C’est la vie. Шаг в сторону.
Непериодические разговоры с Андреем Гавриловым
Иван Толстой: Мы с вами, готовясь к сегодняшней записи, решили дать нашей программе подзаголовок - «Шаг в сторону». По ходу нашего рассказа мы поясним, что имеется в виду. Давайте начнем с главной музыкальной темы. Где там «шаг в сторону»?
Андрей Гаврилов: Это будет очень забавно, потому что как раз в том, что касается музыки, которую я хочу сегодня представить, можно сказать, что шага в сторону, в общем-то, и нет. Это абсолютный джазовый мейн-стрим, современный джаз, который не является ни уходом назад, это не диксиленд и не новоорлеанский джаз, это не новый джаз и не авангард, который я часто пытаюсь пропагандировать, потому что мне кажется, что за этим будущее. Здесь шаг в сторону состоит в другом. Что в наше время, когда мы, не заметив, оказались свидетелями умирания, убиения физического носителя музыки… Помните, на наших глазах прошли пластинки, потом долгоиграющие пластинки, потом кассеты, потом компакт-диски, потом подразделение всего этого (ДВД-диски звуковые), и вдруг весь мир столкнулся с тем, что музыка как-то сохраняется, слава богу, а то, на что ее записывают, - ушло. Современное поколение музыку слушает виртуальную, скачивая файлы из интернета, что не понравилось, тут же стирается, на это место пишется что-то другое. То есть музыка перестала соединяться в сознании людей с пластинкой, с диском или с кассетой, с чем-то, что можно взять и поставить на полку. И вот в этой ситуации, с моей точки зрения, абсолютно противоестественной (я, как любитель именно пластинок и компакт-дисков, считаю, что это путь тупиковый), сохраняются еще фирмы и, более того, появляются новые фирмы, которые музыку издают на аудионосителях. Одна из таких фирм - это московская фирма, которая называется «Butman Music». Бутман - это Игорь Бутман, замечательный московский саксофонист. Я буду, по ходу дела, в сегодняшней программе рассказывать и о фирме, и о ее релизах, скажу только, что где-то лет семь назад компания Игоря Бутмана, которая занималась организацией концертов, гастролей, джазовых фестивалей, решила издавать компакт-диски с записями музыкантов - тех, которых он приглашает на фестивали, которые у него выступают, играют у него в клубах. И если еще году в 2009 это желание было естественным, то сохранить эту практику до 2016 года, когда диск становится, скорее, сувенирной продукцией, нежели необходимостью, по-моему, это героический поступок. Вот об этой фирме «Butman Music» и о ее релизах я бы хотел поговорить. Но, чтобы не говорить долго, давайте сразу послушаем одну из записей. Фрагмент компакт-диска, записанный пианистом Евгением Лебедевым и контрабасистом Антоном Ревнюком с помощью своих товарищей, с помощью других музыкантов, который называется «Открытые струны». Я расскажу о музыкантах чуть позже, а пока - фрагмент их композиции, которая называется «Море».
(Музыка)
Андрей Гаврилов: Игорь Бутман известен у нас не только как замечательный музыкант (кстати, один из любимых музыкантов Билла Клинтона), но еще и как организатор фестиваля «Триумф джаза», который с триумфом прошел в некоторых городах России, и как организатор и глава издательской компании «Butman Music», которая выпускает компакт-диски с записями тех музыкантов, которых Игорь приглашает на фестивали, приглашает выступать в свои клубы, с которыми он часто выступает сам. Поскольку его фестиваль - это одно из крупнейших международных джазовых событий нашей страны, достаточно сказать, что за 16 лет, которые проводится фестиваль, там выступали такие мировые звезды (я специально сейчас не называю наших музыкантов, наших там было много) как Билл Эванс, Маккой Тайнер, Ди Ди Бриджуотер, Гари Бёртон, Ли Кониц… Многие из этих музыкантов потом появляются на компакт-дисках, на записанных программах тех музыкантов, которые выпускает на своих аудионосителях фирма «Butman Music». В последнее время фирма, как и очень многие, пытается войти на вроде бы временно и чуть-чуть возрождающийся рынок долгоиграющих виниловых пластинок, поэтому некоторые программы выходят и на компакт-дисках, и на привычных нашему поколению черных больших гигантах с дыркой посередине – то, что называлось раньше лонг-плеями. Теперь это тоже называется лонг-плеями, но я не уверен, что это всегда название понятное, тем более, что компакт-диск звучит намного дольше, он является в чем-то больше лонг-плеем, чем столь привычные нам пластинки на 33 оборота. Выпуская самых разных музыкантов, разумеется, Игорь Бутман не забывает и про свою собственную музыку, про свои коллективы. У него есть и квартет, и квинтет, и большой биг-бенд, может быть, один их лучших сейчас в стране. И вот с этом биг-бендом он записал программу, которая называется «Москва в 3 часа утра». И давайте послушаем фрагмент этой программы, композиция под названием «That’s all» - «Вот и все».
(Музыка)
Иван Толстой: Тема нашей программы – шаг в сторону. Андрей имеет в виду выпуск пластинок в их физическом воплощении, а не просто какой-то музыкальный шаг в сторону, правда, Андрей?
Андрей Гаврилов: Да, вы знаете, есть одна очень странная вещь, я это заметил. Когда случается кризис (вспомним 1998 год, посмотрим, что происходит сейчас), то чуть-чуть легче бывает выжить фирмам, которые занимают очень маленькую нишу на рынке. Например, любители компакт-дисков с записями голосов птиц. Вот их есть 50 человек в какой-то стране или городе, вот они и дальше будут эти диски покупать. Есть любители супер авангарда. Предположим, их не 50 человек, а 400 или 500, они будут продолжать покупать свою любимую музыку.
Любители попсы, любовь-морковь и все в этом роде, они тут же прекращают покупать пластинки или компакт-диски как только экономическая ситуация становится более напряженной.
Компания «Butman Music» находится где-то посередине. С одной стороны, любителей джаза не так много, чтобы их причислять к попсе. Это, наоборот, верная аудитория, которая пока может, будет покупать компакт-диски. С другой стороны, это не тот авангард, который обязательно купят несколько упрямых любителей этой музыки, это, скорее, более популярная музыка, не зря она называется мейнстримом, то есть музыка основного направления. И, как таковая, она теряет в процентах число тех слушателей, которые, вроде бы, без этой музыки прожить не могут. Вот это балансирование всегда очень опасно. Я рад, честно говоря, что «Butman Music» пока еще сохраняется на рынке, что они умудряются каким-то образом сводить концы с концами. Я совершенно не знаю их бухгалтерии, но я очень надеюсь, что у них в основе общий подсчет, что прибыль с концертов и фестивалей помогает выжить компакт-дисковому производству, может быть, наоборот, компакт-диски успешно продаются и помогают выжить гастрольным начинаниям. Как бы то ни было, фирма существует, выпустила уже больше 15 альбомов. Плохо для меня, как для потребителя, что не про все альбомы можно узнать на сайте. Сайт компании отстает. Вот, например, альбом, который меня поразил как идея сначала, а потом показался очень интересным уже как исполнение идеи, но которого на сайте нет. Надеюсь, что будет. Альбом под названием «Есенин Jazz». В последнее время опыты сочетания джазовой музыки и советской классической поэзии появляются все чаще. Можно вспомнить большую программу Алексея Круглова, посвященную Маяковскому. Но вот Есенина в джазе, по-моему, я раньше не встречал. Поэтому, когда я увидел диск, который называется «Есенин Jazz», а его авторы «Feelin's» и Борис Саволделли, естественно, я бросился его слушать. Геннадий Филин и его ансамбль «Feelin's» - из Рязани, из самих есенинских мест. Итальянский певец Борис Саволделли хорошо знаком нам, поскольку он не раз приезжал сюда на гастроли, и даже записывался раньше с какими-то нашими музыкантами, не помню точно, потому что диски его доходят сюда очень странным образом, некоторых много в магазинах, некоторых нет вообще. Но, как бы то ни было, они записали вместе программу, из которой фрагмент я вам и предлагаю послушать.
(Музыка)
Иван Толстой: Андрей, а все музыкальные издатели в мире находятся в одинаковом, вот этом, описанном вами положении, то есть не на вершине холма, даже если учесть, что на вершине холма не только дурак сидит?
Андрей Гаврилов: Я бы сказал, что все издатели находятся не только не на вершине холма, а, скорее, на дне ямы. Потому что трудный был переход с виниловых пластинок к компакт-дискам. Не в плане производства, это-то как раз самое простое было, а в плане всей инфраструктуры, всего того, что помогает донести музыку до слушателя. Но там, по крайней мере, те, кто вовремя сориентировался, я имею в виду издателей, кто сумел быстро перестроиться, они смогли выжить потому, что, в конце концов, что продавать компакт-диски, что продавать пластинки, одно сложнее, другое легче, но, в общем, не меняется система. Сейчас, когда носителя нет, а все-таки подавляющее большинство потребителей музыки в интернете предпочитает за нее не платить (естественное человеческое желание), это все приводит к тому, что у фирм, которые выпускают пластинки, становится все меньше оборотных средств для записей этих музыкантов. Хорошо, если музыкант приходит с уже готовой фонограммой – давайте, меня издавайте, вот такой я хороший. Вспомните «Битлз», они могли себе позволить полгода сидеть в студии, каждый день приходить, что-то там делать, поигрывать, валять дурака, а потом из этого появляется альбом «Let It Be». Представить себе, что сейчас, когда дохода от продажи пластинок и компакт-дисков нет, кто-то может позволить себе такое, если это, конечно, не его частная студия, это просто невозможно. Я почему и говорю, что ситуация мне представляется тупиковой. Не потому, что мне жалко разоряющихся издателей, а потому, что из всей этой промышленности музыкальной полностью вымываются те средства, которые позволяли раньше новую музыку записывать. Получается, что вместо того, чтобы убить кровопийцу-посредника, мы убиваем музыканта, у которого нет денег записаться. Хорошо барду - он взял гитару, договорился на студии. Это небольшие деньги. А что делать симфоническому оркестру? Даже не симфоническому, а просто небольшому коллективу из 5-8 музыкантов? Это значительно сложнее. И вот почему я говорю, что существование таких фирм, существование фирмы «Butman Music» это один из шагов в сторону, на которые я возлагаю такие большие надежды.
Иван Толстой: То есть, вы хотите сказать, что идея возрожденного меценатства может способствовать поддержанию, удержанию от сползания целой области искусства?
Андрей Гаврилов: Нет, я не думаю, что найдутся меценаты, которые будут поддерживать это дело. Возьмем джаз, чтобы не делать слишком больших метаний в сторону. Я думаю, найдутся меценаты, которые будут поддерживать свое одно направление - скрипка в джазе, банджо в джазе или африканские народные инструменты и саксофоны. Будут меценаты, которые будут поддерживать какие-то современные направления просто потому, что современное искусство всегда вызывает интерес. Я, как ни странно, сейчас больше боюсь за судьбу более традиционных форм музыки, которые в общественном сознании вроде бы неплохо себя чувствуют, они играют то, что все и так слушают. Что за них волноваться? Я понимаю молодой человек, который пытается сделать что-то оригинальное, чего раньше не было, его мы поддержим, ему поможем. Вот ход мыслей. И получается, что эта музыка, которую, в частности, издает «Butman Music», она в общественном сознании может провалиться, как песок просочиться между пальцами. Дай бог, чтобы этого не случилось. «Butman Music» - не единственная фирма, которая занимается такой мейнстримовской музыкой, в Москве есть другие, мы говорили про фирму «АртБит», например, каждый выживает как может, дай бог, чтобы они сохранялись как можно дольше. При всей моей любви к авангарду, я понимаю, что авангард не может существовать, если нет того, по отношению к чему он - авангард. Так что ситуация сейчас, по-моему, довольно-таки напряженная.
Иван Толстой: А фандрайзинг, сбор средств у слушателей, на Яндекс-кошелек, как Борис Гребенщиков свой последний альбом издал, или что там еще, или это все-таки как это удел тех, кто уже раскручен или уже знаменит?
Андрей Гаврилов: Я думаю, что здесь таится одна опасность, о которой никто не думает. Дело в том, что мы превращаем любителей музыки и поклонников определенного музыканта или коллектива в абсолютных диктаторов. Вот представьте себе, что тот же Борис Гребенщиков говорит, что ему нужно для записи следующего альбома пригласить симфонический оркестр из Папуа Новой Гвинеи. Представляете, сколько народу, узнав, какая для этого нужна сумма, скажет: ну нет, все это хорошо, а зачем Папуа Новая Гвинея? А чем Индонезия хуже? Она ближе чуть-чуть и перелет дешевле. Или давайте возьмем лучше славный чешский симфонический оркестр, который по всему миру пишет вот эти компакт-диски дешевые - «Подари любимой Вивальди». Как правило, пишут словацкие, болгарские или чешские оркестры. Так почему-то повелось. Наверное, потому, что они не очень дорого просят за свои услуги. Давайте запишем с ними. Они что, настолько хуже? Вот я могу сравнить Васю Петрова и Васю Иванова, и мне - что тот, что этот, звучат одинаково. То есть, тот диктат продюсера, от которого музыканты пытаются убежать, может превратиться в диктат публики. А если он скажет, что я теперь хочу записать экспериментальную вещь, у меня там будет терменвокс. Нафиг нам терменвокс, - скажет народ, - нам нужно что-то другое. У тебя есть электрогитара, подключил ее и - кайф же! «Поезд в огне» или «Старик Козлодоев». Надеюсь, что такого никогда не будет с Гребенщиковым. Это ответ на то, что фандрайзинг и подобные вещи хороши, и наверняка в них есть что-то, что сохранится и в будущем.
Но ведь есть разница. Вы приходите и подписываетесь, помните, у нас была «Библиотека «Огонька» – собрание сочинений, которые издавал «Огонек». Вы приходили и смотрели: издается Конан Дойль, Леонид Леонов, Пелевин и Домбровский. У вас на все денег нет, вам и не все нужно, но вы выбираете, что именно вам нужно, вы примерно знаете, что там будет. И вы подписываетесь на журнал «Огонек». Но вы не знаете, что там будет, и вы не можете здесь ничего изменить. А представьте себе, что вы могли бы изменить. Я подпишусь на журнал «Огонек», пускай он выходит, но только, чтобы там было побольше фельетонов, поменьше гороскопов, побольше детективов, поменьше любовных историй. Вот, во что может превратиться фандрайзинг, с моей точки зрения, и, по-моему, это ужасно.
Иван Толстой: Это будет драматический шаг в сторону.
Андрей Гаврилов: Это, наоборот, шаг вперед, три шага назад.
Иван Толстой: Я предлагаю, Андрей, отвлечься на некоторое время от музыки и сделать шаг в сторону литературы. Точнее, истории литературы. На эти дни падает двойной юбилей. 150 лет громкому общественно-литературному событию и 90 лет описанию этого события. И то, и другое произошло весной.
20-м марта 1926 года Корней Иванович Чуковский пометил свое «Предисловие» к сборнику «Некрасов: Статьи и материалы», выпускаемому ленинградским издательством «Кубуч» (Комиссией по улучшению быта ученых). Сборник этот быстро стал библиографической редкостью, а статьи из него с каждым переизданием начали видоизменяться в соответствии с цензурными требованиями. В результате, к началу 50-х годов легкие, язвительные, быстрые и невероятно талантливые эссе Корнея Ивановича превратились в унылую томину, написанную совершенно другим повествовательным темпом. Назывался кирпич под стать сталинской эпохе - «Мастерство Некрасова» - и годами не раскупался в букинистических магазинах.
Но прежде, чем мы обратимся к особенностям сборника 26-го года, вспомним, что случилось 150 лет назад, и для этого прочитаем начало первой же статьи Чуковского «Поэт и палач».
«Поэт и палач.
Всякий раз, когда заходит речь о грехах и пороках Некрасова, раньше всего вспоминают ту пресловутую хвалебную оду, которую он прочитал Муравьеву-Вешателю на обеде в Английском Клубе 16 апреля 1866 года.
Утверждают, что двуличие Некрасова ни в чем не сказалось с такой очевидностью, как именно в этой чудовищной оде.
В самом деле, как мог революционный поэт восхвалять кровавого усмирителя Польши и побуждать его к новым злодействам? Почему человек, одно имя которого вдохновляло борцов за свободу, который, кажется, только и делал, что твердил молодежи: «иди в огонь…», «иди и гибни…», «умрешь не даром: дело прочно, когда под ним струится кровь…», «бросайся прямо в пламя и погибай», - почему после того, как молодежь действительно бросилась в пламя, он предал ее Муравьеву? А он именно предал ее, ибо (как тогда же сообщали газеты) он сам во всеуслышанье просил Муравьева усилить террор, призывал его к новым казням. Молодежи говорил «иди и гибни», а Муравьеву «иди и губи».
«Ваше сиятельство, не щадите виновных!» - повторял он Вешателю и так настойчиво требовал кары для тех, кого сам же соблазнял на революционные подвиги, что им были возмущены даже жандармы.
«Подлец, вредный иезуит, - говорил о нам жандарм. – Из-за него столько народу сидит в казематах, а он катается в колясках, как ни в чем не бывало».
Революционеры проклинали его. Один из ссыльных, лишь случайно ускользнувший от Муравьевской виселицы, писал много лет спустя:
«При всей подлости этого поступка, какая была в нем доля глупости!.. Мы не говорим уже о гнусности того факта, что литература сочла за свой долг добровольно соперничать с палачами… Некрасов сделал бы меньшую подлость, если бы на собственный счет построил для нас виселицы!...»
Таково было общее мнение. Вчерашние поклонники Некрасова срывали со стен его портреты и рвали в клочки или писали на них слово «подлец» и посылали ему по почте. Вообще, слово «подлец» прочно пристало в ту пору к Некрасову. Как мы ниже увидим, он сам называл себя так.
«Браво, Некрасов… браво!...» - писал Герцен в «Колоколе». – «Признаемся… этого и мы от вас не ждали, а ведь вам известно, как интимно мы знаем вашу биографию и как много могли бы от вас ждать. Браво, Некрасов, браво!».
Вся литература взволновалась. Поднялась неслыханная травля, которую год спустя Некрасов описывал так:
Гроза, беда!
Облава – в полном смысле слова…
Свалились в кучу – и готово
Холопской дури торжество,
Мычанье, хрюканье, блеянье
И жеребячье гоготанье –
А-ту его! А-ту его!
Эпиграммы, сатиры, пасквили, анонимные письма, пародии – все было пущено в ход. Не было, кажется, такого самого ничтожного писаки, который не клеймил бы его. Один Минаев посвятил ему три или четыре сатиры. Фет в великолепных стихах назвал его продажным рабом, отлученным от храма поэзии:
Но к музам, к чистому их храму
Продажный раб, не подходи.
Оправдываться было невозможно. Напрасно Некрасов пытался на первом же редакционном собрании объяснить свой поступок сотрудникам, те смотрели на него хмуро и мрачно.
Многим эта ода причинила страдания. Например, Глеб Успенский и через двадцать пять лет вспоминал о ней, как о личном несчастьи, и видел в ней одну из причин своего идейного сиротства.
Но большинство торжествовало и злорадствовало. Поэт Щербина, для которого всякая беда либералов была истинным праздником, писал:
От генерала Муравьева
Он в клубе кару вызывал
На тех, кому он сам внушал
Дичь направления гнилого.
Кого плодил его журнал.
Ну, словом, наш он либерал,
Не говоря худого слова.
Водевилист Каратыгин писал, весело играя словами:
Их самых красных наш Некрасов либерал,
Суровый демократ, неподкупной сатирик,
Ужели не краснел, когда читал
Ты Муравьеву свой прекрасный панегирик?»
Так начинает Корней Чуковский свою знаменитую статью «Поэт и палач». Тот, кто имел несчастье не читать этого эссе, получит, уверяю, море удовольствия. Да и переклички, аллюзии с сегодняшними политическими временами, встающие со страниц 90-летней давности (а первая публикация появилась все 95 лет назад), делают текст весьма обжигающим. Все наши обвинения оппонентов в нерукопожатности, в продажности, в измене, сыплющиеся со всех сторон, - всё тут, всё точно такое же, как и полтораста лет назад, весной 1866 года.
А вот полузабытая анкета о Некрасове – историки литературы ее, разумеется, никогда не забывали. Анкета также вошла в состав сборника 1926 года «Некрасов».
«Современные поэты о Некрасове.
(Анкета)
Эту анкету, начатую в 1919 году, я не считаю законченной и в настоящее время. Она еще очень не полна. Но едва ли можно отрицать, что и таком виде она имеет немалую ценность для исследователей поэзии Некрасова.
К сожалению, пролетарские поэты до сих пор на нее почти не откликнулись, за исключением четырех человек, мнения которых и напечатаны ниже.
В число современных поэтов мною включен и М.Горький.
Любите ли вы стихотворения Некрасова?
Николай Асеев. Нет.
Анна Ахматова. Люблю.
Александр Блок. Да.
Максимилиан Волошин. Ценю и люблю глубоко.
Андрей Белый. Да.
Сергей Городецкий. В гимназии я был первым учеником, в литературе первое время – под властью салонных теорий, потому я Некрасова не читал, как следует. Но по немногому, что я из него знаю, я его любил и люблю.
Максим Горький. Не думаю, чтобы любил.
Николай Гумилев. Да. Очень!
Михаил Кузмин. Не особенно.
Владимир Маяковский. Не знаю. Подумаю по окончании гражданской войны.
Федор Соллогуб. Да.
Николай Тихонов. В детстве и позже читал их очень часто, но без большого волнения. Иные их них очень не любил.
Михаил Герасимов. Некрасова я люблю по родному, как люблю русский чернозем с перелесками, с протяжными заунывными песнями, в которых бьется, струится грусть; даже в тишине звенит все время и раскалывается эхо – отзвук накопленных веками страданий народа. Люблю его строго и трезво, но объективно, я бы сказал, кажется, я никогда не испытывал волнующего чувства влюбленности в его стихи, хотя бы лучшие. Пушкин – чудесно волнующая, майская, соловьиная ночь, экзотическая ночь со звездами крупными, с человеческую голову. Благоухающая заря. Первое свиданье и первое люблю. Холодок росы и холодок губ.
Некрасов для меня не является настольной книгой. По моему, его нельзя читать каждый день, хотя бы по страничке, или по одному стиху – тяжело и будет скучно – нет волнующего лиризма. А изредка заглядывать в Некрасова – хорошо. Чувствуешь крепкий и свежий запах, невыдыхающийся, ядреная сила есть.
Владимир Кирилов. Отношение к Некрасову изменялось в различные периоды мой жизни. Очень любя Лермонтова, Тютчева и Фета, я любил также и Некрасова. Люблю и теперь.
Алексей Крайский. Некрасова очень люблю.
Илья Садофьев. Не особенно.
Как вы относитесь к стихотворной технике Некрасова?
Анна Ахматова. Некрасов, несомненно, обладал искусством писать стихи, что доказывают особенно его слабые вещи, которые все же никогда не бывают ни вялыми, ни бесцветными.
Александр Блок. Не занимался ею. Люблю.
Сергей Городецкий. Некрасов поэт гениальный, и техникой он владеет великолепно. Но с точки зрения еще переживаемых нами узких эстетских теорий, его техника не понята и не может быть понята, как не может быть понята техника былины и песни. Особенно ярко видится его техническое совершенство, если принять во внимание упадочное состояние поэзии в его время.
Максим Горький. Он рифмовал «лесок-легок», «Петрополь-соболь» и т.д.
Николай Гумилев. Замечательно глубокое дыханье, власть над выбранным образом, замечательная фонетика, продолжающая Державина через голову Пушкина.
Вячеслав Иванов. С большим уважением; его искусство не пленяет, но порой обнаруживает силача.
Михаил Кузмин. Не знаю.
Владимир Маяковский. Сейчас нравится, что мог писать все, а главным образом, водевили. Хорош был бы в «Роста».
Николай Тихонов. Он разбросанный, вихляющийся, разнобойный мастер. Есть изумительные стихи. Он, вероятно, инстинктивно чувствовал необходимость брать слова, рифмы, фразы из обыденной речи по контрасту с каноном «высокого стиля» у Пушкина. Не прекрасно-звучащие, ледяные, гибкие слова, а самые, что называется, заморыши, слова неудачники. Высота его голоса облагородила этот материал.
Владимир Кирилов. Некрасов это вечный укор и посрамление всем «формалистам» и «книжникам» в поэзии. Его техника настолько проста, правдива и убедительна, что хочется сравнить ее с самым голосом природы, - с шумом ветра, пеньем птиц, и т.д. Чувство у него рождает слово, ритм и определяет рифму и образ.
Илья Садофьев. Для его времени это техника Владимира Маяковского. Для нашего – техника рабкоровских поэтов.
Не было ли в вашей жизни периода, когда его поэзия была для вас дороже поэзии Пушкина и Лермонтова?
Анна Ахматова. Нет.
Александр Блок. Нет.
Андрей Белый. Нет.
Сергей Городецкий. Теперь.
Николай Гумилев. Юность: от 14-16 лет.
Максим Горький. Нет, не было. Пользовался им для агитации, но редко читал.
Вячеслав Иванов. Никогда.
Михаил Кузмин. Никогда.
Владимир Маяковский. Не сравнивал, по полному неинтересу к двум вышеупомянутым.
Николай Тихонов. Такого периода не было. Лермонтова я вообще уважаю не очень. А Пушкин всегда. Когда я сталкивал его с Некрасовым, давил последнего своей холодной страшной иронией и мастерством.
Михаил Герасимов. Такого периода в моей жизни не было.
Владимир Кирилов. В годы юности, от 15 до 20 лет, я любил Некрасова сильней, чем Пушкина и Лермонтова.
Алексей Крайский. Был когда-то Некрасов единственным поэтом, родным и близким. Пушкин заменил его гораздо позже.
Илья Садофьев. Дороже в предреволюционные года была, но выше – никогда, а тем более шире и глубже.
Как вы относитесь к распространенному мнению, будто Некрасов был безнравственный человек?
Анна Ахматова. Это «распространенное» мнение решительно никаким образом не меняет моего представления о Некрасове.
Александр Блок. Он был страстный человек и «барин», этим все и сказано.
Максимилиан Волошин. Личность Некрасова вызывала мои симпатии издавна своими противоречиями, ибо я ценю людей не за их цельность, а за размах совмещающихся в них антиномий.
Сергей Городецкий. Это оценка мещанского общества, которое органически не выносит гениальности в своей среде.
Максим Горький. Это меня никогда не интересовало.
Николай Гумилев. Ценю в его безнравственности лишнее доказательство его сильного темперамента.
Вячеслав Иванов. Едва ли не как к сплетне, отличие которой всегда составляет внутренняя, психологическая ложь.
Михаил Кузмин. Человек непоследовательный и довольно слабый.
Владимир Маяковский. Очень интересовался одно время вопросом, не был ли он шулером. По недостатку материалов, дело прекратил.
Николай Тихонов. Замечательный был человек, с мускулами, с кровью, с мясом.
он и в карты,
он и в стих
и не так плох на вид
даже очень не плох.
Михаил Герасимов. Над вопросом о нравственной личности Некрасова никогда не задумывался. Это не имеет для меня значения никакого.
Владимир Кирилов. Я знаю только поэта Некрасова.
Алексей Крайский. Сейчас – равнодушное. Склонность оправдать болезнью, простить. Но был период, чрезвычайно длительный (лет 8-10), в который ненависть к самой личности, перешла в недоверие к его произведениям. За это время перестал считать Некрасова поэтом, не читал и отмахивался от него. Однако, сами произведения пересилили. И, в конце-то концов, их ценность, их потрясающее впечатление (часто пробуждавшее и революционные чувства) пересилили личные недостатки Некрасова.
Илья Садофьев. Это меня ни раньше, ни теперь не интересовало и не интересует.
Комментировать эту анкету не буду. Скажу только, что когда Вячеслав Иванов на мой вопрос, любит ли он стихотворения Некрасова, ответил лаконически: нет! – и поставил при этом восклицательный знак, я ожидал, что в дальнейших ответах он отнесется к Некрасову столь же сурово. Но к моему удивлению, чем больше мы говорили о Некрасове, тем восторженнее отзывался о нем Вячеслав Иванов, и, наконец, вспомнив «Власа», «Коробейников» и другие стихи, достал с книжной полки «Стихотворения» Некрасова и стал декламировать их с большим восхищением. Это восхищение и сказалось в его дальнейших ответах. Сообщаю этот эпизод для того, чтобы лаконическое «нет» Вячеслава Иванова не ввело никого в заблуждение.
Также неокончателен суровый приговор Николая Асеева, потому что к этому приговору Асеев сделал приписку:
Некрасова я начал вообще прощупывать через «Пепел» Андрея белого. Раньше я его совсем не «слышал». И теперь еще мне трудно ориентироваться в его сниженных в тональности строфах. Он меня не взбудораживает, а я в стихах замечаю только взрывчатую силу – будет ли это ритм, образ, звучность или напряженное мастерство. Впрочем, думаю, что мое восприятие стихов – очень односторонне и пристрастно».
Словом, в своем отрицательном отношении к Некрасову Асеев винит не столько Некрасова, сколько себя».
Иван Толстой: Так поэты отвечали на анкету о Некрасове, проведенную Корнеем Ивановичем Чуковским.
Иван Толстой: Андрей, возвращаемся к нашей главной музыкальной теме. Что еще у вас есть за пазухой, какая холодная котлетка?
Андрей Гаврилов: Я хочу закончить музыкальный разговор пьесой, которая называется «Wow!», то есть «Ух, ты!». Она называется на диске по-английски. По-моему, это прекрасное название для того, чтобы закончить музыкальный разговор об очень интересной московской фирме грамзаписи «Butman Music ». Квартет Сергея Голвни. Сергей Головня - джазовый саксофонист, флейтист, композитор, за плечами огромная карьера, он играл с Вагифом Садыховым, с Валерием Пономаревым, с Яковом Окунем, играл в оркестре Лундстрема, в ансамбле «Каданс» Гены Лукьянова, и только в 2008 году, по меркам грамзаписи – недавно, он выпустил свой первый авторский сольный альбом. Недавно вышел очередной, по-моему, третий или четвертый его альбом, который называется «Touch In The Sky». Кстати, у «Butman Music » довольно много английских названий и альбомов, и композиций. Наверное, это вызвано тем, что у фирмы главный офис в Москве, филиал в Нью-Йорке, а диски выходят одновременно в Москве и в Америке, попадая или, учитывая спад всего бизнеса дистрибуции, не попадая на прилавки магазинов. Может быть, этим вызвано, а, может, тем, что очень часто в составе тех групп и тех коллективов, которые выпускает «Butman Music», присутствуют американские джазовые музыканты, как правило те, которые выступали на фестивале «Триумф джаза». Так вот, альбом «Touch In The Sky », который вышел совсем недавно, состоит из авторской музыки целиком, его написал Сергей Головня и квартет, который с ним играет. А с ним играет прекрасный современный известный пианист Иван Фармаковский, контрабасист Макар Новиков, Игнат Кравцов, который играл и на ударных на альбоме Евгения Лебедева и Антона Ревнюка, с которого мы начали сегодняшний разговор о музыке, и один из лучших трубачей, бывший московский, ныне нью-йоркский музыкант Виталий Головнев. Так вот, они записали альбом, на котором композиция «Wow!». Вот именно этим «Wow!», я и предлагаю завершить сегодняшнюю нашу музыкальную тему.
(Музыка)