Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ Личности". Она не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Сегодня впервые в гостях у нашей передачи 100-процентный журналист, хотя сам он утверждает, что уже давно не журналист. Тем не менее Алексей Венедиктов, главный редактор радиостанции "Эхо Москвы".
(Видеосюжет об Алексее Венедиктове. Закадровый текст:
Алексей Венедиктов, пожалуй, самая известная и самая узнаваемая личность в российской журналистике, не считая, конечно, нескольких телеведущих. О своей узнаваемости он позаботился, даже, скорее всего, о том не думая, еще тогда, когда и не был никакой медиазвездой. Внешний образ сконструирован и культивирован давно – растрепанная, иногда стоящая дыбом грива вьющихся, теперь уже седых волос, борода с усами своего собственного, фирменного стиля, смешавшего русского дореволюционного интеллигента с французским мушкетером, рубашка в клетку, красная куртка, благодаря которой взгляд или объектив сразу выхватывает его из любой толпы.
Но главная причина известности и узнаваемости Венедиктова – это, конечно, радио "Эхо Москвы", которому он посвятил жизнь, превратив в самую знаменитую, без всякого сомнения, радиостанцию России. Если вообще, не самое знаменитое российское средство массовой информации. Кажется, даже те, кто "Эхо Москвы" не слушает, все-таки в большинстве своем знают, что такое на свете есть.
Конечно, Венедиктов сделал это радио не в одиночку, а придумали "Эхо" и вовсе другие люди, но "Эхо Москвы" сегодня – это прежде всего Венедиктов, его динамизм, его информированность, его искусство дружить с людьми власти и при этом сохранять от них независимость, его сочетание азартности и боевитости с умением идти на компромиссы (но в разумных пределах, не приводящих к потере лица), его мастерство блюсти позицию над схваткой до такой степени, что иногда даже начинает казаться, что позиции вовсе и нет, что он, Венедиктов, то есть оно, "Эхо Москвы", как говорится, и нашим и вашим…
Но это лишь обманный финт Алексея Венедиктова, сиречь "Эха Москвы". Позиция, конечно, есть. И состоит она в том, чтобы дать возможность в нынешние, по блоковскому выражению "года глухие", звучать и резонировать здесь в России, иному, нежели официальное, слову и мнению).
Студия
Леонид Велехов: Леша, ты все время на виду, особенно в последние годы. Ты – это "Эхо", "Эхо" – это ты. И ассоциируешься ты полностью с "Эхо Москвы". Тем не менее большая и важная часть жизни прожита до того, когда не было еще никакого "Эха". С чего все начиналось? Я знаю, что ты с Покровских ворот, и многое связано с этим. Фильм любишь?
Алексей Венедиктов: Да, конечно! Это фильм про нас, про мальчиков с Покровских ворот, герои фильма чуть постарше нас. Все-таки я 1955 года, уже постсталинское поколение. Тем не менее все то же: Покровские ворота, Чистые пруды, коньки в три года на замерзших Чистых прудах, проваливались под лед, вытаскивали…
Леонид Велехов: Оркестр играл еще?
Алексей Венедиктов: Оркестр играл довольно долго и после этого. Тут недавно выяснилось, что моя школа была недалеко от школы, где учился Александр Волошин, бывший глава президентской администрации. И мы ходили биться на кулачках – школа против школы. Может быть, я когда и бил ему морду? Может быть, с тех пор он затаил обиду? Я не знаю. (Смех в студии). Бывало, бывало. Но это все Чистые пруды – беготня, по бомбоубежищам, лазание по чердакам, "казаки-разбойники" – любимая игра в этих переулках слева и справа от Чистых прудов. Да, чистопрудные мы, центровые.
Леонид Велехов: Это ведь одна из немногих частей Москвы, которая более-менее сохранилась.
Алексей Венедиктов: Знаешь, что интересно, что сохранилось? Люди. Скажем, Патриаршие пруды полностью сейчас заселены приезжими. Там дорого, богато. Они называют это "Патрики", что меня нервирует страшно и злит, потому что никто из москвичей не скажет – "Патрики". Никто же не говорит "Чистики", правильно?
Леонид Велехов: Ну, конечно.
Алексей Венедиктов: А на Чистых прудах, я продолжаю там жить, люди остались. Там не очень престижно. Я, например, живу в доме, где живут актеры "Современника". Он когда-то был построен для "Современника". Когда сын был маленький, мы несколько раз заливали Марину Неелову, ее квартиру. (Смех в студии). Потом ребенок вырос. Он видит список жильцов и говорит: "А что это за фамилия: Миллиоти?" Я говорю: "Как, ты не знаешь? Это великая Миллиоти!" Для него это набор букв, звуков. Там все осталось в лучшем виде, как во времена детства.
Леонид Велехов: А "Современник", напомним, это же был кинотеатр "Колизей".
Алексей Венедиктов: Да, кинотеатр "Колизей". Там, вообще, была тройка кинотеатров – Бермудский треугольник: "Аврора", "Колизей", "Спартак". Там на весь день терялись люди, потому что они шли из кино в кино. Там все время шли разные фильмы. И нужно было за 10 копеек утром билет на один фильм купить, потом бежим в другой кинотеатр, третий. Мы бегали от Земляного вала до Покровских ворот.
Леонид Велехов: Замечательно! Леша, я знаю, что отец погиб за несколько дней...
Алексей Венедиктов: За 10 дней...
Леонид Велехов: …до твоего рождения. Он был военным, моряком-подводником, если я не ошибаюсь. Это все-таки не такая частая история, когда отец был в твоей жизни, и вместе с тем не было его…
Алексей Венедиктов: Отец сохранился только в виде фотографий и легенд. Рядом с нами жила бабушка, Нина Абрамовна Дыховичная, я часто к ней уходил, а практически был беспризорником. Мама вышла замуж, и у меня появился отчим, когда мне было семь лет. Было не сильно комфортно. Мы жили с сестрой и другой моей бабушкой. Коммуналка. Две комнаты – мать с отчимом, мы с сестрой и бабушкой.
И я уходил на целый день, гулял, иногда заходил к бабе Нине, как у нас было принято говорить, столоваться. А так на улице жил. Отец остался в виде легенды, это правда. И потом, уже советское время закончилось, а он был похоронен на военном кладбище на Дальнем Востоке, закрытом, я хотел съездить туда, но кладбище уже заросло. Его нет там.
Леонид Велехов: И ничего ты не нашел?
Алексей Венедиктов: Я фотографии нашел, а кладбища нет. Я не поехал. Просто заросло. И этого военного кладбища больше нет. Да, такая безотцовщина была. Но зато – сейчас скажу страшную вещь – в этом был, наверное, плюс, потому что я жил в легенде. У меня память об отце абсолютно чистая. И у Алешки в комнате висит его фотография, где он еще нахимовец.
Леонид Велехов: Ты поддерживаешь легенду?
Алексей Венедиктов: Да, говорю ему: это дед. Остался в виде фотографии на белой стене, что называется. Маме сперва не говорили, чтобы не пропало молоко. Говорили, что он в походе. И только через два или три месяца ей сказали, что он погиб.
Леонид Велехов: Фамилия "Дыховичная" уже прозвучала. Богатый по своим талантам род, совершенно богемный. Брат бабушки, тот самый Дыховичный, который автор скетчей для Мироновой и Менакера, и много чего другого.
Алексей Венедиктов: Владимир Дыховичный. У бабушки была огромная библиотека. И там впервые я увидел 86-томную энциклопедию Брокгауза и Ефрона, дореволюционную. Первый мой опыт неформальной советской литературы, скажем так, досоветской. И я в 12 лет понял, чего я хочу. Я начал собирать эту энциклопедию и собрал все тома – 82 основных и четыре дополнительных. Покупал, сначала, помню, по 50 копеек том, потом они стали по рублю. Я познакомился со всеми букинистами в центре, ходил к ним и ныл.
Леонид Велехов: Это сколько же тебе лет было?
Алексей Венедиктов: Начал в 12, закончил в 18. До сих пор стоит. А у Дыховичных всегда была очень хорошая библиотека, и для меня это было важно. Я Владимира Абрамовича не знал, но там был другой брат бабушки, Юрий Абрамович, и Ваня Дыховичный, актер театра.
Леонид Велехов: Иван, замечательнейший актер любимовский, потом замечательный режиссер, но больше всего я люблю его как актера, неповторимого Коровьева.
Алексей Венедиктов: Это потом было. А он на домашних наших встречах "прикидывался" замечательно. Но жил я на улице с друзьями. Тем более, потом дядя Юра уехал. А дяди Володи уже и не было. Только бабушка осталась – покормить бульончиком.
Леонид Велехов: Но бабушка тоже ведь, что называется, с биографией.
Алексей Венедиктов: Архитектор, строитель, инженер-строитель.
Леонид Велехов: Один из авторов проекта, как я вычитал, гостиницы "Украина".
Алексей Венедиктов: Да. Она интересно про Фурцеву рассказывала. Все время у них были какие-то отношения во время строительства.
Леонид Велехов: Сложные или, наоборот, хорошие?
Алексей Венедиктов: Очень сложные! Они обе были очень сложные женщины, как я понимаю. (Смех в студии). Тем не менее, еще раз повторю, меня эта богемность не коснулась. Никого, кроме Ивана Дыховичного, дяди моего, я не знал. Не знакомил ни с кем, да и мне это было не очень интересно. Мы дворовые. Вот Путин у нас питерский двор, а я московский двор.
Леонид Велехов: Получается, ты человек, воспитанный женщинами: бабушка, мама…
Алексей Венедиктов: Конечно!
Леонид Велехов: А мы помним по "Восемь с половиной", что человек, воспитанный женщинами, – это особая всегда судьба.
Алексей Венедиктов: Это правда.
Леонид Велехов: Это судьба человека, у которого культ женщины на всю жизнь остается.
Алексей Венедиктов: Сохранился.
Леонид Велехов: Это есть?
Алексей Венедиктов: Есть, конечно.
Леонид Велехов: Это повлияло серьезно?
Алексей Венедиктов: Конечно, конечно. Ну, и потом во дворовых этих схватках, мы же все… Как раз, кажется, в 1965 году вышел фильм "Три мушкетера" французский. И мы все играли в него. Я выбрал себе роль Атоса. Но потом уже понял, что Арамисом быть лучше.
Леонид Велехов: Твое – это Арамис все-таки?
Алексей Венедиктов: Ну, в конечном итоге – да, но сначала был Атос. А потом уже где-то лет в 15 я уже ушел на Арамиса: и с женщинами проще, с девчонками, и с властями.
Леонид Велехов: А "Три мушкетера" разве пришли через кино, а не через книгу?
Алексей Венедиктов: Нет, "Три мушкетера" пришли через книгу. Это была моя первая книга, которую я сам прочитал в пять лет. Я уже умел читать в пять лет, и первая книга, которая попалась мне под руку, была "Три мушкетера". Такой разорванный томик. Болел, по-моему, ангина была, и читал.
Леонид Велехов: А все дальнейшее, когда руки дошли до продолжения?
Алексей Венедиктов: Ты имеешь в виду Дюма?
Леонид Велехов: Да.
Алексей Венедиктов: Никогда. Это уже во взрослом возрасте, совсем взрослом. А тогда у меня пошли "Приключения капитана Блада", пошел Жюль Верн, Майн Рид, из приключенческих вещей. "Капитан Сорви-голова" Буссенара. Вот это мое чтение от 5 до 14 лет. И Бальзак почему-то.
Леонид Велехов: Ты так рано пришел к Бальзаку?
Алексей Венедиктов: 30 томов стояло. А какая разница, особенно когда болеешь? Взял один том, другой…
Леонид Велехов: Между прочим, грандиознейший писатель. Я сейчас перечитываю в который раз "Утраченные иллюзии"…
Алексей Венедиктов: Грандиознейший писатель!
Леонид Велехов: Это все до такой степени питает понимание современной жизни и какой угодно.
Алексей Венедиктов: "Отец Горио", например.
Леонид Велехов: Немыслимый совершенно писатель. Леша, а что такое для тебя твое детство?
Алексей Венедиктов: Это двор. Это бомбоубежища, это крыши, чердаки, дружки. Не скажу друзья – дружки, потому что ни с кем не остался. Подвалы. Это дворовая команда.
Леонид Велехов: Но это счастливая пора?
Алексей Венедиктов: Да, конечно! Абсолютно безответственная. Я был абсолютно свободный, как живущий на улице, во дворе. Не на улице – вру. Уличные – это другие. Дворовые. Двор – это все-таки замкнутое пространство, хотя бы это проходной двор был от улицы Чернышевского. Я особых облаков не вспомню. Наверное, были какие-то. Как всегда, детские обиды, какие-то там детские враги.
Леонид Велехов: В школе был лидером?
Алексей Венедиктов: В школе ведь лидер – понятие растяжимое. Я книжный мальчик был. В школе я был книжным мальчиком. Была другая ипостась совсем – такой умник и знайка. В школе учился очень хорошо, а по русскому у меня всегда было 4. Никогда не знал знаков препинания. И всегда заменял запятые тире.
Леонид Велехов: Прямо как Андрей Белый.
Алексей Венедиктов: Когда мне учитель литературы сделал замечание, я говорю – это авторский знак. Во всяких КВНах – вот там я был лидером. В КВН, в спектаклях. Школа была французской, с изучением французского языка. Я был не лучшим знатоком языка. Он меня не очень интересовал, честно говоря, я не придавал ему значения, все-таки больше меня интересовала история. Но при этом у меня хорошо шла математика, химия, история.
Леонид Велехов: Ты не чистый был гуманитарий?
Алексей Венедиктов: Нет. У меня долгое время шел выбор между химией и историей. Но когда мы перешли на органическую химию, я понял, что мне это скучно. Вот неорганическая – мне все это было безумно интересно. Опыты, набор "Юный химик". Два раза взрывал унитаз в коммунальной квартире. У нас там было четыре семьи. Я закрывался в ванной или в туалете, проводил опыты. Это все разлеталось, естественно. Мне это до сих пор интересно. И физику я хорошо знал, и математику. Я считал хорошо в уме. У меня был лучший устный счет, я бил все рекорды.
Леонид Велехов: Замечательно! А кем хотел стать?
Алексей Венедиктов: С 5-го класса – учителем истории. Абсолютно точно выбрал и тупо на это шел. Именно не историком, а учителем истории. Хотел рассказывать то, что другие не знают, а я знаю.
Леонид Велехов: То есть пединститут – не самый престижный институт – это не вынужденный выбор?
Алексей Венедиктов: Это сознательный выбор. Абсолютно никакого никогда ни МГУ, ни МГИМО в голове не было. Неинтересно. Я вообще человек, который, как говорят мне мои друзья, всегда занимаюсь только тем, что мне интересно. Чем-то там неинтересным заниматься я не хочу. Мне скучно, я занимаюсь этим плохо. Вот сразу становлюсь другой.
Леонид Велехов: А почему вечернее отделение?
Алексей Венедиктов: Не добрал полбалла, получил тройку по русскому языку на сочинении. Знаки препинания! По истории получил пять с тремя крестами, что называется. И был зачислен, не добравши полбалла, на вечернее отделение. Пошел почтальоном работать. Четыре с половиной года работал почтальоном и учился в институте на истфаке МПГИ.
Леонид Велехов: Институт не престижный, но мы помним, что он дал и Кима, и Визбора, и…
Алексей Венедиктов: Но они постарше.
Леонид Велехов: Они постарше. А в твое время это все еще был незаурядный институт?
Алексей Венедиктов: У нас были незаурядные преподаватели, потому что в эти годы началось гонение на историков, это вторая половина 70-х годов. Люди выгонялись как раз из МГУ, преподаватели, причем и западники, и славянофилы. Их брали в МГПИ и отправляли читать на вечернее. Скажем, Владимир Борисович Кобрин, замечательный, который вел у меня семинар. И были люди, которых сейчас мы бы назвали славянофилами и мракобесами, которые в газете "Завтра" бы сегодня работали. Они были блистательными историками, и тоже нас учили. Нам хорошо преподавали, несмотря на вечерний, потому что преподаватели были блистательные.
Но мы все же были вечерники. Надо было давать древний мир, древний Вавилон, а у нас были мужики-работяги, были военные, они без высшего образования не могли офицерское звание получить. И Навуходоносор им было выговорить сложновато. Один парень, ему было лет 40, как-то вышел с экзамена по истории древнего мира и говорит: "Какой ужас – я вместо Тиглатпаласар сказал "тигра полосатая". Она решила, что я над ней издеваюсь, а я просто выговорить не смог!" Ну, вот, было и такое. Но очень дружили, помогали друг другу. Я был младшеньким, сразу после школы. Там самая замечательная история была с фильмом "300 спартанцев". У нас была замечательная преподавательница по истории древнего мира, Ильинская, которая никогда не ставила ни 4, ни 5 на первом семестре. И как раз вышел фильм "300 спартанцев"...
Леонид Велехов: Замечательный фильм!
Алексей Венедиктов: И она сказала: кто найдет семь исторических ошибок в этом фильме, поставлю сразу зачет. Что делаем мы? Мы собрали деньги со всего курса, выкупили зал кинотеатра "Горизонт". По 10 копеек, как сейчас помню, билет, собрали 38 рублей 30 копеек. Я отвечал, идея была моя.
Леонид Велехов: "Горизонт" – близко к вам…
Алексей Венедиктов: Конечно, перейти дорогу. Попросили при включенном свете показывать нам "300 спартанцев". (Смех в студии). Записывали, сверяли, и все сдали ей! Все эти ошибки нашли – флейта не та, обувь и т. д.
Леонид Велехов: Еще, небось, больше, чем семь, нашли?
Алексей Венедиктов: Конечно, конечно! И честно весь курс получил зачет. Она все поняла. До сих пор помню: кинотеатр "Горизонт",10 часов утра, суббота, потому что все люди работающие, пришли, сняли зал и посмотрели "300 спартанцев" при включенном свете. Никакого интернета не было, проверить по-другому невозможно было.
Леонид Велехов: Ты сказал, что четыре с половиной года работал почтальоном. В этом тоже ты нашел какой-то смысл?
Алексей Венедиктов: Да. Это рядом с домом, раз. Во-вторых, я начинал работать в 6 утра и заканчивал в 10, то есть ты свободен весь день.
Леонид Велехов: С утра выпил – день свободен.
Алексей Венедиктов: Абсолютно! И, в-третьих, случилось несколько историй. В домах, которые я обслуживал, жили иностранные корреспонденты. Замечу, что это середина 1970-х годов – это Солженицын в 1974 году выслан, это борьба в разгаре идеологическая. А они получали иностранные газеты и журналы.
Леонид Велехов: Вот оно что!
Алексей Венедиктов: Я их задерживал на один день. Французские я читал, английскими делился с товарищами. Потом мне возвращали, и я кидал их в почтовые ящики адресатам.
Леонид Велехов: А как ты вскрывал?
Алексей Венедиктов: Они в тубе такой были. Да, вскрывал, вскрывал. (Смех в студии). Но потом доставлял, все всё получали, ничего не крал, начиная от Playboy и кончая Paris Match. И еще в одном из домов жил Сергей Адамович Ковалев, диссидент, которого тогда прессовали сильно, потом арестовали. И пришла такая инструкция: все письма, которые поступают Ковалеву, изымать и сдавать начальнику почты. А он жил, как сейчас помню: улица Бакинских комиссаров, дом 7, корп. 4. Не помню номер квартиры… Никаким диссидентом я не был. Но меня как-то возмутило изъятие почты, и я ее доставлял. Я не выполнял инструкцию. Это моя первая борьба с режимом. Вот и все. А он мне говорит, когда я ему это рассказал, уже через много лет: "Я был удивлен, что письма приходили, думал: как это может быть?!"
Леонид Велехов: То есть он зафиксировал это?
Алексей Венедиктов: Ну, наверное. Другие-то мои коллеги, вечерние, они же изымали, видимо, а я, как утром приходил, все брал и нес по адресу. Причем, я поднимался на этаж и в дверь вставлял письмо. Не в ящик, а в дверь. Такой протест был.
