В связи с крахом на европейском и, в частности, на постсоветском пространстве проекта мультикультурализма (в России не сработало ельцинское "россияне" в Грузии – саакашвилиевская "многоэтническая грузинская нация") объектом внимания стал вопрос о сущности национальной идеи. Грузинскому обществу, например, время от времени предлагались различные варианты: самобытность, многовекторная безопасность, свободная грузинская промышленность, даже "грузинский коллайдер" (имеется в виду участие грузинских ученых в исследованиях на Большом адронном коллайдере в Церне)... В одном из своих пасхальных посланий католикос-патриарх Грузии Илия II в качестве "грузинской идеи" в свое время провозгласил служение истине (то есть Богу!), что в известной степени смыкается с высказыванием Мераба Мамардашвили: "Я истину ставлю выше Родины, однако это вряд ли может быть отличительным и исключительным признаком только грузинской нации". Формальное различие в трактовке национальной идеи, как правило, выражается противостоянием между находящимися в непарламентской оппозиции либералами и теми, кто представляет власть. В связи с этим полезно вспомнить событие, имевшее место десять лет назад в столице Аргентины.
В канун 2006 года филармонический оркестр Буэнос-Айреса под управлением Даниэля Баренбойма на центральной площади аргентинской столицы в течение полутора часов под открытым небом играл танго более чем десяти тысячам зрителей. Огромная площадь, затаила дыхание. Такое чаще бывает во время исполнения национального гимна. Не надо забывать, что гимн, как и национальная идея, представляет собою определенный символ.
По справедливому замечанию Мамардашвили и Александра Пятигорского, символ – вещь, сама по себе обладающая признаками другой вещи. Оба философа отмечали свое несогласие с каноническим определением символа в семиотике, в котором речь идет лишь о вторичных признаках, а не о самой вещи. Для подтверждения справедливости подхода Мамардашвили – Пятигорского достаточно отметить, что по сей день не существует четкого определения самого понятия "национальная идея". Дискуссии на эту тему ведутся давно, то вспыхивая, то затихая. В них принимают участие и политики, и философы, и социологи. Однако все предложенные до сих пор варианты лишь усугубляют путаницу в головах людей: смешиваются цели и средства, само слово "национальная" содержит в себе разные интерпретации ("этнос" – "национальность" – "нация").
Не исключено, что более оправданно говорить о национальном самосознании как о широком понятии. Но и это, судя по всему, не выход из положения. Так называемая национальная идея обычно выражена в вербальной форме: скажем, в Грузии и сегодня – это предложенная в начале прошлого века Ильей Чавчавадзе формула "отечество, язык, вера", в России, еще с XVIII века, – "самодержавие, православие, народность". Хотя обе эти формулы содержат в себе область структурированной религиозности, ясно, что ни о какой идентичности не может быть и речи. За прошедшее с тех давних пор время, несмотря на идущие в мире (вне зависимости от того, нравятся ли нам или нет) процессы глобализации, никто ни в Грузии, ни в России не предложил взамен ничего нового. Здесь возникает вопрос: может быть, национальную идею лучше излагать не в вербальной, а в какой-то иной – скажем, в аудио-, или визуальной, либо вовсе в аудиовизуальной форме? Чтобы продолжить эту, некоторым образом, крамольную мысль, вернусь к концерту на площади Буэнос-Айреса.
Для раскрытия феномена танго нужно обратиться к его истокам. Как сказано в энциклопедиях, этот популярный аргентинской танец стал развиваться после 1870 года в бедной среде рабочего класса и итальянских и испанских иммигрантов на окраинах Буэнос-Айреса. Чисто внешне его, пожалуй, можно охарактеризовать двумя словами: страсть и свобода. На самом деле все не так просто: несмотря на игривые мелодии и страстный женский голос, протяжно-тоскливый аккордеон и мрачные скрипки не дают забыть, что эта музыка пахнет не духами светских салонов, а пылью трущоб. Если к итальянским и испанским иммигрантам добавить еще и немцев (главный инструмент танго – бандонеон – привезен в Аргентину именно из Германии), получается, что кроме свободы танго олицетворяет собой единение трудящихся различных народов.
