Шахта "Северная" затерялась в бесконечной белой тундре. Солнечно и морозно. Справа вахта и административное здание, слева – копры и вентиляционные установки, между ними – наспех возведенный высокий металлический крест, под которым вывешены 26 фотографий. Каждая завалена гвоздиками, розами, хризантемами, возле каждой мужчины с красными глазами и плачущие женщины. Одни стоят и молча смотрят, обнявшись друг с другом, другие кричат, воют, чью-то мать отводят под руки, за ней идут сотрудники МЧС с тонометром. "Боже мой! Боже мой!" – голосит она, заглушая траурный марш Шопена, женщины в оранжевых спецовках с логотипом "Северстали" и другие, в норковых шубах, вытирают глаза, кто-то снова начинает рыдать – прямо как на кладбище. Впрочем, это и есть кладбище: под нами, на глубине 780 метров остались шахтеры, фотографии которых вывешены по обе стороны креста. Их вряд ли достанут: шесть взрывов и не потушенный до сих пор пожар, скорее всего, уничтожили все, что было под землей.
Трагедия случилась 25 февраля. Евгений Гуренко работал на участке №12, метрах в семистах от эпицентра взрыва. Заступил на смену в полдень, а в 14.15 выключилось электричество, что случается при превышении уровня метана и других ЧП. У Евгения вдруг заложило уши, но никакого хлопка он не услышал и ударной волны не ощутил – находился в кармане. Он позвонил диспетчеру по телефону внутренней связи, тот сказал, что света нет по всей шахте. Зазвонил телефон, на проводе был слесарь с его участка Евгений Полушин. "Меня чуть здесь не сдуло", – сказал он. Евгений понял, что в шахте произошел или взрыв, или горный удар – когда при разработке породы конвейер натыкается на полое пространство, заполненное метаном, порода обрушивается, газ вырывается, сметая все на своем пути. Евгений и его напарник Григорий Табаков пошли к выходу, подобрав в тоннеле еще одного рабочего, лежавшего без сознания. По пути им встретились заместитель директора шахты по производству Виталий Лавров и Максим Хононов, которые, наоборот, шли вглубь – проверить, что случилось. Когда загрузились в подъемную клеть и поднялись метров на 400, снова ощутили перепад давления, в вентиляционном стволе поднялась пыль: на этот раз в шахте взорвался метан. Лавров и Хононов погибли на месте: у Лаврова оторвало руки и ноги, Максима Хононова разорвало на две части.
Отпевание погибших. Храм Иверской иконы Божьей матери в Воркуте был полон, в кануне не хватило места для свечей. 4 марта 2016
В этот момент брат погибшего горняка Константина Момота Михаил затаривался в магазинах – на 26 февраля бригада запланировала "корпоратив": "Собирались выпить водки, мяса поесть, рыбы". Возвращаясь домой, он увидел реанимобиль, который ехал в сторону "Северной", потом несколько машин МЧС. Он поехал на шахту и до трех ночи помогал спасателям. О судьбе брата тогда ничего известно не было, но надежда не угасала: в месте, где работал Константин, был воздухоотвод, сохранялась вероятность того, что ребят заблокировало и они смогут отсидеться. Надежда была напрасной: Константин оказался в эпицентре взрыва.
Гражданская панихида по погибшим 28 февраля спасателям и шахтёру прошла в УСЗК "Олимп". Глава МЧС Владимир Пучков пообещал разобраться в причинах трагедии, владыка Питирим, епископ Сыктывкарский и Воркутинский прочёл стихи собственного сочинения. 4 марта 2016
На шахте во время аварии находилось 110 человек, к концу дня удалось вытащить 80, вечером 25-го спасатели обнаружили два тела, утром 26-го еще два, 26 по-прежнему числились пропавшими без вести. По сведениям источников РС, близких к МЧС, специалисты уже 26 февраля говорили, что спасать больше некого: если горняки не были убиты взрывами, они погибли от пожара, но спасательную операцию не остановили. Решительное совещание состоялось 28 февраля. По неподтвержденным данным, врио начальника военизированных горноспасательных частей МЧС Владлен Аксенов настаивал на прекращении операции, но глава МЧС Владимир Пучков с ним не согласился. В ночь на 28 февраля в шахте прогремел третий взрыв, унесший жизни пятерых спасателей и шахтера, что помогал в разборе завалов. Операцию прервали.
Не газом единым
Воркута. Улица Ленина
Панельные девятиэтажки, сугробы, неоновый слоган на здании Объединения "Воркутауголь": "Больше угля родине", надписи на городских автобусах: "Безопасность превыше всего". Воркута похожа на спальный район. Это если не обращать внимания на расселенные дома 50-х годов с заколоченными окнами и развалины поселка Рудник (с ударением на у) на правом берегу реки Воркуты: именно отсюда начался город, когда в 1932 году сюда привезли первых заключенных будущего Воркутлага. Из полутора тысяч зэка ту зиму пережили лишь 54 человека.
Посёлок Рудник. Отсюда начиналась Воркута. Сегодня здесь лишь развалины
36 погибших – трагедия для всего города, если ты не знал никого из них лично, наверняка с кем-то найдутся общие друзья. В каждой пиццерии Воркуты обсуждают лишь катастрофу: "загазованность", "датчики" слышится повсюду – и, с сарказмом, "аномальные явления", когда обсуждают официальную версию трагедии, представленную президенту.
Конвейер иногда не отключался и при уровне метана в 2,5%
В нее не верит практически никто. Большинство шахтеров с "Северной", с которыми мне удалось поговорить, рассказали, что уровень метана в шахте всегда превышал норму, сотрудники пытались возмущаться по этому поводу, но в "Северстали" разговор короткий: если что не нравится, пиши заявление. Допустимый уровень метана в шахте – 1%, при уровне 1,3% должен отключиться конвейер, срезающий уголь, и выключиться электричество – во избежание искры, которая может привести к взрыву. Несмотря на заверения представителей "Северстали", что на "Северной" стояло новейшее оборудование, шахтеры рассказывают о многочисленных инцидентах, которые выглядят по меньшей мере странно. Так, по словам горнорабочего с 12 участка Назима Гаджиева, конвейер иногда не отключался и при уровне метана в 2,5%, а как рассказал "Новой газете" другой рабочий "Северной" Александр Проскуряков, 11 февраля его личный газоанализатор показал 5% метана, основные датчики давали 3,8%, однако работа шла, остановили ее только после скандала, устроенного горняками. Михаил Момот также подтвердил, что "Северная" всегда была очень загазована – если поднять газоанализатор к кровле, он мог показать и 99% – метан легче кислорода и скапливается под потолком. "Его даже видно было иногда. Знаете, как асфальт плавится в жару, так и здесь", – рассказывает Михаил.
Датчики в шахте выводят информацию на пульт управления, диспетчер наверху также должен следить за уровнем метана. Однако, по словам шахтеров, оборудование легко обмануть: можно поставить рядом с прибором вентилятор, который будет "сдувать" с него газ, можно соединить его с датчиком вверху пласта, где свежий воздух, или просто опустить его. Этим, возможно, объясняется, что на "Северной" порой не совпадали показания газоанализаторов в шахте и в диспетчерской: внизу шахтеры видели 3,8%, а диспетчер – всего 0,5%.
Михаил Момот потерял на "Северной" брата, но мог погибнуть и сам: оказался на момент аварии в отпуске
Год назад из Москвы приезжала комиссия. Там две недели никто не работал, чтобы был чистый воздух!
Интересно, что накануне аварии в шахте прошла проверка Ростехнадзора, но инспектор нарушений не нашел. Официальные лица приводят это как дополнительный пример того, что во взрыве виноваты те самые аномальные явления, но, по словам Михаила Момота, к проверкам обычно готовились. Подтвердил это и Назим Гаджиев: "Год назад из Москвы на другую лаву <на другой пласт> приезжала комиссия. Там две недели никто не работал, чтобы был чистый воздух!" – рассказал он. Назим уверен: взрыв был вызван тем, что воздухоотводы стали слишком узкими из-за движения породы, и виновато в этом руководство шахты. "Горный инженер, директор, начальник участка, зам. начальника участка", – перечисляет он тех, кто должен был следить за безопасностью. Аномальные явления? "Я 28 лет проработал под землей – я не понимаю, что это такое! Если ты не знаешь, так и скажи, ты зачем перед президентом врешь?! Президент в этом случае тоже виноват!" – чеканит Назим.
Впрочем, аномальная версия рискует остаться основной. С одной стороны, в офисе "Воркутауголь" и на шахте "Северная" всю неделю шли обыски и выемки документов, с другой – Следственный комитет работал и с шахтерами, методично запрещая им общаться с прессой. Как только тот же Александр Проскуряков рассказал журналистам о нарушениях на шахте, его тут же вызвали в СК. "Я сейчас в Следственном комитете, – ответил он на мой звонок. – И я больше не буду говорить. Ну вы меня понимаете… Извините".
До последней звезды
В январе над "Северной" загорелась звезда – это значит, что шахта выполнила план за 2015 год, что особенно важно, если учесть, что "Северная" давала четверть всего угля "Северстали". Для выполнения плана шахтеров принято стимулировать – их заработок зависит от выработки участка: выполнили план на месяц – радуйтесь премии, не выполнили – получите по базовому тарифу. Андрей Харайкин, старший менеджер отдела коммуникаций "Северстали" в Воркуте, пояснил, что основной тариф составляет 70% от зарплаты, остальные 30% – премия. Однако, по словам шахтеров, в реальности эта пропорция не соблюдается, поскольку существуют другие надбавки. Так, по словам Натальи Гуренко, супруги пострадавшего Евгения Гуренко, зарплата ее мужа без премии – около 40 тысяч рублей на руки, с премией – около 90 тысяч. Оклад Михаила Момота также составляет порядка 37 тысяч рублей. Если постоянно работать в две смены (то есть по 12 часов в день), можно получать вдвое больше, а при выполнении плана – и до 120 тысяч. Впрочем, отмечает Михаил, в 2015 году его участок выполнил план только два или три раза, потому что цели ставятся нереальные. Как объяснить, что шахта план выполняет, а шахтеры нет? Очень просто, говорит Михаил: к примеру, февральский план по выработке на его участке – 135 тыс. тонн угля, а "Северной" для выполнения общего плана достаточно и 100 тыс. тонн. "Это нереально, – жалуется Михаил. – Оборудование плохое, цепь на конвейерах рвется по несколько раз в день. Все это делается, чтобы люди зарабатывали меньше".
А как же профсоюзы? Их в Воркуте два, но ни к одному у шахтеров доверия нет. "Не знаю, что они вообще делают", – говорит Михаил Момот. Председатель воркутинского отделения Независимого профсоюза горняков (НПГ) Рамиль Гашигулин рассказал мне, что его профсоюз, к примеру, занимается вопросом индексации зарплат горняков. По коллективному договору, зарплаты должны индексироваться раз в квартал, однако в 2015 году индексации не было вовсе – вот и выясняют отношения с руководством "Северстали". Ерунда, уверен Михаил Момот: при индексации каждый раз увеличивается базовый тариф, но "забирают какие-то надбавки, а зарплата стоит на месте".
Перед входом в Объединение "Воркутауголь"
Один из важных вопросов для оставшихся в живых сотрудников шахты – что будет с их рабочими местами, ведь на "Северной" работало больше тысячи человек. Руководство заявило о желании восстановить шахту, для чего ее сначала затопят, чтобы остановить горение, а потом откачают воду. По некоторым данным это может обойтись в $150 млн и занять до двух лет. Как пояснил РС Андрей Харайкин из отдела коммуникаций "Северстали", ни один рабочий не будет уволен, всем будет предложено или перейти на другие шахты, или ждать, пока откроется "Северная", получая среднюю зарплату – в районе 75 тыс. рублей. Но шахтеры не верят этому, по словам горняков, опыт показывает, что работодатель обычно старается избавиться от балласта. Андрей Харайкин заверил меня, что выбор – работать или не работает – останется за самими шахтерами, однако вот Михаилу Момоту никто такого выбора не предложил: "Я выхожу на работу. Если бы мне предложили дома сидеть, конечно, я бы согласился". На другую шахту Михаил идти не хочет: "У меня на "Северной" брат! Там шкафчик его, в нем его чай, сахар... Я сказал: не дай бог кто к этому притронется".
Дети и рыбки
Супруга погибшего Константина Момота Светлана (справа) и дочь Алина на молебне на шахте "Северная". 4 марта 2016
Светлана Момот, супруга погибшего 41-летнего Константина Момота, брата Михаила, живет в двухкомнатной квартире на окраине Воркуты с двумя детьми – 16-летней Алиной и 6-летней Настей. Опрятный ремонт, плазменный телевизор на стене, огромный аквариум в углу. Одетая в просторное черное платье Светлана, забралась с ногами на диван, на вопросы отвечает медленно, иногда приоткрывает губы в улыбке Джоконды, не плачет, хотя глаза и красные, она вообще с достоинством, благородно переживает свое горе. Алина уселась рядом на детском стульчике и взахлеб рассказывает, каким прекрасным отцом был Константин, хотя и не был родным, воспитывал Алину лишь с пяти лет. Да он и вообще много времени проводил с детьми. "Вот Настя у нас – папина дочка. Со вчерашнего дня справиться с ней не могу", – жалуется Светлана.
Костя родился в украинской Горловке, что сегодня под контролем сил "ДНР". Отец его был донбасским шахтером, родители переехали в Воркуту, когда Костя учился в 8-м классе, а выйдя на пенсию, вернулись в Украину. Там же живет первая жена Константина с двумя сыновьями, у одного из них недавно родился ребенок – Константин стал дедушкой. Впрочем, когда началась война, родители уехали в Белгородскую область, да он и сам собирался купить там дом – в ипотеку. Светлана – военнослужащая, старший сержант, а дочь Алина учится в техникуме, собирается поступать в Москву – на юриста.
Фотография Константина Момота стоит на его любимом аквариуме
Светлане и больно, и приятно вспоминать мужа. Никогда не повышал голос, наоборот: "Я если разорусь, он меня урезонивал", любил рыбалку, был заядлым грибником, в шкафах стоят заготовленные им грибы, в морозилке – выловленный им хариус. Любил готовить, причем в последнее время "стал изощряться… как чувствовал…", говорит Светлана. Хобби? "А вон его хобби, – показывает на аквариум. – Завел это 3-4 месяца назад, раз в неделю чистил, кабачки резал, Алина, покажи кабачки". Алина вскакивает и приносит пакетик с нарезанными дольками, каждая заботливо завернута в пленку – чтобы не слипались. "Он про рыб все знал, сам подбирал, знал, какие там породы, кто с кем дружит, все в интернете читал", – поясняет Алина. "Я была против аквариума. В нем 300 литров, а ведь мы его от 600 еле отговорили", – грустно улыбнувшись, Светлана рассказывает, что Костя любил этих рыбок, приходил с работы и вместо телевизора глядел в свой подводный мир.
Постоянно говорил про высокую загазованность: "Зая, там газ у нас, газ"
На "Северной" Константин работал с 1993 года – всегда на добыче, и постоянно говорил про высокую загазованность: "Зая, там газ у нас, газ". Я ему говорю: "Иди на больничный", а он: "Что я, три месяца буду на больничном сидеть?" Он на больничный не ходил никогда, не любил этого", – вспоминает Светлана. Недели за две до аварии Константин начал уделять теме метана особое внимание – видимо, это активно обсуждалось в коллективе. Почему не прекращал работать, не возмущался? "Привыкаешь к этому, просто ходишь на работу, как все, – говорит Светлана. – Там руководство такое, шахту никто не останавливает. Если поднимаются вопросы, то могут быть нервы, это да. Буквально на одну смену раньше вот Виталик Нижельский задал начальнику вопрос: "Скажите норму газа, при которой мы можем работать". Начальник, говорит, аж психанул и выскочил с нарядной: все там боятся диктофонов".
Пять лет назад Константину оторвало фалангу на указательном пальце левой руки. Шахта выплачивать компенсацию отказалась, Момот подал в суд и выиграл его, доказал, что авария произошла по вине предприятия. Денег, впрочем, так и не получил: "Они сказали – это же левая рука, а для работы нужна правая, так что он не теряет трудоспособности".
Увольняться в никуда Константин не хотел, работу в Воркуте найти сложно, но незадолго до гибели взял в отделе кадров копию трудовой – чтобы посчитать, сколько осталось до пенсии. Шахтеры могут выходить на пенсию в 45 лет, но у него был большой стаж, в общем, оставалось недолго.
Кузнечик на пороховой бочке
Зато далеко до пенсии было 28-летнему Виталию Нижельскому, тому, что ругался с руководством из-за уровня метана. Мы сидим у него дома в день панихиды. Такой же аккуратный ремонт, вид на панельные дома и трубы Воркуты. Его старший брат Денис молча моет посуду, мама Ляля Наримановна то и дело принимается плакать, отец Виталия Сергей держится, нервно мнет что-то в руках. Жены Виталия Ольги, Лели, как он ее называл, дома нет, его трехлетняя дочь Вероника в детском саду.
Супруга погибшего Виталия Нижельского Ольга (справа) и мать Ляля Наримановна
Родители говорят о погибшем сыне, как и все родители о погибших сыновьях. "Был очень целеустремленный; планов было громадье; спешил жить; не пил, не курил; трудоголик: отработает две смены в шахте и идет мастерить что-то в гараж, вообще был на все руки мастер – весь ремонт сделал сам". "Он кузнечик был, – говорит отец. – Даже ходил, пританцовывая. Кажется, что сейчас выскочит из комнаты в этих своих шортах".
Виталий хоть и числился простым горнорабочим, но его ставили порой врио горного инженера или даже зама участка: образование позволяло – он заочно окончил Ухтинский государственный технический университет. "Это моя гордость была, моя опора под старость", – говорит срывающимся голосом Сергей, что сам 23 года отработал на шахте "Воркутинская". Уволился он незадолго до того, как на "Воркутинской" произошел взрыв в 2013 году, унесший жизни 19 горняков. "Лучше бы меня не пронесло тогда, чтобы пацан понял, что это такое".
Когда "Северсталь" выкупила, начались бардаки на шахтах
Разговор неизменно возвращается к "Северной". "Все зависит от руководства, от начальника участка, – говорит Сергей. – Виталька всегда говорил, что они на пороховой бочке работают. На "Северной" отношение к людям было из ряда вон... Если пожалуешься – увольняйся, а семью кормить надо. Заранее говорили все, что газ прет, лаве осталось ехать 200 метров <то есть до конца угольного пласта осталось 200 м>, там загазованность была колоссальная. Мужики предупреждали начальство, что хлопки были, почему людей пустили? <хлопки в породе говорят об опасности выброса метана> Потому что им нужно уголь, уголь, уголь. О людях не думают, – отмахивается Сергей. – Все делают деньги. Вот на "Воркутинской" взорвалось, и что? Все руководство попало на "Северную"! Все безнаказанно. Три года следствие идет, а результат? Что там взорвалось, что здесь. Но там хоть тела выдали. А здесь – кого мне хоронить?"
Сергей рассказывает, что в 1989 году участвовал в протестах шахтеров, говорит, что тогда "свои права отстаивали", но при этом замечает, что в СССР к безопасности относились с большим пиететом: "А когда "Северсталь" выкупила, начались бардаки на шахтах. У нас вот в 2000-х был горный мастер, он не разрешал нам ехать, если техника отключалась. Два месяца так поработал, потом уволили, нашли причины".
Почему нельзя собраться, как в 1989-м, и не начать протестовать? Профсоюзов нет, все боятся увольнений, поясняет Сергей. "Да мы собирались, пытались, они пыль в глаза пускают, красиво рассказывают, и все возвращается", – встревает в разговор Денис, который работал с братом в одной бригаде, пока его не уволили четыре года назад из-за конфликта с начальством. С тех пор Денис никуда так и не устроился. Он вдруг начинает говорить, рассказывает то же, что и все: про датчики, про метан, про давление со стороны руководства… А потом, когда прощаемся, смотрит тоскливо и на вопрос, чем сейчас занимается, говорит вроде как в шутку: "Найдите мне работу на шахте".