Степень риска

Спор с властью вечен. Чем меньше власть зависит от общества, тем больше поводов для спора. В разные эпохи бывало по-разному. В одни времена общественное недовольство высказывали скоморохи при вельможах и царях, в другие – просвещенное дворянство, разночинцы, студенты, революционеры. На переломе российской истории вооруженное сопротивление большевистской власти оказывали не вставшие под красные знамена белая армия и казачество. Бастовали рабочие, поднимали восстания крестьяне. В глухие сталинские годы недовольство тлело глубоко в душах людей, лишь изредка, в минуты полного отчаяния, выливаясь в общественный протест. В "вегетарианские" брежневские времена интеллигенция, воодушевленная недавней оттепелью и надеждами на перемены, объединилась в демократическое движение и заявила о себе открыто.

Сегодня, когда гражданские свободы еще не задавлены окончательно и общество пытается отстаивать свои права, бремя конфронтации с властью взяла на себя политическая оппозиция. 30 лет разделяют последние дни демократического движения в Советском Союзе и нынешний режим путинского единовластия. За это время распались коммунистическая система и советская империя, родилась и быстро угасла в России демократия, сменилось несколько президентов, но вечный спор с властью продолжается.

Вначале была… литература

Исторически в России сложилось так, что деспотии противостоит прежде всего – и больше всего – слово, литература. Возможно, это связано с почти необъяснимым уважением русского человека к написанному слову. Доверие к напечатанному на бумаге в русском сознании на грани феноменальности. Этим качеством россиян пользовалась власть. В отличие от распространенного в советское время мнения о повальной безграмотности народа в царской России, на самом деле уровень грамотности населения был не так уж низок. По данным переписи населения 1897 года, грамотных в России был 21 процент. В 1916 году, по оценкам тогдашнего министра просвещения России Павла Игнатьева, уровень грамотности в стране составлял 56 процентов.

В советские годы обязательное школьное образование и всеобщая грамотность успешно использовались коммунистической властью для тотального зомбирования пропагандой. Но у этой медали была и обратная сторона: вольное слово замечательно разъедало пропагандистские конструкции, тем более что авторы неподцензурной литературы чаще всего были не в пример талантливее своих официозных собратьев по перу. Демократическое движение в Советском Союзе родилось с требованием свободы слова и было неразрывно связано с борьбой за право свободно получать и распространять информацию.

Поводом для первой массовой общественной кампании в защиту свободы слова стал приговор писателям Андрею Синявскому и Юлию Даниэлю за публикации их произведений за рубежом. В 1966 году их осудили на 7 и 5 лет лишения свободы соответственно, за этим последовали многочисленные письма протеста писателей, ученых, художников, кинематографистов. Со временем слово протеста стало стержнем диссидентской деятельности. Уже в 1968 году это вылилось в издание неподцензурного самиздатского бюллетеня "Хроника текущих событий", который в течение последующих 15 лет был системообразующим элементом демократического движения. Это движение было очень многоцветным и разнообразным, но вся палитра была представлена в "Хронике".

Вероятно, наибольшая часть оперативных усилий КГБ была направлена именно на пресечение самиздата. На обысках изымались не только рукописи, но и давно изданные на Западе или воспроизведенные в СССР романы, стихи, труды по истории, философии, культуре – все, что не прошло утверждение в Главлите. Советская власть понимала, какую угрозу несет тоталитарному строю свободное слово. Понимает это и сегодняшняя власть. Ограничение свободы слова в современной России еще не достигло той степени, которая существовала в Советском Союзе, но политический режим Владимира Путина твердо и уверенно движется в этом направлении.

Это сказывается и в установлении правительственного контроля за редакционной политикой средств информации, особенно телевидения; и в ограничении экономической самостоятельности СМИ; и в запугивании журналистов, что ведет к самоцензуре; и к прямым политическим репрессиям против независимых журналистов и авторов интернета. Нынешнее цензурное ведомство Роскомнадзор формирует реестр запрещенных изданий и продукции СМИ. В этот реестр внесены десятки тысяч наименований, большая часть из которых – страницы сайтов в интернете. Сегодняшний интернет вполне можно сравнить с самиздатом советских времен.

Однако, при всей схожести инструментов подавления свободы слова и отношения государства к крамоле, советские и нынешние времена удивительно отличаются позицией тех, кто кровно заинтересован в свободе слова. То есть прежде всего журналистов и литераторов.

В жесткие советские времена поляризация литераторов была более выраженной. Партийные пропагандисты были обласканы властью и получали колоссальные по советским меркам преимущества в повседневной жизни. Те же, кто отказывался подчиняться идеологической цензуре, в лучшем случае оставались без работы, в худшем – получали тюремные сроки. Разумеется, существовала и серединка – очень хрупкая, запуганная и всегда готовая к капитуляции. Журнал "Новый мир", московские театры "Современник" и "На Таганке" – яркие примеры полузадушенной свободы слова. Между тем задавленное коммунистической пропагандой интеллектуальное общество с восторгом принимало эти островки полуправды, не замечая, что это также и полуложь.

Старая советская модель формально воспроизводится и сегодня. Есть оголтелая кремлевская пропаганда на федеральных каналах телевидения, и есть свободный от цензуры интернет. Есть и "серединка" – например, лавирующие между властью и обществом "Новая газета", радиостанция "Эхо Москвы" и телеканал "Дождь". Огромная разница – в цене, которую приходилось и приходится платить за свободу слова. Сегодня журналистская смелость не наказывается мгновенным отлучением от профессии и неотвратимыми политическими репрессиями. Примером тому могут послужить интернет-ресурсы "Ежедневный журнал" и "Грани", которые хотя и заблокированы Роскомнадзором, но продолжают выходить и доступны для тех, кто готов приложить для чтения хоть немного усилий.

Журналисты лавирующих СМИ, "серединки", не рискуют своей жизнью и свободой, как в советские времена; они могут лишь потерять свое СМИ, задавленное отсутствием финансирования и правительственных лицензий. Спору нет, это и обидно, и тяжело, но не идет ни в какое сравнение с теми последствиями, которые ожидали людей, отстаивающих свободу слова, 30–40 лет назад. Справедливости ради надо отметить, что некоторые журналисты выходят далеко за общие рамки, и тогда профессиональный риск для них вырастает многократно. И это, к сожалению, не только редакторская цензура или отстранение от работы, но и убийство наиболее смелых и талантливых.

В целом же журналистское сообщество в России демонстрирует крайне низкий уровень профессиональных претензий и заботы о свободе слова как необходимом условии для нормальной журналистской работы. Достаточно взглянуть на ежегодные встречи с Владимиром Путиным, когда на эти пресс-конференции слетаются самые бойкие журналисты страны: это зрелище удручающее.

Правозащитники

Ситуация со средствами массовой информации и журналистами не исключительна. Примерно то же самое происходит и с оппозицией. В советские годы функции политической оппозиции выполняло демократическое движение, наиболее ярко и эффективно представленное правозащитниками. Правда, сами правозащитники чаще всего настаивали на том, что их деятельность не политическая. В этом было некоторое лукавство, которое прикрывалось игрой словами и спорами о дефинициях. По факту любая деятельность, которая затрагивает основы политической системы, может считаться политической. В тоталитарном государстве с жесткой политической системой, регламентирующей все стороны общественной жизни, любое отступление от навязанных властью правил посягало на политическое устройство.

Такова природа тоталитаризма: стремление власти контролировать все на свете не допускает неконтролируемой общественной инициативы. Поэтому политическим противником советского режима мог стать кто угодно – профессор, предложивший новую экономическую модель; писатель, написавший роман не в духе социалистического реализма; композитор, сочинивший "сумбурную" музыку; адвокат, взявшийся честно защищать антисоветчиков; художник, выставивший свою картину на пустыре, а не в музее; еврей, задумавший вернуться на историческую родину; рабочий, возмущенный низкой зарплатой и высокими нормами выработки; крестьянин, уделяющий своему подсобному хозяйству времени больше, чем колхозному; просто человек, рассказавший в очереди за мясом политический анекдот. Политикой тогда было все. А уж правозащитники, требовавшие соблюдения прав человека в Советском Союзе, бесспорно, покушались на основы государственного строя. Таков был строй. Всякое слово правды наносило ему непоправимый ущерб.

После распада СССР и установления зыбких основ демократии правозащитная деятельность перестала быть политической. Проблем у правозащитников хватало, но политическим гонениям они не подвергались. Наоборот, многие были обласканы властью и принимали от нее всевозможные преференции. Длилось это недолго. По мере того как скукоживалась демократия и крепчал авторитаризм, правозащитники вставали перед выбором: оставаться, по выражению Сергея Ковалева, идеалистами и бунтующими интеллектуалами или принимать новые правила игры и вливаться в лояльное власти придворное сообщество, где каждый занимает свое место и имеет свой кусочек пирога.

Разные правозащитные организации решили этот вопрос по-разному. Одни прильнули к хозяйской руке, подкармливающей их президентскими грантами, и получили желанный придворный статус. Другие отказались от коллаборационизма и заплатили за это разгромом своих правозащитных организаций. Многие мечутся посередине, склоняясь то в одну сторону, то в другую. Как и в случае с журналистами, правозащитники сегодня рискуют не слишком многим – лишением официального статуса. С другой стороны, близость к власти противопоказана именно правозащитникам. Источник нарушений прав человека – власть, и только она; поэтому зависимость правозащитников от власти ведет к очевидному конфликту интересов в самом правозащитном лагере.

Ситуация выбора не нова для правозащитного движения. Насколько последовательной должна быть позиция правозащитников? До какого края идти? Где пределы компромисса? Эти вопросы существовали всегда. Но насколько различным оказывается уровень проблем в советское время и нынешнее! В советские времена бескомпромиссная позиция вела в лагерь; сегодня она грозит лишь организационными трудностями и утратой официального статуса.

Нет, конечно, и во времена тоталитаризма правозащитники, случалось, шли на компромиссы. По разным причинам и поводам. Так, например, организованная в 1976 году Московская Хельсинкская группа опиралась на международный документ, подписанный с советской стороны нелегитимным представителем. Под заключительным актом Совещания по безопасности и сотрудничеству в Хельсинки в 1975 году поставил свою подпись генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. Формально – деятель партийный, а не государственный. Да и вся советская власть была нелегитимной. Насколько важна была эта формальность? Для кого как. Большинство диссидентов посчитали это обстоятельство несущественным. А вот, например, Анатолий Марченко по этой причине отказался входить в МХГ.

Бывали и более острые ситуации. В 1987 году более двухсот политзаключенных освободились из лагерей, тюрем и ссылок, написав по предложению властей заявления в Верховный Совет СССР. Все они были помилованы и освобождены досрочно. И только около пятнадцати политзаключенных и ссыльных такие заявления писать отказались. Они отсидели еще год-два, а потом были освобождены без всяких условий.

Не пытаясь лакировать демократическое движение, надо признать, что бывали и совсем скверные случаи. Нечасто, но случалось, что диссиденты вставали на путь предательства, покупая себе свободу или эмиграцию ценой сотрудничества с КГБ. Но это были все же исключительные случаи.

Представления о пределах компромисса у разных людей разные. Но если раньше ценой неуступчивости была свобода и жизнь, то сегодня неуступчивые теряют лишь благосклонность властей. В 1970-е члены той еще, старой МХГ сидели в тюрьмах и лагерях. Представители сегодняшней МХГ сидят в президентском окружении и получают от власти деньги на содержание своей организации. Очень разная цена за компромиссы.

При таких разных моральных оценках правозащитной деятельности сегодняшние правозащитники во многом стараются копировать своих предшественников. Чаще всего это носит формальный характер. Неоднократно предпринимались и предпринимаются попытки издавать под легендарным брендом "Хроники текущих событий" новые правозащитные издания. Они претендуют на преемственность, но общее у них со старой "Хроникой" только название.

Различные правозащитные и политические группы составляют свои списки политзаключенных. Считается героическим шагом и большой удачей вручение таких списков каким-нибудь представителям власти, желательно президенту. Из этого устраиваются такие пафосные шоу, что чисто символический жест начинает казаться правозащитникам значительным политическим событием. Одно время это стало таким модным увлечением, что воспринималось обществом уже юмористически, хотя сама тема, конечно, вовсе не юмористическая.

Критерии зачисления в списки политзаключенных у всех разные и чаще всего невнятные. "Мемориал", например, считает одним из оснований для признания осужденного политзаключенным нарушение его законного права на справедливое судебное разбирательство. При таком подходе политзаключенными можно признать практически всех осужденных за уголовные преступления, поскольку качество правосудия в стране настолько низкое, что справедливого судебного разбирательства не удостаивается никто. "Союз солидарности с политзаключенными" заносит в список политзэков и преследуемых по политическим мотивам тех, кто эмигрировал из страны. Живет такой человек в Киеве или Париже – и считается у себя на родине политзаключенным! Из-за отсутствия общих критериев во всех списках разное количество политзаключенных: в списке "Мемориала" – 37 человек, в списке "Союза солидарности с политзаключенными" – 84, в "Списке политзаключенных РФ" Виктора Давыдова – 217 человек. Понятно, что при таких разночтениях доверие к спискам со стороны международных организаций и массмедиа не слишком высокое. Особенно если учесть, что в списках встречаются такие "политзаключенные", как осужденные за подрыв пассажирского поезда или за военные преступления против мирного населения в Чечне.