Кто-то может сказать с усмешкой: это просто-напросто лозунг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Однако не надо торопиться – история убедительно доказала, что в ныне обветшалом лозунге не таилось ни грамма истинной свободы. А в танго свобода, и в частности свобода выражения, – главенствующий элемент, хотя при этом, благодаря действиям партнера, танец имеет четкие рамки, не перерастает в анархию и при этом не теряет элемента страсти. В то же время это – социальный танец, нагруженный культурным бэкграундом, социальным и психологическим смыслами. Что же касается музыкальной стороны танца, то в нем звучат аргентинские национальные мотивы. Итак, с одной стороны, Свобода, Любовь (страсть) и человеческое Единение, с другой – сохранение самобытности и национального менталитета. Интереснейшее сочетание глобального с национальным! При желании здесь можно найти и "равенство и братство" – простор для воображения огромнейший: аудиовизуальное представление оказывается богаче вербального, музыка и танец охватывают более широкий ареал, чем логос!
Немедля приходит на ум идея соборности – возможно, одна из главных на Руси.
В Грузии при обсуждении вопроса о сущности национальной идеи почему-то никто, решительно никто не вспоминает о нашем фольклорном многоголосом полифоническом пении, где одновременно и независимо развивающиеся мелодии-голоса характеризуют особенности каждого из регионов страны. Сливаясь, они олицетворяют единство сложным и трудным путем сформировавшейся нации. Ведь, несмотря на внешние различия, кахетинцы, имеретины, карталинцы, гурийцы, мегрелы, в сущности, поют одну и ту же песню. Вот что говорил Мамардашвили: "Когда мы поем или слушаем грузинскую песню, в каждом из нас заново рождается грузин. Для его пробуждения вовсе не требуется вмешательства каких-либо умственных актов. Мне не нужно думать, рефлексировать о природе музыки либо о грузинах. Когда я слушаю грузинскую традиционную народную или ритуальную песню, я – в ней, и эта песня сама формирует мой дух как грузинский дух. Традиционная структура грузинской музыки имеет для меня огромное значение. Это есть проявление и простирание вовне моего духа, моего внутреннего мира, меня всего как грузина. Это чувственный образ моей души". Между прочим, контрапункт в балет впервые ввел именно грузин, Джордж Баланчин. В качестве примера приведу хотя бы его постановку "Фанфар", вариаций Бенджамина Бриттена на тему Перселла. В изобразительном искусстве прекрасным подтверждением справедливости теории Мамардашвили – Пятигорского служит творчество грузинского художника-примитивиста Нико Пиросмани. В сущности, Пиросмани и есть одна из ипостасей нашей национальной идеи.
В этом смысле в России, например, совершенно уникальную роль – в прямом и переносном смысле – играют творения Сергея Рахманинова: буквально во всех его произведениях (и в симфонических, и во втором фортепианном концерте, и в прелюдиях, и в фортепианных сюитах) звучат колокола. Немедля приходит на ум идея соборности – возможно, одна из главных на Руси. В музыкантской среде рассказывают то ли настоящую историю, то ли байку о том, как очень популярный китайский пианист Лан Лан после исполнения в одном из европейских залов второго концерта Рахманинова спросил присутствовавшего в зале Михаила Плетнева, понравилась ли тому его игра. Концертант неслучайно обратился к Плетневу, тот ведь прославился исполнением русской музыки. Услышав отрицательную оценку, Лан попросил у маэстро совета – как ему быть, чтобы улучшить интерпретацию. Плетнев задумался на минуту и потом сказал: "Попробуйте повесить дома фотографию Рахманинова и смотрите на нее каждое утро – может быть, поможет". Еще Шаляпин говорил: "Чтобы понять русскую душу, не надо читать никаких книг, надо слушать музыку Рахманинова!" Неудивительно, что в единоверной Грузии как-то по особенному любят творения Сергея Васильевича. Его произведения постоянно исполняли на концертах даже тогда, когда в советской империи Рахманинов был персоной нон грата.
Какая же форма выражения национальной идеи, национального самосознания предпочтительнее – вербальная или аудиовизуальная: танго, контрапункт, колокола… Возможно, вопрос этот в определенной мере звучит риторически, но ведь он чрезвычайно важен для развития и совершенствования любого государства.
Юрий Вачнадзе – тбилисский журналист и политический комментатор
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции