Наталья Горбаневская была правозащитницей, поэтом, переводчиком и публицистом. Самой известной ее акцией стало участие в 1968 году в демонстрации на Красной площади против оккупации Чехословакии советскими войсками. Горбаневская была составителем и редактором выходившего в самиздате бюллетеня "Хроника текущих событий". Оказавшись в 1975 году в вынужденной эмиграции, она не прекратила ни литературных занятий, ни диссидентской деятельности: работала в журнале "Континент", голос Горбаневской звучал на волнах Радио Свобода, а тексты появлялись на страницах газеты "Русская мысль". Затем Наталья Горбаневская стала членом редколлегии варшавского журнала "Новая Польша".
Все, с кем Наталью Горбаневскую связывала дружба и даже просто деловые отношения, сходятся во мнении, что она прожила яркую жизнь. Вспоминает участница диссидентского движения в СССР Вера Лашкова:
– Для меня Наташа была замечательным и любимым другом. Она умела дружить, может быть, как мало кто умел. Я познакомилась с ней в 1968 году, когда отбыла срок в Лефортовской тюрьме и оказалась на свободе. Где-то в Москве, в каком-то обществе мы с ней познакомились. Кажется, это было у мамы Алика Гинзбурга, Людмилы Ильиничны, на Полянке, где собирались тогда очень многие, тесный круг близких друзей Алика. Как раз тогда я познакомилась со всеми до тех пор совершенно не знакомыми мне людьми. Многие хотели со мной познакомиться – все-таки тогда не так часто люди выходили из Лефортовской тюрьмы, и многие хотели узнать о процессе и так далее.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Вера Лашкова о Наталье Горбаневской
– Когда вы начали сотрудничать с ней в "Хронике текущих событий"?
Нынешним молодым трудно вообще понять реалии того времени
– А вот практически сразу и началось это, в те же дни. Первый номер вышел весной. А второй номер "Хроники" печатала на машинке уже я, Наташа меня попросила это сделать. Она дала мне такую маленькую тетрадочку, написанную только ее рукой, школьная небольшая тетрадочка. Вот это и был второй номер "Хроники", и я его перепечатала. То есть мы с Наташей уже были достаточно знакомы, может быть, не очень долго по времени, но достаточно для того, чтобы она попросила меня перепечатать "Хронику".
– Это очень важная подробность. Наверное, тем, кто не жил в то время, трудно понять, в чем тут дело. А дело в том, что тогда такие вещи можно было предложить только тем людям, которым безусловно доверяешь! Наказание за антисоветскую деятельность было суровым.
– Конечно. Вообще, ведь в издании "Хроники" принимали участие только близко знакомые друг с другом люди, доверявшие друг другу, и тогда не так много нас было. Совсем не много. Наверное, нынешним молодым трудно вообще понять реалии того времени. Все определялось дружескими, совершенно не корыстными, просто дружескими, тесными отношениями между всеми нами.
– Так называемая "диссидентская литература" была очень неровная. Были издания по части изложения безупречные, но были и очень неряшливые. Литературный дар помогал Наталье Горбаневской в этой деятельности? Или это совсем другая история?
"Хроника" всегда отвечала за то, что ее информация правдива. Наташа отвечала и за это тоже
– Думаю, что помогал. Наташа была замечательным, просто талантливым редактором. И еще у нее была очень большая ответственность за каждое слово. То, что Наташа принадлежала слову как поэт, конечно, ей это очень помогало именно ответственно относиться к каждому слову. Ее тексты никогда не могли быть неряшливыми. "Хроника" ведь всегда состояла из каких-то отдельных записей, иногда очень быстрых, иногда очень неразборчивых, вот это и надо было отредактировать, изложить чистым, грамотным, но очень точным языком. И главное, это должна была быть правда. "Хроника" всегда отвечала за то, что ее информация правдива. Наташа отвечала и за это тоже.
Я думаю, что этому бюллетеню повезло, что им занимались такие редакторы, как Наташа Горбаневская, как Тоша Якобсон. Он ведь тоже был многолетним редактором "Хроники", и тоже был талантливейшим человеком, талантливейшим поэтом.
– Как вы отнеслись к событиям на Красной площади, когда Наталья Горбаневская вместе с единомышленниками провела демонстрацию против удушения "Пражской весны"?
– Я в это время была очень далеко от Москвы, в экспедиции в Молдавии. Мы в палатках там жили, и рано-рано утром прибежал Илюша Габай и сказал, что такое произошло. Знаете, я очень позавидовала Наташе и очень пожалела, что меня не было в Москве и с ними вместе. Ну и, конечно, я была восхищена их мужеством.
– Вы позавидовали! Но ведь у вас за плечами уже был негативный опыт, вы должны были прекрасно отдавать себе отчет, что за этими несколькими минутами около Лобного места обязательно последует арест.
– Естественно. Но это не перевешивало. Я не знаю, насколько вообще думалось об этом, важнее было выразить свою позицию. Тогда ведь за все арестовывали, просто за сказанное слово, за найденную неугодную властям книгу и так далее. Но это как-то не довлело ни над кем, у меня такое ощущение.
– Продолжали ли вы общаться после того, как Наталья Горбаневская уехала во Францию?
Мы могли видеть друг друга, общаться. А поначалу – нет, никак. И это было очень больно
– К сожалению, поначалу это знакомство, конечно, не поддерживалось. Вообще, когда люди уезжали туда, всегда вынужденно, между нами была просто ледяная пропасть. Почти ничего невозможно было узнать друг о друге, и никакого непосредственного, близкого контакта, переписки, разговоров телефонных, конечно, тогда не было. Но потом, позднее гораздо, когда уже можно было ездить за границу, я ездила к Наташе очень часто, и она очень часто сюда приезжала. Тогда, конечно, наша дружба была уже полной. Мы могли видеть друг друга, общаться. А поначалу – нет, никак. И это было очень больно.
– Да, в 70–80-е годы эти проводы в эмиграцию как похороны воспринимались. Навсегда ведь прощались.
– Да, прощались навсегда. И я очень много этих прощаний пережила. Помню, что когда мы ездили в Шереметьево, провожая Наташу или Арину Гинзбург, или еще десятки других людей, мы ехали просто как на похороны. Это правда. Я ненавидела Шереметьево, потому что каждый раз это было очень тяжело – расставаться с близкими людьми, с дорогими. Но Наташа не могла не уехать. Она за свой поступок получила такое суровое возмездие, так тяжело, так мучительно пережила казанскую психбольницу! Вернувшись, в ту ночь, когда я ночевала у нее, она сказала: "Верка, я больше этого не перенесу". Она имела в виду – если еще раз ее в психушку посадят. Так что она была, конечно, вынуждена уехать, – говорит Вера Лашкова.
Наталья Горбаневская в московской студии Радио Свобода. Август 2013 года
В 2011 году в правозащитном обществе "Мемориал" отмечали 75-летие Натальи Горбаневской. Она прилетела в Москву на юбилейные торжества. В переполненном зале объявила: "Если вы думаете, что я тут праздную, то есть провожу время праздно, вы ошибаетесь". Фраза поэта: у Горбаневской был гибкий синтаксис и чувство слова. А имела она в виду, что продолжает трудиться. Что за один только год у нее вышло пять новых книг. Среди них – "Прозой о поэзии и поэтах".
Наталья Горбаневская на том памятном вечере прочитала несколько глав. В том числе "Жертвуя жизнью":
Выступление на форуме "Литература без границ" в Париже, 19 ноября 1987 года:
В период 1963–72 годов написал и хранил у себя на квартире до дня ареста 14 стихотворений
8 декабря прошлого года Анатолий Марченко погиб в Чистопольской тюрьме, после четырехмесячной голодовки с требованием проведения всеобщей амнистии. Еще раньше, 4 сентября 1985 года, погиб в лагере Василь Стус. Я рассказываю об этих двух судьбах не для того, чтобы разжалобить почтенную публику. Говоря об украинском поэте и русском писателе, я хочу понять, почему они были готовы пожертвовать свободой и даже жизнью? Изначально их судьбы в каком-то смысле противоположны. Анатолия Марченко сделал писателем лагерь, Василя Стуса привела в лагерь литература. Одна из первых, она же последняя официальная публикация Василя Стуса – литературно-критическая статья, озаглавленная "Да будем искренни". Этот призыв он не мог адресовать только другим, искренность понимал во всей ее полноте – как стремление говорить и защищать правду. В 1968 году он обратился в Союз писателей Украины с письмом протеста против проводившегося на Украине погрома культурной и политической оппозиции против сопровождавшей этой погром кампании клеветы в печати.
Изумительный, талантливейший поэт не считал, что публицистика не его жанр. Властям угодно было счесть эту публицистику антисоветской пропагандой и агитацией. Но не только публицистику. В приговоре по первому делу Стуса, 1972 год, говорится: "В период 1963–72 годов написал и хранил у себя на квартире до дня ареста 14 стихотворений". Далее перечисляются названия стихотворений и прибавляется: "в которых порочит советский государственный и общественный строй, возводит клевету на условия жизни советского народа, на КПСС и Конституцию СССР".
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Наталья Горбаневская об Анатолии Марченко и Василе Стусе
Тем, кто писал этот приговор, даже не снилось, что такое поэзия, но они чуяли в ней что-то исконно враждебное и не могли опустить стихи как пункт обвинения. В статье "Я обвиняю", написанной в лагере, Василь Стус писал, по каким критериям его стихи были объявлены антисоветской пропагандой и агитацией: "Мне поставили в вину отсутствие в моем творчестве классового подхода, то обстоятельство, что я беспартийный и не являющийся членом Союза писателей и литераторов, что я не придерживаюсь принципа коммунистической партийности и принципа социалистического реализма, что я стою на позициях абстрактного гуманизма. И что в некоторых моих произведениях отразилась экзистенциальная настроенность, проблематика".
В письме ПЕН-клубу, тоже из лагеря, Василь Стус писал, что цель тех, кто устроил в 1972 году очередной погром украинской творческой интеллигенции, – уничтожить ту литературу, которая не вмещается в прокрустово ложе соцреализма, расправиться с теми писателями, которые решительно отказались быть не мудрствующими чиновниками на государственной службе. В том же письме он говорил об угрозе, нависшей над тем, что он написал в лагере, – несколько сот стихотворений, сотни переводов из Гете и Рильке. Угроза не была вымышленной. Стихи и переводы Стуса не раз забирали на лагерных обысках, целыми тетрадями воровали в ссылке, проводя тайные обыски в его отсутствие, а потом, после нового ареста, снова изымали в лагере.
Уничтожить стихи им было мало. Надо было еще и физически уничтожить поэта
Зная лагерные нравы, мы вряд ли можем надеяться, что конфискованная большая часть творчества Василя Стуса хранится в каких-то архивах. Рукописи, к сожалению, горят. Но и уничтожить стихи им было мало. Надо было еще и физически уничтожить поэта. Слова о растянутой на годы смертной казни из нашего письма в защиту Анатолия Марченко можно применить ко всем, кого КГБ бросило в лагеря на новый срок как антисоветчиков-рецидивистов. Может быть, Стусу стоило быть поосторожнее, сохранить свой поэтический дар для родной украинской литературы, согласиться ради этого стать не мудрствующим чиновником на государственной службе. И был бы сейчас жив, и может быть, радовался бы перестройке и гласности. Да только в таком случае он не остался бы собой, не остался бы поэтом. Не уберег бы ни свой поэтический дар, ни нетленную душу, – такой отрывок из своей книги выбрала для встречи в "Мемориале" Наталья Горбаневская.