Леонид Велехов: К вопросу о протесте. Ты сказал, что диссидентом ты не был, но критическое отношение к действительности, скептическое, формировалось уже?
Алексей Венедиктов: Я не слушал ни одной радиостанции до "Архипелага ГУЛАГ". Вот "Архипелаг ГУЛАГ", когда стали читать по "Свободе", я включил и стал слушать. До этого я радио не слушал. Кроме того, поскольку у меня все букинисты были знакомые, я, например, скупил все стенографические отчеты партийных съездов сталинского периода, которые были запрещены к продаже, но букинисты из-под полы, естественно, продавали. У меня все это было. И я понимал, что не так все однозначно, как в школе объясняли. Кроме того, у меня был интерес, к поэзии я не скажу, но к литературе. Я покупал то, что не печаталось – Мандельштама, Белого, футуристов. Мне было это интересно читать. Я ходил на книжный "черный" рынок. Я скупал там то, что я хотел. Причем я не покупал книги издательства "Посев", мне было неинтересно это. И первая моя книга, кроме "Архипелага", которую я купил, это были "Гадкие лебеди" Стругацких. Я был большой фанат Стругацких. И я точно понимал, что это про Советский Союз. Она была в жутком таком машинописном сфотографированном виде, переплетенная. Как сейчас помню, купил за 40 рублей. Это безумные деньги в то время деньги. Средняя зарплата тогда была 80 рублей.
Леонид Велехов: 40 рублей – это стипендия студенческая.
Алексей Венедиктов: Да. И, вообще, начинал понимать, что очень много лицемерия, особенно, когда в институт я пошел и столкнулся с настоящими преподавателями, когда там были дискуссии по поводу истории, по поводу войны… О Власове я узнал в институте. О французском движении Сопротивления я узнал в институте. И все это было настолько неоднозначно, что я просто забывал обычное. И мне хотелось все время анализировать глубже, глубже и глубже. Это, естественно, рождало критический взгляд на действительность. Специально – ничего! Ни в каких организациях я не участвовал. Книги. Меня ко всему привели книги.
Леонид Велехов: Такое критическое направление ума, как сказали бы классики, критического русского реализма, сформировалось.
Алексей Венедиктов: Я бы сказал исследовательское... Если что-то не совпадает, значит, либо тут неверно, либо тут неверно, либо резьба не та. Поэтому нужно искать ту резьбу. У меня, вообще, это в голове всегда, до сих пор.
Леонид Велехов: Что из художественной литературы в тот период, помимо Стругацких, тебя формировало?
Алексей Венедиктов: Во-первых, это была мировая классика, то, что было модно – Торнтон Уайлдер, скажем, "Мартовские иды". Я их недавно вспоминал, когда меня один приятель спросил: "Скажи мне, пожалуйста, Путин – это кто?" Я говорю: "Это Цезарь. Но это Цезарь литературный. Перечитай "Мартовские иды". Я был обычным московским мальчиком. Я не сидел с книгами ночами, потому что я очень быстро читаю. Я в школе научился, как "фотографировать" целиком страницу глазами. И потом я ушел на документалистику – на воспоминания, на мемуары. Мемуары маршала Жукова сначала одни, потом посмертные. Очень много у меня стояло военных мемуаров, изданных во времена Хрущева…
Леонид Велехов: Да, все маршалы пошли писать.
Алексей Венедиктов: Да, все маршалы и генералы. А потом, после школы, поскольку в гостиницах стали продавать "Фигаро" и "Монд", я их покупал, очень дорого – 60 копеек номер стоил, читал. Кстати, готовясь к диплому, я прочитал впервые полностью доклад Хрущева на ХХ съезде в газете "Монд" на французском языке. Случайно наткнулся.
Леонид Велехов: А из поэзии, как я понял, это все-таки Серебряный век?
Алексей Венедиктов: Мандельштам был одно время. Остается Блок, остается Пастернак, остается Мандельштам, остается Симонов, кстати, почему-то, не знаю, почему.
Леонид Велехов: У него есть несколько хороших стихов.
Алексей Венедиктов: Из послевоенных Давид Самойлов – номер один для меня.
Леонид Велехов: Не Слуцкий?
Алексей Венедиктов: Не Слуцкий.
Леонид Велехов: А что тебе дало учительство?
Алексей Венедиктов: О! Учительство мне дало все то, что я знаю и умею сейчас. Ты же не можешь двойку поставить. Человек стоит у доски. Поставить двойку – что, ты с ним будешь второй год валандаться? Ты должен его вытянуть на тройку. Правильно задать вопрос и вытянуть человека или завалить человека – это дает учительство. И, соответственно, поэтому я лучший интервьюер. Это учительство, это на 100% учительство.
Леонид Велехов: А ты сам дошел до такой философии учительства?
Алексей Венедиктов: Когда я стал уже журналистом, я понял, где черпать. А тогда очень быстро все прошло. Я пришел самонадеянный. Мне было 22. У меня были дети 17 лет.
Ты им жизнь можешь сломать. Ты им ставишь двойку и даже не понимаешь, что из-за этого они получают плохой аттестат и не поступают в институт. Я всегда был коммуникативным. С этим у меня никогда не было проблем. Но вопрос заключался в том, что я изначально, как любой молодой самонадеянный, занял неправильную позицию. И только на пятый год своей работы я, например, принял для себя внутреннее решение – не ставить двойки в 5-7 классах. Потому что я случайно узнал, что в нескольких семьях за них лупят. Но бывали безобразные вещи. Бывали с моей стороны конфликты. Например, я вошел в конфликт с семиклассником. Я каждый день его вызывал к доске. Он говорил: "Я не учил". Я ставил двойку. У него такая в журнале выстроилась очередь: 2, 2, 2, 2…
Леонид Велехов: Орнамент.
Алексей Венедиктов: Да, орнамент. Но я идиот, конечно. Чего я зацепился? Но эта штука меня однажды спасла. Очень смешная история, на которой я перестал ему ставить двойки. На меня написали донос, как обычно, что я не так преподаю историю, что я тащу евреев. Значит, русским ставлю двойки, а евреям ставлю пятерки. Приехали ребята как бы из РОНО (на самом деле молодые парни в РОНО не служили) и пришли к завучу. Затребовали журнал 7-го, по-моему, "Г". Они открыли его и увидели напротив фамилии Рабинович вот эти 2, 2, 2, 2, 2. Закрыли и уехали. (Смех в студии). Я потом сказал Мише Рабиновичу: "Давай мы больше с тобой ссориться не будем". Я сказал: "Извини меня, пожалуйста. Наверное, я неправ. Давай, ты там что-то сдашь. Больше двоек тебе не буду ставить". Ну, бывают такие случаи – вошли в клинч и все.
Леонид Велехов: Ну, конечно, бывают.
Алексей Венедиктов: А школа для меня была… Надо все-таки помнить, что я жил отдельно от семьи с 17 лет. Сперва удалось снять квартиру, потом разъехались, я получил однокомнатную, недалеко от школы. Школа это была моя семья. Дети были моя семья.
Леонид Велехов: Ты рано повзрослел.
Алексей Венедиктов: Совершенно верно. Мы начали ходить в походы. Мы в этом году будем встречаться – 30-летие первого моего выпуска. Им 47, представляешь! И я учил их правилам общежития – что все бутерброды вываливаются на середину. Дети-то разного достатка. Все на середину, термоса на середину. Тогда в Москве начиналось такое движение, через "Общество охраны памятников" – добровольные помощники реставраторов. С седьмого класса мы начали каждое воскресенье ездить. И через 50 выездов давали такой огромный значок – "помощник реставратора". Мои 15-летние, они все над комсомольскими значками (скандал был на скандале) носили его. Мы МХАТ восстанавливали, что было понятно. Мы чистили Данилов монастырь, Донской монастырь, церковь Михаила Архангела, в Мураново ездили в усадьбу Тютчева. Меня все ругали: что ты по церквам детей таскаешь?! В Донском монастыре дети листья убирают и бегают по надгробным плитам. Я на них гаркнул, а какая-то тетушка говорит: нет, нет, пусть ходят по плитам, плита для того и сделана, чтобы наступил и вспомнил… Я не знаю, правда это или нет, но мои дети с удовольствием ходили по плитам после этого. На самом деле, им было все равно, куда вырваться в субботу и воскресенье, лишь бы вырваться из дома. Такие местные походы. А потом мы садились, опять раскладывали пледы, накладывали себе бутербродов. Поэтому это такая семейная история. Их это сбивало в команду, сбивало в отношения более тесные. Там они разговаривали, друг другу помогали.
Леонид Велехов: Что это за удивительная для тех времен, для тех лет история, когда вы выручали девочку забеременевшую?
Алексей Венедиктов: Я был молодой парень. Я вообще этого не понимал. Лицемерию я научился после. А тогда я был совершенно наивный. У меня девочка в 9-м классе забеременела от парня из параллельного класса. И по неписанным правилам ее должны были исключить, чтобы она не ходила и не подавала дурной пример. Но формально это педсоветом должно было оформляться. Собирается весь педсовет, и там говорят: вот Настя, надо исключить. Я говорю: "Почему?" А я не понимаю – почему. Почему исключить? Она хорошо учится. Говорят: "Ну, как же, она не сможет сдавать". Я говорю: "Будем помогать".
Леонид Велехов: Когда не сможет, тогда и исключайте. (Смех в студии).
Алексей Венедиктов: Да, да, да. На меня смотрят, как на полного идиота, естественно: "Понимаете, она родит. А кто с ребенком будет сидеть?" – "Мы дежурство установим". У меня решение комсомольской организации уже было, моего класса.
И у нас, действительно, когда все случилось, и все хорошо случилось, висел список дежурных по классу и список дежурных по Насте.
Леонид Велехов: Боже мой!
Алексей Венедиктов: Девочка закончила, все отлично. Для меня это лицемерие… Если она может учиться – пусть учится. У нас очень лицемерные были отношения. Вот на почте мне было комфортней – взял почту, замени меня, подмени меня. А здесь, в идеологическом учреждении, лицемерия было очень много. Я сам преподавал не так, как хотел, естественно, и чувствую себя виноватыми перед ребятами, хотя все книги, все съезды стояли в кабинете. Я всю эту литературу из дома принес и поставил – читайте. Но, конечно, очень лицемерное общество было.
