Правозащитный центр "Мемориал" во вторник представляет доклад о борьбе с терроризмом на Северном Кавказе. Александр Черкасов, председатель совета "Мемориала" и один из авторов документа, в интервью корреспонденту Радио Свобода рассказал об основных пунктах доклада и о том, как контртеррор стал моделью государственного устройства России.
Александр Черкасов
– Доклад, наверное, должен был выйти давно. Просто очередная доработка оттягивала срок выхода. Так совпало, что мы смогли его выпустить в то время, когда с Кавказа возвращается выездная сессия президентского Совета по правам человека, которая проехала не по всем республикам, в Чечне побывала фактически проездом, но сделала какие-то свои выводы. Так вот, когда члены Совета еще туда отправлялись, мы разослали им рабочую версию нашего доклада, – "и не говорите, что не слышали". Доклад содержит обзор ситуации за последние 2–2,5 года, то есть описывает ситуацию, которая развивается, на самом деле, еще с конца 2012-го – начала 2013 года. Те тенденции, которые есть в разных республиках, те тактики контртеррора, которые там избраны. Это больше 70 страниц текста, хотя мы старались ужимать материал, как только могли.
Ставка была сделана не на грубую силу, а на сокращение мобилизационной базы подполья и на вывод из леса, из гор, из подполья тех, кто не совершил тяжких преступлений. Прекрасный опыт, пожалуйста, берите и воспроизводите
В докладе описан и позитивный опыт, хотя на Кавказе это скорее исключение. Например, в Ингушетии с 2009 года, когда там был пик насилия и республика была самой горячей точкой Северного Кавказа, удалось снизить активность подполья примерно в 120 раз. В других местах тоже есть заметное снижение, но в Ингушетии оно выражено сильнее всего. Почему? Потому что там ставка была сделана не на грубую тупую силу, а, если угодно, на умную силу, прежде всего на сокращение мобилизационной базы подполья и на вывод из леса, из гор, из подполья тех, кто не совершил тяжких преступлений и готов сдаться. Прекрасный опыт, пожалуйста, берите и воспроизводите. Но нет. В Дагестане подобная политика была свернута, по крайней мере, с 2013 года, а в других республиках она и не начиналось. Есть повод заявлять, что и без этого всего хорошо. Дело в том, что за последние годы – год от года идет радикальное снижение активности подполья.
– А с чем вы это связываете?
– Очень большой соблазн объяснить это успехами силовых операций. Но нужно иметь в виду, что в эти годы действовал, так сказать, боковой фактор. А именно – массовый отток потенциальных боевиков Северного Кавказа на Ближний Восток. Собственно, это во многом и обеспечило значительное, многократное снижение активности вооруженного подполья на Северном Кавказе. Только вот есть проблема – люди уезжают, но люди и возвращаются, причем возвращаются с боевым опытом. По сути дела, сейчас то террористическое образование, которое существовало с 2007 года, "Имарат Кавказ", практически разгромлено. И ячейки подполья Северного Кавказа нужно искать в другой террористической организации – "Исламском государстве" (организация признана в РФ террористической и запрещена. – РС), у которой существенно более жестокая тактика и практика.
Процесс над уроженцами Дагестана Мазалаевым, Миразбековым и Ахмедовым, осужденными за попытку присоединиться к террористической группе в Сирии
Если при новом обострении ситуации придется иметь дело уже с "Исламским государством", это будет очень тяжело и неприятно для всех. Между тем, господствующая методика работы с вооруженным подпольем, основанная исключительно на насилии, не сокращает мобилизационную базу, резерв этого подполья, не препятствует его восстановлению в будущем.
– Вы говорите об Ингушетии, Чечне, Карачаево-Черкесии и Дагестане. В каком из этих регионов, по вашему мнению, ситуация наиболее сложная?
Что тут горше: болезнь или лекарство?
– Самая горячая точка, безусловно, Дагестан. А самый проблемный регион с точки зрения издержек контртеррора – это, конечно, Чечня. То политическое образование, которое там установилось в итоге более чем пятнадцати лет контртеррора, делегирование полномочий по контртеррору местным силовикам, пожалуй, создает проблемы и для соседних регионов, и для России в целом. Тот случай, когда задаешься вопросом – что тут горше: болезнь или лекарство?
– Я правильно понимаю, что речь идет о том, что силовыми методами людей скорее провоцируют присоединяться к радикальным движениям?
Нельзя противопоставлять безопасность и права человека, об этом мы твердим уже полтора десятка лет
– Это только одна сторона – то, что ничем не подкрепленные силовые методы, грубое, неизбирательное, незаконное насилие воспроизводят мобилизационную базу подполья. Но есть и другая сторона. Под предлогом борьбы с терроризмом государство забирает себе все новые и новые полномочия. Собственно, с 1999 года в России контртеррор используется едва ли не как составляющая управления страной, которая приводит к тому, что общество практически лишено возможности высказываться. Вспомните историю Рамзана Джалалдинова, который 30 мая был вынужден выступить по грозненскому телевидению с покаянным заявлением. Он ведь жаловался всего лишь на злоупотребления в горном районе. Выяснилось – жаловаться нельзя. Государство, где нет никаких обратных связей, где власть абсолютна, – это модель, выстроенная в ходе и под предлогом контртеррора. И я бы не сказал, что это самая эффективная модель. Более того, мы в таком государстве уже когда-то жили. Главный вывод – нельзя противопоставлять безопасность и права человека, об этом мы твердим уже полтора десятка лет. Эти две ценности не противоречат друг другу. Соблюдение прав человека есть необходимое условие построения в долговременном плане системы безопасности. Без этого система будет хрупкой. И остается только ждать, когда в следующий раз где-то полыхнет.