В чем отличие нынешних списков политзаключенных от того, который велся в советские годы? В доверии к информации и к составителям списков. В 1970-х годах такой список вел Русский общественный фонд помощи политзаключенным, который в значительной степени основывался на информации "Хроники текущих событий". Позже, когда ХТС и Фонд были разгромлены, список политзаключенных вел в Германии Кронид Любарский.

Тогда никому не приходило в голову вести несколько конкурирующих списков. Все было слишком серьезно и рискованно. Хотя сомнения у составителей списка в отдельных случаях, конечно же, были. Это касалось, в частности, обвинений в военных преступлениях во время Второй мировой войны (особенно в Прибалтике и Западной Украине) или обвинений в уголовных преступлениях. Безупречных стандартов не было и тогда, но составители списка политзаключенных пользовались таким авторитетом, с которым не могли не считаться те, кого интересовала тема политических преследований в СССР. Такого авторитета не хватает сегодняшним правозащитникам. Никто, кроме них самих, в этом не виноват. Винить в этом власть довольно глупо. В советское время репрессии были несравненно жестче, но международное доверие к правозащитникам было при этом несравнимо выше.

Нелепость сегодняшней ситуации заключается в том, что нынешние правозащитники стараются усидеть на двух стульях. Они хотят защищать права человека – и в то же время не конфликтовать с властью. Они хотят содружества, плодотворной полемики, конструктивного взаимодействия и всего самого лучшего в отношениях с властью, но не готовы при этом упираться, если власть на конструктивное сотрудничество не идет. Они готовы сдавать свои позиции только ради того, чтобы сохранить милые их сердцу организационные структуры и не дай бог остаться без арендованного помещения, печати и счета в банке. В таких условиях защищать права человека им слишком некомфортно.

И вот они отказываются от западных грантов, чтобы Минюст не признал их иностранными агентами; сидят в общественных советах при министерствах или президенте, чтобы укрепить свои формальные позиции; принимают президентские гранты, чтобы компенсировать утрату западных. Боязнь выбиться из политического мейнстрима, потерять преимущества легального существования и оказаться в андеграунде – вот что отличает большинство нынешних правозащитников от их предшественников советского периода.

Оппозиция

Если в советское время диссиденты были оппозицией по большей части вынужденной, нечаянной, не по замыслу, то нынешняя оппозиция ясно артикулирует свои политические цели. Демократическое движение в СССР было в основном движением нравственным, основанным на стремлении "остаться свободным в несвободной стране", а политическая составляющая добавлялась постольку, поскольку власть была в принципе аморальной и все, не совпадающее с ее установками, считала политическим протестом. Нынешняя оппозиция избавлена от необходимости ограничивать свою деятельность нравственным несогласием с властью. Политическая оппозиция в нынешней России, безусловно, имеет гораздо больше общего с нормальной оппозицией в демократических странах, нежели с демократическим движением в Советском Союзе. Несравненно больше возможностей, меньше риска, существенно ниже уровень репрессий.

Гражданские свободы постепенно исчезают, и ситуация ухудшается, но и то, что есть, не идет ни в какое сравнение с ситуацией советского времени. Оппозиционеры пользуются свободой выезда за рубеж, могут издавать и распространять печатное слово, устраивают многотысячные демонстрации и митинги, излагают свои взгляды на радио и телевидении, когда находятся такие смелые радиостанции и телеканалы, которые готовы их принять. Всего этого не было у антисоветской оппозиции, а любые попытки реализовать эти права карались тогда быстро и жестоко.

Нынешняя политическая оппозиция в России считает своей главной целью борьбу за власть, в этом она видит единственный смысл политической деятельности вообще. Этот утилитарный подход к политике оставляет за бортом такие важные аспекты политической деятельности, как, например, предоставление обществу для обсуждения альтернативы политического развития, взаимодействие с институтами гражданского общества, представление об оппозиции как институте постоянного оппонирования власти, солидарность с родственными политическими силами за рубежом. Если деятельность оппозиции сужается только до получения мандатов в парламенте и гипотетической борьбы за президентское кресло, то перспективы у такой оппозиции не слишком хороши.