Леонид Велехов: Тем не менее ты давал какими-то проблесками альтернативный взгляд на историю?
Алексей Венедиктов: Да, конечно, проблесками – да. Судя по количеству доносов – давал. Но во-первых, я многого не знал. Это правда.
Леонид Велехов: Ну, это понятно.
Алексей Венедиктов: А поскольку я до всего доходил своим умом, что очень плохо, на самом деле, надо и чужой опыт использовать, и продолжаю это делать – доходить своим умом… Солженицына я воспринимал как литературное произведение, как некий толчок к тому, что надо посмотреть – было так на самом деле или не было. Но так, чтобы ему поверить?! Такого не было. Я должен был все посмотреть, почитать, послушать рассказы, посмотреть документы… У меня дома большая библиотека, и стену занимают издания документов. Я читаю документы исключительно. Читаешь и понимаешь, что столько вранья вранья было. Я, например, буквально месяц назад купил всю подшивку военного "Огонька" с 1941 по 1945 год. Сейчас буду читать. Надо понимать, как это было. Ты можешь взять "Огонек" и взять за ту же неделю документ Политбюро, и сравнить, что давалось в прессе и что было на самом деле. Главное слово – сравнить!
Леонид Велехов: Леш, а как на все это времени хватает?
Алексей Венедиктов: Я очень быстрый.
Леонид Велехов: Действительно, если у тебя есть такая способность фотографировать страницу.
Алексей Венедиктов: Я очень быстр.
Леонид Велехов: А кем ты из своих учеников гордишься?
Алексей Венедиктов: Никем специально. Я с ними встречаюсь. Есть замечательные мамы, которые сидят дома. Я ими горжусь как людьми. Даже слово "горжусь" неправильное, я их люблю. Тем более что мой вклад, конечно, был, но он минимальный. В основном семьи. И после школы уже 30 лет прошло. Жизнь многих поломала.
Леонид Велехов: В ту пору, как ты видел свое будущее – директор школы?
Алексей Венедиктов: Директором школы было невозможно, потому что пятый пункт – еврей. Возможно было, но для этого нужно было быть Ямбургом. Завуч – предел мечтаний. (Смех в студии). При том, что я был уже известным в Москве учителем истории. Я был отличником народного просвещения.
Леонид Велехов: Ах так?! Ты был замечен и отмечен?
Алексей Венедиктов: Я в городе был замечен и отмечен. В партию, правда, меня не принимали опять-таки по пятому пункту, даже в горбачевское время.
Леонид Велехов: А ты пытался, хотел?
Алексей Венедиктов: Нет, я не пытался, я аккуратно узнавал. Комсомол – 28 лет и до свидания! И слава богу. Очень смешно на 85-летие Михаила Сергеевича Горбачева сказал Сережа Бунтман: "Михаил Сергеевич, я хочу выпить за то, что вы нам всем сломали жизнь. Посмотрите на Венедиктова. Был бы отличным завучем. Хорошо и спокойно бы жил. Был бы уважаемым человеком. А сейчас что? Я бы переводил какие-нибудь сонеты средневековых трубадуров. А сейчас что? Всем нам сломали жизнь".
Леонид Велехов: Но это действительно так. Это правильные и очень хорошие слова.
Алексей Венедиктов: У меня в 1983 году мама с сестрой уехали из страны, эмигрировали по еврейской линии в США. У меня был выбор. Я отказался. Я хотел остаться в Москве. Меня уговаривали. Это моя страна, говорил я высоко, пафосно, наверное. Я уже пять лет работал в школе, не мог бросить детей.
Леонид Велехов: Пафос иногда нужен, особенно в таких вещах.
Алексей Венедиктов: Ну, да. Это был сознательный выбор. Поэтому я понимал, что я дойду максимум до завуча. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Замечательно. Раз уж мы заговорили о горбачевском времени, самое, что называется, ко Христову дню яичко, потому что еще на памяти годовщина Михаила Сергеевича. Как ты воспринял начало этих перемен?
Алексей Венедиктов: Для меня Горбачев опять-таки пришел через профессию. Перестали писать доносы. Я же историк. И вдруг понеслось открытие исторических документов, реабилитация. Это касалось моей профессии. И мы обсуждали экономические теории Бухарина со старшеклассниками. Мы говорили о Троцком. Самая смешная история: в советской энциклопедии была статья о троцкизме, но не было Троцкого. (Смех в студии). Я стал совсем свободен в преподавании истории.
Леонид Велехов: Кстати, а как ученики это восприняли? Они почувствовали, что открылся какой-то такой новый горизонт?
Алексей Венедиктов: Они же очень быстро росли. Одно дело – 1985-й, другое – 1987-й. 8-й и 10-й – это разные люди. Они это воспринимали как должное. А я – по-другому совсем. На Всесоюзном съезде учителей выступал учитель из Армении (я был делегатом) и говорил, что очень плохо преподают историю Армении в других республиках. Говорит: "У нас же был Тигран Великий". И вдруг вскочил парень, как выяснилось, азербайджанец: "Не было никакого Тиграна Великого!" Мы представления не имели обо всех этих конфликтах и противоречиях! Так вот в жизнь пришла политика. И я уже стал следить за съездами не как историк, а как гражданин. И в 1989 году, когда Ельцин пошел избираться, я следил за всей эпопеей Ельцина, и принимал участие в смысле организации избирательной комиссии. Я столкнулся с доверенными лицами и Ельцина, и его противников, гонял с ними чаи, разговаривал про политику. Уже не со школьниками, не в своем круге, а с незнакомыми людьми. А в 1990 году меня Сережа Бунтман позвал, когда были каникулы, на радио, которое только что возникло, и сказал: "У тебя еще десять дней каникул. Ты же все равно болтун, школьный учитель. Давай, ты поработаешь десять дней на нас". И мое первое интервью было как раз с Кезиной, которая была главой Департамента образования Москвы, про новый учебный год. А дальше… Пришел на десять дней и задержался на двадцать пять лет.
Леонид Велехов: Пошло-поехало.
Алексей Венедиктов: Да.
Леонид Велехов: Это был какой-то такой логичный и закономерный уход из профессии, в которой сколько лет ты проработал?
Алексей Венедиктов: Нет, я еще восемь лет одновременно работал и на радио, и в школе. Я двадцать лет работал в школе.
Леонид Велехов: Как-то тяжело было с этим рвать?
Алексей Венедиктов: Да, конечно. Но терял квалификацию, потому что не успевал следить за всем. Я начал халтурить. Я ненавижу халтурить. Когда меня избрали главным редактором в 1998 году, я испытал огромное облечение, потому что я понял, что теперь точно не смогу совмещать главное редакторство и школу. В марте 1998 года меня избрали, а с 1 июня я ушел.
Леонид Велехов: Не хватает учительства?
Алексей Венедиктов: А главное редакторство – это что?
Леонид Велехов: Нет, но в буквальном смысле?
Алексей Венедиктов: Я бы сейчас не смог вернуться в школу. Я потерял квалификацию. Тем более что сейчас детям, судя по моему сыну, по-другому надо преподавать. Не школа в кризисе, а преподавание в кризисе. Учителя не знают, как преподавать, что ученикам надо. И это во всем мире так. Потому что развитие интернета, соцсетей приводит к тому, что учитель не понимает своей роли. Роль сменилась. Поэтому нужна полная перезагрузка. Я на нее пока не готов.
Леонид Велехов: А кто-нибудь вообще готов?
Алексей Венедиктов: Я не знаю. Я обсуждаю это в профессиональной среде, поскольку я член общественного совета при Минобразовании, встречаюсь с директорами школ, на радио делал передачи про школу. Очень много инерционного. Если я освобожусь от всего, я смогу заняться этой задачей. Но пока у меня в голове это не укладывается.
Леонид Велехов: Видимо, действительно, как-то надо радикально менять систему преподавания.
Алексей Венедиктов: Да, а это значит, нужно менять квалификацию учителей всех.
Леонид Велехов: Такой легкомысленный вопрос. Вот этот имидж – клетчатая рубаха твоя вечная, борода полумушкетерская, получеховская, прическа – давно возник? Насколько импровизационно?
Алексей Венедиктов: Борода точно возникла импровизационно – это школа, даже не школа, а институт, просто лень было бриться. (Смех в студии). А потом один раз на спор с учеником 8-го класса я сбрил бороду, после чего меня все стали уважать.
Леонид Велехов: И с тех пор ни разу не сбривал?
Алексей Венедиктов: Нет, ни разу. Клетчатые рубашки сначала возникли случайно. Потом, конечно, это уже стал тщательно выбранный имидж. Когда 1 сентября ребенок пошел в первый класс, и мама ему притащила, естественно, белую глаженную рубашку, он сказал: "Мам, мы, Венедиктовы, в клетчатом ходим!" И пошел первый раз в клетчатой рубашке. В костюмчике, но в рубашке клетчатой. Да, имидж, но я вполне могу и другие носить. Это вопрос привычки. Я открываю шкаф – у меня там висит двадцать клетчатых рубашек и две белых. Ну, что я, белую буду одевать? Я взял клетчатую первую, которая мне показалась, сегодня.
Леонид Велехов: Ты их как-то все-таки коллекционируешь, стремишься не повторяться?
Алексей Венедиктов: Да, конечно. Это важно, потому что, ты же понимаешь, сейчас у всех клиповое сознание, и чтобы тебя запомнили, нужно чем-то выделиться визуально.
Леонид Велехов: Спасибо, Алеша.
В эфире Свободы – радио, которое не только слышно, но и видно, вы смотрели и слушали новый выпуск программы "Культ Личности", гостем которого стал главный редактор радиостанции "Эхо Москвы" Алексей Венедиктов. Это была первая часть нашей беседы, в которой мы говорили о юных годах моего собеседника, с радио и политикой не связанных. А вот во второй части, которая выйдет ровно через неделю, поговорим о дне сегодняшнем, об "Эхе Москвы", о Кремле и о многом другом.
Добавлю, что нашу программу вы теперь можете смотреть на телеканале "Настоящее время", которое транслируется через спутник Hot Bird.