это верно.

Сергей Медведев: Я хочу поговорить о бороде как стереотипе маскулинности. Насколько в современном обществе борода привлекательна для женщин? Являются ли борода, усы своего рода аттракторами?

Максим Ливси: Да, являются.

Сергей Медведев: Информированно сообщает нам Максим…

Ольга Вайнштейн: Наверное, по собственному опыту.

Сергей Медведев: Человек в любом случае замечает интерес к себе, взгляды и так далее.

Максим Ливси: Как у мужчин, так и у женщин разные вкусы. Половина на половину. Я заметил: женщины, которым не нравятся бороды, мне тоже почему-то неинтересны, у нас с ними не совпадает жизненный пульс. Но когда я стал носить бороду, я заметил со стороны людей явное уважение. Допустим, я больше ни разу не слышал от гаишника: "Какие будут предложения?". Они просто стесняются это сказать. У тебя как будто погоны. Даже в бане – ты отрываешь дверь, и тебя всегда пропускают. Это действительно какое-то подсознательное уважение самца к самцу.

Что касается женщин, моей жене нравится, многим – тоже. Я неоднократно слышал, как ее подруги говорили: "Ой, как ты с такой бородой?". Для меня ужасен клатч и йоркширский терьер, а для кого-то – борода. Так или иначе, мы живем в этом городе в одно время, и нам приходится уживаться.

Сергей Медведев: Интересно: борода начинает играть статусную роль, особенно в отношениях между мужчинами, между самцами, человек носит с собой мужской статус. Это тоже, может быть, подчеркивают статусную природу транзакций в российском обществе. Ведь главный вопрос в русской жизни: "А кто ты такой?" В этом отношении борода очень важна. Лысина делает мужчину более привлекательным? Многие молодые обладатели хороших шевелюр бреются налысо.

Ольга Вайнштейн: Была такая мода, сейчас, по-моему, она сходит на нет. Одно время лысина считалась символом интеллектуализма. Я вспоминаю французского философа Мишеля Фуко, который всегда щеголял бритой лысиной. Одна девочка спросила его: "Дядя, почему вы без волос?" Мишель Фуко ответил: "У меня на самом деле очень много волос, просто они растут внутрь головы".

Максим Ливси: Быть лысым идет людям, которые лысеют. Я сколько раз замечал по своим друзьям: если он лысеет и начинает бриться налысо, то это очень идет. Нет ничего ужаснее, чем спасать свое "озеро", зачесывая волосы с затылка вперед. И борода, и лысина подчеркивают, что человек не боится сказать что-то или выглядеть определенным образом. Понятно дело, борода делает тебя старше, но это значит, что, если я ношу бороду, то я не боюсь выглядеть старше. Если ты лысый, то ты не боишься показаться нелепым, не носишь какой-то шиньон, накладку, просто бреешься наголо, и это отлично.

Сергей Медведев: В этом есть какая-то авантажность: человек – такой, какой он есть, он так презентует себя.

Максим Ливси: То есть ему это уютно, а когда человеку в чем-то уютно, это уже модно.

Ольга Вайнштейн: Есть еще другое значение лысины – вспомним скинхедов.

Максим Ливси: Им потому и не идет, что они бреются, хотя не лысые.

Ольга Вайнштейн: Арестанты, например, или солдаты-новобранцы… Здесь лысина приобретает семантику некоторой воинственности, мужественности, может быть, потенциальной агрессии. Это тоже интересный знаковый полюс.

Сергей Медведев: И символ интеллектуализма. Считалось, что за многие часы обучения голова облысела, лысые – более умные и успешные. Образ ученого, банкира тоже часто ассоциируется с лысиной, это символ некоего финансового или интеллектуального достижения.

Ольга Вайнштейн: В общем, да. И, кстати, возрастной символ. Но борода тоже часто ассоциируется с некоторой богемностью, люди творческих профессий часто носят бороду. Здесь, наоборот, ставка идет на некоторую природность, беззаботность: ты не ходишь в офис с 9 до 5.

Сергей Медведев: Мне кажется, очень интересный сдвиг произошел в России в 60-е годы. Кто в сталинскую эпоху мог позволить себе бороду? Да никто. Какой-нибудь университетский профессор из фильма или полярник Шмидт – это были какие-то штучные случаи. Может быть, крестьянин с плаката, старорежимный, но бодро смотрящий на новую жизнь… Средний советский человек должен был быть гладко выбрит. Неожиданное пришествие бороды в 60-е годы – это и туристы, и геологи, и художники-нонконформисты. Вспомним Хемингуэя – в каждой интеллигентной семье на стене был портрет Хемингуэя.

Максим Ливси

Максим Ливси: Фильм с Мироновым, где они с бородами поехали отдыхать на море, живут в палатках – это же чистой воды хипстеры. Они сидят вечером в этих свитерах с оленями…

Сергей Медведев: Первые хипстеры появились примерно тогда же?

Ольга Вайнштейн: Немножко раньше. Считается, что это связано с 40-ми годами, с эпохой джаза. Первые хипстеры – это музыкальная среда.

Сергей Медведев: Это демилитаризация, реакция на милитаризм, на мобилизацию последнего десятилетия: война отыграна, мужчины уже могут играть с собственным внешним видом?

Ольга Вайнштейн: Все-таки здесь музыкальная культура, богемная среда – я думаю, это было более важно. Первые знаменитые джазмены – Фрэнк Синатра, Бенни Гудмен – считаются первыми хипстерами. Дальше это уже пошло в 50-60-е годы как знак богемности и, опять же, символ нонконформизма.

Сергей Медведев: С другой стороны, прилетели другие бородачи – барбудос: обет не брить голову до окончания кубинской революции, тоже символ неконформности.

Ольга Вайнштейн: Часто люди дают такой обет: не буду бриться, пока не сделаю то-то или то-то – пока не закончу диссертацию, например. Это знак того, что человек посвятил себя великому делу, и ему уже не до таких мелочей, как бритье.

Максим Ливси: Многие хоккеисты не бреются, когда у них идет сезон.

Сергей Медведев: Но все-таки они не отпускают бороды.

Максим Ливси: Если посмотреть НХЛ, то там уже многие гоняют с бородами.

Сергей Медведев: Спорт – это отдельная тема. Невозможно представить бородатого пловца (не та гидродинамика) или бородатого легкоатлета, лыжника. Хотя сейчас самый лучший в мире лыжник – бородатый, но он один из немногих в циклических видах спорта. В велоспорте я тоже не могу такого представить.

Максим Ливси: Мне кажется, это будет со дня на день.

Сергей Медведев: Велоспорт – это вообще отдельная тема. В поисках идеальной аэродинамики люди всячески борются с волосами, мужчины-велосипедисты уже и ноги бреют, как в том анекдоте. Во-первых, это красиво, как это считается среди велосипедистов, а во-вторых, это просто чисто функционально при падении, гораздо проще падать, и получается меньше ссадин, когда ты падаешь на асфальт обритой ногой. Велосипедист все равно рано или поздно окажется на асфальте, в завале, есть риск ссадин, а так ссадины гораздо быстрее заживают.

Борода как признак нонконформизма – это остается и сейчас. В художественной, богемной среде – тоже: вспомним "митьков", например.

Ольга Вайнштейн: Да, это остается знаком богемного человека, представителя творческой профессии.

Максим Ливси: У всех разные бороды. Действительно, у художника, работающего над какой-то скульптурой, одна борода, это признак того, что ему некогда отвлекаться. А есть щегольские бороды. Смотрите, какое количество барбер шопов (мужских парикмахерских) появилось в последнее время в России – они растут как грибы.

Ольга Вайнштейн: Это тоже новый тренд.

Максим Ливси: Первые – "Чоп-Чоп" – сделали мои друзья буквально три-четыре года назад, а сейчас их тысячи. Мы ездим по разным городам России, и везде есть барбер шопы, у них есть свои признаки. Этот фонарик, который крутится по всему миру. Куда бы я ни приехал, конечно, я пойду в барбер шоп.

Сергей Медведев: А постричься в барбер шопе тоже можно?

Максим Ливси: Там два вида услуг – борода и голова.

Сергей Медведев: Они только мужские?

Максим Ливси: Да. Это здорово. Для меня как раз поход в какой-нибудь салон красоты или парикмахерскую всегда был стрессом. Я всегда ужасался: меню – как в ресторанах, я не знал, как отвечать на вопрос, укладывать или не укладывать, пока не возникли ребята, которые сказали: борода – 600, голова – 1200. Меня побрили опасным лезвием за 15 минут. Разумеется, это подкупает. Я жду таких же ребят в стоматологии и в других услугах. Это должно быть проще. Барбершопы в этом плане очень сильно повлияли на бороды.

Сергей Медведев: Мужчины, не смущаясь, выходят в сферу красоты, которая раньше являлась по преимуществу женской. Ведь идя в салон красоты, ты все равно как бы немножко поступаешься мужским, идешь в женское царство: мягкие кресла, какие-то журналы… А тут как бы мужики приходят к мужикам. Может быть, то, что мы разводимся по гендерным ролям, размывает метросексуальность и андрогинность городского образа жизни?

Ольга Вайнштейн: Наверное, да. Я еще помню, как мой папа (он 1921 года рождения) ходил в такую парикмахерскую, где были мужские и женские мастера – ничего особенного, это было вполне нормально. Наверное, современный мужчина при нынешнем положении экономики становится более разборчивым потребителем.

Появление мужских парикмахерских – это только один симптом того, что происходит на рынке. Появляются многочисленные продукты косметики, которые ориентированы только на мужчин: мужские шампуни, краски для волос, чего там только нет. Современный мужчина должен в этом ориентироваться.

Максим Ливси: Помада для усов… Я только что из барбер шопа, купил зубную пасту, которая продается во всех барбер шопах мира, хотя это самая дешевая в Италии паста, ее придумали во время войны, она хорошо отбеливала зубы у тех, кто много курил.

Сергей Медведев: Очень интересная вещь происходит в том, что касается российских ритуалов маскулинности: мужчина начинает ухаживать за собой, сознательно инвестировать в сферу, которая изначально не считалась мужской. У меня такое ощущение, что на протяжение десятилетий, по крайней мере, всего ХХ века не считалось, что мужчина должен ухаживать за собой. Мужчина был хорош сам по себе, потому что в российской культуре существовал дефицит мужчин. Пусть женщины ухаживают за собой, предлагают себя на рынке, а мужчина не должен за собой ухаживать. Минимальная гигиена: чистая рубашка, чистые ботинки, вычищенные зубы.

Ольга Вайнштейн: Мужской одеколон.

Сергей Медведев: Да, "Шпир", "Тройной". Такой презентации маскулинности как того, за чем ты ухаживаешь, по-моему, не было. Сейчас это появляется с барбер шопами.

Ольга Вайнштейн: Не забывайте, что в российской культуре тоже были денди. Поколение Пушкина – это русские денди. А также Гончаров, "мирискусники"… Были мужчины, которые ухаживали за собой. Возможно, это было меньшинство, тем не менее, российские щеголи и денди существовали. Как правило, они были европейски ориентированы.

Сергей Медведев: Мы, наверное, всех этих щеголей и денди знаем по именам. Если в Англии дендизм каким-то образом влиял на культуру джентльменства, то в России он оставался абсолютно изолированным явлением.

Ольга Вайнштейн: Это было, конечно, в основном достояние дворянских классов. Дендизм подразумевал увлечение западными модами, какую-то начитанность.

В российской культуре был такой период, когда пытались вводить бороду. В середине XIX века был очень интересный эпизод, когда наши славянофилы – Аксаков, Хомяков – начали носить бороду как знак своих патриархальных настроений, желания вернуться в прошлое (какая-то ностальгическая крестьянская культура). Борода, стилевая примета, у них органично сочеталась с русским платьем. Хомяков появлялся на публике в армяке, он любил носить зипун, поддевку вместо жилета. Его достаточно иронично воспринимали как раз собратья-дворяне, Чаадаев над ним иронизировал: "Что это за странное явление?". Про Константина Аксакова говорили, что на улице народ принимал его за персиянина.

Сергей Медведев: Да, вспоминаю: за мужика его все равно никак нельзя принять, как за извозчика…

Ольга Вайнштейн: Очень любопытна здесь реакция властей. Казалось бы, они должны были благосклонно к этому отнестись, но царь рекомендовал Хомякову сбрить бороду, чтобы не смущать народ.

Сергей Медведев: В этом виделась какая-то ирония.

Ольга Вайнштейн: Некая фронда.

Сергей Медведев: Я удивляюсь, почему сейчас славянофилы, русофилы все сплошь не носят бороду. Понятно, у нас есть пример Александра Дугина или консервативного публициста Холмогорова с бородой-лопатой. Но почему Никита Михалков носит не бороду, а всего лишь усы? Как ему это шло, когда он играл царя в "Сибирском цирюльнике" – прямо русским духом пахло! Учитывая консервативные традиции брадоношения, я бы порекомендовал ему отпустить бороду. Кто-то из церковных русских писателей написал, что это как раз атрибут боговдохновенности народа: мужчины носят бороды, это дано богом, и это отличает подлинный русский народ от развратных европейцев.

Ольга Вайнштейн: Это такой стереотип.

Максим Ливси: Мы собираемся весной поехать в Пенсильванию к амишам, людям, застывшим во времени. Они сейчас в абсолютном тренде. Мы едем специально посмотреть, как они живут, как одеваются.

Сергей Медведев: Российские старообрядцы тоже остались при бороде. У беспоповцев точно нельзя брить бороды. Кстати, купечеству из всех сословий и духовенству было разрешено носить бороду, потому что в купечестве было много старообрядцев.

Это отдельная большая тема – ритуал ношения бороды в царской России. Были налоги, мужик при въезде в город платил копеечку за бороду. Кстати, эта тема может быть интересна нашим властям: новый сбор – налог на бороду.

Хотелось бы поговорить даже не столько о бороде в России, сколько вообще о ритуалах русской маскулинности. Русский мужчина – кто он такой? Как бы вы охарактеризовали традиционную русскую маскулинность – как более брутальную, более агрессивную?

Ольга Вайнштейн: Я опасаюсь таких широких вопросов, потому что все мужчины разные. Единственное, что можно сказать: в России все еще очень сильны традиции консервативной мужественности. Это видно в традициях публичного поведения мужчин, в их отношении к женщинам. Это заметно, и на это всегда обращают внимание иностранцы. Такие консервативные патриархальные установки действительно есть, они по-прежнему очень сильны в нашем обществе.

Сергей Медведев: Максим, а для вас борода является символом русского мужчины, или это, скорее, признак европейца, западного человека в российском обществе? Или вы вообще никак не маркируете это этнически?

Максим Ливси: Не маркирую этнически. Меня же нельзя сравнить с последователем Льва Николаевича Толстого, у нас же разные бороды, как бывают разные волосы на голове. Мне кажется, это сейчас символ времени.

Я путешествую по миру. Мы с супругой были на Тенерифе, я говорю ей: "Ты заметила, что я здесь один на всем острове с бородой?". Они на меня смотрели очень странно. А когда я приезжаю в Бруклин, я там не могу найти человека без бороды, это только азиаты, у которых она просто не растет. Видимо, ментально мне ближе та культура, поэтому подсознательно, сам того не желая, я реализовал это в своей бороде. Мне ближе эта музыка, этот стиль поведения, такая еда, такое общение между людьми.

Мы с ребенком недавно были в аквапарке в Медведково, и я там один был с бородой. А как-то раз мы отдыхали в Греции, я смотрю: возле бассейна еще один мужчина с бородой. Мы с ним разговорились, и оказалось, что он русский, священнослужитель.

Сергей Медведев: Вернемся к тому, что Ольга говорила о традиционных ритуалах сексизма в поведении российских мужчин. Это уходит, или, может быть, наоборот, усиливается в связи с консервативными трендами в российской жизни последних лет?

Ольга Вайнштейн: Мне трудно отвечать за всех. По моим наблюдениям, в российском обществе есть такие небольшие приятные ритуалы: если женщина выходит из машины, то мужчина всегда подаст ей руку. Или, скажем, если скользко, то он поддержит ее под ручку. Роль мужчины-покровителя, более сильного физически – это остается.

Тренд на бородатость связан, может быть, с более общим увлечением медленной модой, возвращением к природе, желанием играть роль естественного человека, который не оторвался от своих корней. Это ставка на потребление органических продуктов, отказ от фаст-фуда, отказ от быстрой моды, когда человек каждый сезон приобретает себе некачественную тряпку, произведенную где-нибудь в Азии. В этом смысле, наверное, происходит глобальный поворот современного общества к медленному потреблению, к медленному ритму жизни. Здесь борода как раз встраивается в более широкий ряд маркеров некоторой неторопливости. Медленная еда, медленное родительство, когда вы уделяете, что называется, качественное время своему ребенку, реально с ним общаетесь, а не глядя одним глазом в телефон. Это все очень важные процессы в современной культуре.

Сергей Медведев: Как раз по этому поводу мы делали программу с социологом Полиной Колозариди, она говорила, что сейчас происходит возвращение медленного стиля жизни: медленное чтение, просмотр, времяпровождение. Это ответ убыстренному городскому ритму, пространству потоков. Борода, которая медленно растет, за которой нужно ухаживать, в отличие от быстрого бритья, конечно, тоже отвечает этой тенденции.

Максим Ливси: Взять Нью-Йорк: у них есть Манхеттен, где быстрота, все бегут, все гладко выбриты, пиджаки, воротники… Переезжаем мост – Бруклин, там стиль жизни – "жизнь хороша", все не спеша". И одним, и другим – все ок. Там работают, а здесь отдыхают. Там, на Манхеттене, люди из фильма "Американский психопат": загоняют сами себя, а здесь в стиле жизни больше читается самодостаточность. Природные материалы… Почему перочинные ножи, почему доски? Потому, что можно использовать дерево, камень, воду. Посмотрите любой сайт продажи одежды – там все фотографии на фоне озер, гор, рек.

Ольга Вайнштейн: Или на фоне каких-нибудь грубых природных материалов – скажем, дерево или кирпичная стенка.

Сергей Медведев: Возвращение к природе– это, конечно, прежде всего, для Запада: постматериальная цивилизация, которая насытилась бесконечным потреблением, бесконечным ростом ВВП, задумывается о качестве роста, качестве потребления, качестве собственных дней. За бородой в данном случае, наверное, стоит целый цивилизационный сдвиг, который не первое десятилетие происходит в постиндустриальных, постматериальных странах. С другой стороны, в России, видимо, борода остается таким оазисом западничества (кроме случаев Хомякова и Дугина).

Максим Ливси: Типа бородатые белоленточники...

Сергей Медведев: В том числе. Если взглянуть на депутатов Госдумы, много ли там бородатых людей, кроме Чилингарова?

Максим Ливси: Если ты – депутат Госдумы, то ты должен носить униформу. На кого работает депутат Госдумы? На бабушек. Для бабушек борода – это признак неопрятности. Так что человек должен выглядеть опрятно. Когда я работал в корпоративном бизнесе и приходил с трехдневной щетиной, мне тихо задавали вопрос: где ты гулял, что происходило?

Ольга Вайнштейн: Сейчас, наоборот, трехдневная щетина – это уже значит, что ты в тренде.

Сергей Медведев: В корпоративном кодексе могут этого не понять, не утвердить. С другой стороны, я думаю, что борода, по крайней мере, в том виде, как ее представляет Максим в своих рассказах, – это некий атрибут свободы, западничества и нонконформизма, который, может быть, унаследован еще от бурных 60-х годов.

Максим Ливси: Может быть, тут еще приплелись и хиппи.

Ольга Вайнштейн: Бородатые хиппи – конечно, тут и длинные волосы…

Сергей Медведев: Я думаю, современное общество в очень большой степени вышло из 60-х годов, когда были заданы основные тренды. Оттуда пришло и понятие групповых прав.

Максим Ливси: Представляете, какое количество людей в мире отпустили бороды после того, как их отпустила вся ливерпульская четверка?

Сергей Медведев: Помните, когда Форрест Гамп отпускает бороду? Это очень важно.

Максим Ливси: Мне кажется, борода идет 90% людей. Брэд Питт всегда был для меня слащавым, с неинтересным, не фактурным лицом, а когда он отпустил бороду, у него даже роли улучшились, потому что сценаристы и режиссеры видят его в других ролях – не просто Кен, но и другие роли…

Ольга Вайнштейн: Он сразу стал более зрелым мужчиной.

Сергей Медведев: Борода облагораживает людей. Может быть, действительно рекомендовать ее не только Михалкову, но и всем депутатам Госдумы? Будут сидеть, как, помните, на старой картине "Заседание Госсовета"… С другой стороны, это будет как Синод Русской православной церкви.

Ольга Вайнштейн: Видите, как много смыслов в бороде.

Максим Ливси: Но с бородой нельзя поправляться, борода идет только худощавым людям.

Сергей Медведев: Я видел фотошоп, где Путину активно предлагают отрастить бороду, более значительное лицо…

Ольга Вайнштейн: Отец нации…

Сергей Медведев: Не борода на человеке, а иногда человек при бороде. Есть носители усов – мне часто кажется, что люди приставлены к усам, а не усы к людям (не будем их называть).

Тренд заключается в том, что по мере того, как ВВП и производительность труда растут, страна переходит в состояние постэкономики, постиндустриальной цивилизации, замедляется безудержный рост производства и потребления. Тут возникает образ бороды как некоей традиции, возвращения к природе, к истокам. В российских условиях борода, может быть, является и своего рода символом протеста, фронды, нонконформизма и маленьким оазисом либерализма.