В советское время диссидентская оппозиция гораздо больше обращалась к фундаментальным общественным ценностям. Конечно, отчасти это было вызвано невозможностью заниматься эффективной политической деятельностью в ее современном понимании, но в результате она пользовалась большим доверием, кажется, внутри своей страны и, безусловно, в международном сообществе. Представление о политической борьбе исключительно как борьбе за власть уже сыграло с демократической оппозицией дурную шутку. Создание политических союзов, слияние фракций, формирование правительственных коалиций – нормальная парламентская практика. В нормальном парламенте демократического государства.

Но когда в полуавторитарном государстве демократические силы кооперируются с антидемократическими ради смены политического режима в стране, то это вызывает по меньшей мере недоумение. Какой, собственно, режим они хотят установить вместе с коммунистами и националистами? И стоит ли ради этого поддерживать оппозицию и выходить на улицу? На этом демократическая оппозиция проиграла протестное движение 2011–2012 годов. Она смогла объединить в общих организационных структурах сталинистов типа Сергея Удальцова и националистов вроде Константина Крылова, но это коснулось только политического актива. Общественную поддержку такая кооперация не получила, к тому же она оказалась нежизнеспособной, что было очевидно с самого начала.

В советское время политический андеграунд тоже был представлен разными идеологическими направлениями. Встречались идеологические противники чаще всего в лагерях и в целом сосуществовали вполне мирно. Эксцессы изредка случались, например, между украинскими и русскими националистами. Как-то в одном лагере дело дошло даже до драки, но это был исключительный случай. Даже еврокоммунисты и ревизионисты в лагерных условиях мирно уживались с демократами и правозащитниками. Потому что у них был один общий враг – лагерное начальство.

Для того чтобы "дружить против", можно скооперироваться почти с кем угодно, зависит от пределов личной брезгливости. Но для того, чтобы "дружить за", необходимо тщательно выбирать попутчиков. Если бы у диссидентов была конструктивная политическая платформа, ни о каком взаимодействии с антидемократическими силами даже речи бы не шло! Но в том-то и была особенность демократического движения, что оно не имело политической программы. Оно отстаивало свободу, а не боролось за власть и политическое влияние.

Сегодняшняя демократическая оппозиция в России призывает всех "дружить против Путина". На этом пути действительно можно собрать всех недовольных: и тех, кто считает Путина деспотом, и тех, кто считает его слабаком. В целях борьбы за власть такой инструмент в качестве временного вполне сгодится. Но если цель – не заменить Путина фигурой из демократического лагеря, а изменить политический режим, то нужно выбирать другой инструментарий. Тот, который будет пригоден для конструктивной деятельности, а не только ниспровержения тирании.

Сегодня – не 70-е годы прошлого века, когда диссиденты и мечтать не могли о легальной политической деятельности. Сегодня есть возможность собрать под знаменами конструктивной программы значительную часть общества. Еще не упущена окончательно возможность воспрепятствовать реставрации тоталитаризма. Демократическая оппозиция еще не опоздала этой возможностью воспользоваться. Возможно, демократической оппозиции не хватает сегодня широты горизонта. Она слишком сосредоточена на сиюминутных проблемах, главная из которых сейчас – создание своей фракции в Государственной думе. Локальные политические цели не могут стать привлекательными для сколько-нибудь значительной части общества. Поддержка оппозиции, в том числе электоральная, не может строиться только на призывах поверить ей и прийти проголосовать за нее на сомнительных, мягко говоря, выборах. К тому же локальные политические цели способствуют компромиссам, которые становятся реальными ложками дегтя в воображаемой бочке меда. Здесь неплохо было бы обратиться к опыту диссидентского движения в СССР.

Никому в годы торжествующего социализма не пришло бы в голову просить у власти разрешения на проведение демонстрации или митинга. Какие заявки? Какие согласования? Выходили на митинги протеста там и тогда, когда считали это нужным. Мы – свободные люди в несвободной стране. Правда, и сроки получали за это не чета нынешним. Сегодняшняя оппозиция, за редким исключением, ворча и негодуя, покорно следует предписаниям властей – где идти, сколько должно быть народу, когда начинать и во сколько заканчивать. Диссидентам и в кошмарном сне не могло присниться, что при подходе к митингу они добровольно позволят милиции обыскивать себя, осматривать свои сумки и портфели, а затем митинговать в отгороженном милицией загоне для протеста. Сегодня это обычная картина на демократических митингах.

Кто из авторов и распространителей вольного слова согласился бы с цензурой самиздата, чтобы лишний раз не рисковать? Смешно подумать! Сегодня по первому требованию Роскомнадзора оппозиционеры снимают крамольные страницы со своих сайтов, вымарывают абзацы из статей в газетах.

В советские годы невозможно было себе представить, чтобы демократическое движение ради даже реальной, а не мифической выгоды согласилось хотя бы формально с правомерностью оккупации Чехословакии в 1968 году или агрессией против Афганистана в 1979-м. Сегодня и "Яблоко", и ПАРНАС добровольно соглашаются с распространением российских законов на аннексированный Крым. Ради чего? Ради возможности поучаствовать в фальшивых парламентских выборах.

Подобное малодушие совсем не красит оппозицию, а сравнение ее с диссидентами для нее и вовсе невыгодно. В глазах очень большой части общества (даже, пожалуй, большей его части) современные оппозиционеры – всего лишь борцы за власть, соискатели высоких чинов и званий, кандидаты на "хлебные" должности. И хотя на самом деле в большинстве случаев это не так, повседневная деятельность оппозиции – ее неразборчивость в партнерах и унизительные игры с властями – создает в обществе самое невыгодное о ней впечатление.

В Советском Союзе никто не мог упрекнуть диссидентов в меркантилизме. Максимум, в чем можно было обвинить некоторых из диссидентов, к тому же очень немногих, так это в попытках конвертировать свою деятельность в возможность эмигрировать на Запад. Почему участников демократического движения, оппозиционеров того времени, нельзя было заподозрить в карьерных устремлениях? Бывший диссидент Сергей Ковалев говорит так: "Потому что там никакой корысти и быть не могло. Ты получаешь срок – вот твоя премия". Тогда бескорыстие диссидентской оппозиции было видно всем, кто не был одурманен советской пропагандой. В отношении сегодняшней демократической оппозиции это, к сожалению, не так очевидно.

Демократическая оппозиция могла бы сегодня существенно улучшить свой имидж и завоевать симпатии общества, если бы была более последовательной и понятной. Если бы она не стремилась всем угодить и со всеми объединиться, а ориентировалась на тех, кто искренне привержен свободе и демократии.

Для этого ей надо было бы сформулировать свою позицию по тем вопросам, которые волнуют мыслящую часть общества. В случае прихода к власти демократов поменяются только ключевые фигуры или политическая система? И если изменится система, то каким образом и в какую сторону? Каким будет переход к демократии? С какими издержками? Как будет защищена свобода предпринимательства? Будет ли, наконец, проведена люстрация?

Вопрос о люстрации – один из самых болезненных. Он же и один из самых важных для переходного периода. Люстрации, как всегда, опасаются многие из действующих политиков. В том числе оппозиционных. Все, кому есть что скрывать. Михаил Ходорковский, безнадежно претендующий на роль лидера общественного мнения, высказался недавно против люстрации, перепутав защиту от возможной реставрации с прощением и раскаянием. Высказывался против люстрации и другой деятель оппозиции – Геннадий Гудков, что неудивительно при прошлом этого отставного полковника КГБ.

Между тем вопрос о люстрации – это вопрос о доверии к новой власти. Это вопрос о надежности новой власти. Это вопрос о том, будет ли новая власть уверенно защищать демократию или продолжит топтаться на месте в вечной готовности вернуться в недавнее историческое прошлое.

Сегодня совсем не диким будет предположить, что завтрашняя власть – это сегодняшняя оппозиция. Перед диссидентами такой вопрос не стоял: смена режима казалась невероятной, никто на это не рассчитывал. В политическом смысле это было движение обреченных, и все ясно осознавали это. Но тогда не это было самым главным.

Сегодня у оппозиции есть очевидный шанс изменить судьбу страны. Этим оно выгодно отличается от демократического движения в СССР. Особенно если оно этот шанс в очередной раз не упустит.

Александр Подрабинек – советский диссидент, российский правозащитник, журналист и общественный деятель

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода