Лубянский клистрон. Умер бывший политзаключенный Юрий Солошенко

Умер бывший директор оборонного завода "Знамя" в Полтаве, политзаключенный Юрий Солошенко. Ему было 75 лет. Об этом со ссылкой на сына Солошенко сообщила первый вице-спикер Верховной Рады Украины Ирина Геращенко.

В октябре 2015 года российский суд приговорил Солошенко к шести годам колонии строгого режима по обвинению в шпионаже в пользу Украины. Федеральная служба безопасности России заявляла, что Солошенко действовал от имени двух украинских предприятий, чтобы купить запчасти к комплексам противовоздушной обороны Украины. Как утверждала ФСБ, незаконно. Российские правозащитники обращали внимание, что в ходе рассмотрения дела Солошенко его права многократно нарушались.

14 июня 2016 года Юрия Солошенко и еще одного украинца, отбывавшего наказание в российской тюрьме, крымского активиста Геннадия Афанасьева обменяли на пророссийских активистов из Одессы. Ранее они были помилованы президентом России Владимиром Путиным.

Мы вновь публикуем интервью, которое Юрий Солошенко дал Радио Свобода вскоре после обмена.

Как и в случае с возвращением Надежды Савченко, президент Петр Порошенко лично встретил бывших заключенных, проводил их в Центр профилактической и клинической медицины, перед крыльцом которого по очереди выступили президент и оба освобожденных "заложника Кремля".

Геннадий Афанасьев, один из фигурантов дела Сенцова, был осужден на семь лет. 74-летний Юрий Солошенко по обвинению в шпионаже был осужден на шесть. Его дело было засекречено. Подробности того, как пенсионера, бывшего директора оборонного завода "Знамя" выманили в Россию, чтобы создать очередное дело против украинца, он рассказал Радио Свобода.

Юрий Солошенко – узник ФСБ

​

– Я Солошенко Юрий Данилович. Родился 6 мая 1942 года в Украине, на Полтавщине. Закончил Харьковский государственный университет, радиофак, был направлен на полтавский завод "Знамя" Министерства электронной промышленности СССР, на котором проработал всю свою жизнь. Закончил работу в должности генерального директора. Нашим основным заказчиком было Министерство обороны Союза, потом Министерство обороны Российской Федерации. Я работал с ними довольно плодотворно, взаимовыгодно, и для нас это был единственный заказчик, контракты мы с ними заключали на небольшие суммы, но этого хватало, чтобы платить каждый год зарплату работникам завода, это было важно в 90-е годы. Директором я стал в 99-м году и работал с тем самым Константином Коллеговым, который меня почему-то... Я догадываюсь, за что он решил спрятать меня в тюрьму. Этот Коллегов был начальником отдела в Управлении генерального заказчика Министерства обороны РФ. Мы с ним постоянно работали. Сначала мы заключали договора непосредственно с Министерством обороны и через российское казначейство получали расчеты, потом Костя решил усовершенствовать схему. Это его инициатива, потому что, когда работает государственное предприятие с Казначейством, оттуда выдернуть ничего невозможно. Поэтому он организовал так называемый институт вторых поставщиков, через которых он, как представитель Минобороны России, закупал продукцию военно-технического назначения.

– Это еще до прекращения контактов по обмену военно-технической продукцией между Украиной и Россией в 2015 году?

– Между Россией и Украиной существовало соглашение о передаче продукции военно-технического назначения 1993 года, оно у меня есть, и я его использовал как доказательство того, что все было легитимно. Но дело не в том, что я хотел что-то продать или купить, а, как сказал мне мой следователь: "Вопрос вашего задержания решался на уровне руководства ФСБ и Генеральной прокуратуры". И я потом убедился, что так и было.

Поводом для моего приглашения и приезда в Россию именно 5 августа 2014 года послужил звонок от того же Коллегова. Он звонил постоянно, предлагал свои изделия, вел переговоры, я все время отвечал, что нам это не интересно и не надо. Это все есть в переписке, в записях телефонных разговоров – ни одного телефонного звонка по моей инициативе не было, все время они настаивали. Я с Коллеговым работал больше десяти лет, никогда не думал, что может быть какой-то подвох. Он позвонил и попросил: "Есть изделия нашего производства, но из неликвидов, неизвестно какого качества. Вот если бы ты подтвердил их кондиционность и помог бы нам разобраться с этим".

– Эти изделия имели отношения к ракетному комплексу С-300?

– Когда меня арестовали, следователь говорит: "А можно я вместо этих изделий запишу другие". Я говорю: "Нельзя, потому что я собираюсь строить свою защиту именно на том, что эти изделия никакого отношения к С-300 не имеют". Но это не возымело никакого действия.

Коллегову я тогда сказал: "Если есть оборудование, я могу приехать и в течение дня могу посмотреть эти 11 приборов". Я взял билеты туда и на тот же день обратный. Они обещали оплатить мои услуги. Вечером он звонит мне и снова спрашивает: "Ну вы же приедете, мы вас ждем". Я уже потом, когда анализировал, понял, что они меня специально вели. Выехал, нормально, в Белгороде паспортный контроль. Девушка проверила паспорт, отдала, взяла миграционную карту, ушла. Возвращается: "Дайте ваш паспорт еще раз". Я ушел в купе и слышу, как она звонит и передает мои паспортные данные куда-то. Думаю: "Что-то не то, такого никогда не было. Очевидно, меня ведут, а почему не понимаю, ничего не совершил".

– Вы раньше сталкивались в отношении себя со слежкой, наблюдением со стороны спецслужб?

– Я в советское время и с КГБ работал, но такого вероломства не видел и даже предположить не мог. "Ну, – думаю, – ведут. Тикать с поезда сейчас, а что я сделал? Я еду в джинсах и сорочке, в кармане 3070 российских рублей и обратный билет. За что меня брать?" Я глубоко не стал задумываться. Я, наверное, очень доверчив – главный мой недостаток. Работал с человеком и никогда не предполагал, что можно так подло поступить. Когда доехали до Москвы, я уже и забыл об этом. Потом вспомнил, требовал, чтобы допросили эту пограничницу, но никто на это не отреагировал.

Встретил меня от Коллегова бывший полковник российской армии Демьянов и спрашивает: "Вы так и приехали?" – "Так и приехал". Может быть, они думали, что я приеду с кем-то, или привезу какие-то деньги, потому что когда-то был разговор, когда действовало межправительственное соглашение, о магнетронах (электронный прибор, генерирующий микроволны при взаимодействии потока электронов с электрической составляющей поля СВЧ, применяется в локаторах и СВЧ-печах. – Прим.). Магнетроны, а не клистроны (электровакуумный прибор, применяемый в радиолокационных телескопах, планетных и астероидных радарах. – Прим.), которые мне потом вменялись. Они обещали, но потом я понял, что то ли ворованные, то ли ловушка, мы от них отказались. Он так удивился, что я без ничего приехал, сели в машину, поехали к нему в офис. Приехал в офис, там изделия какие-то лежат. Он мне какие-то пакеты дает. "Тут колпачки для ваших приборов", – что-то такое сказал, только возьми в руки пакет. Я не брал в руки, набрал номер директора, с которым я работал, чтобы сказать, что приехал, и поздороваться. И тут по всем законам детективного жанра – все двери настежь, "всем оставаться на местах", ФСБ. Я думаю: "Что такое, наверное, этот Костя где-то проворовался". Я подумал, что это за ним пришли, а я тут случайно попал, меня отпустят. Точнее, даже не подумал, что меня будут задерживать. А они прямиком ко мне, "лицом к стене, ноги шире плеч". Ходят по ногам. Забрал два телефона у меня, положил в пакет, который мне пытались вручить, и дает мне этот пакет и говорит: "Возьмите свои телефоны". Я взял, смотрю, там кроме телефонов какие-то бумаги. Я сразу их бросил: "Это не мое". – "Как это не ваше!" – их тут фотографируют, как положено. Я говорю: "Это не мое, я не знаю, что там, кроме телефонов". Мне: "Это ваше".

На самом деле, никакого расследования, никакого дела не было, потому что они знали, что нечего расследовать. Я дважды писал заявление: "Прошу меня допросить с адвокатом", – никто не отвечает. Третий раз попросил допросить на полиграфе. А следователь спрашивает зачем, а я ему: "Ну потому что вы мне не верите". – "Нет, – говорит. – Я вам верю, но если я напишу вам оправдательное заключение – это равносильно тому, что я пойду в отдел кадров увольняться".

– Следователь так просто вам рассказывал о том, как фальсифицируются дела. Почему, как вы думаете?

– Во-первых, потому что они уверены, что им все сойдет с рук. Ко мне больше полугода не допускали консула. Я требовал консула, а мне говорят: "Он отказывается от вас и не хочет с вами встречаться". Лишили меня адвокатской поддержки всякими ухищрениями. Они настолько нагло и уверенно себя вели, чувствовали, что им все сойдет с рук. Я написал более 40 ходатайств и заявлений. Мне ни на одно из них не было ответа. И когда я написал жалобу в Генеральную прокуратуру, мне пришло, что "вам все ответы даны", что "от консула вы отказались сами", и вообще все с точностью до наоборот. И я понял, что слова о том, что мое задержание решалось на высоком уровне, – так оно и было. Потому что ФСБ должно же быть поднадзорно Генеральной прокуратуре, но нет... Они знали, что как ни поступят – будут правы, лишь бы не оправдали меня. Они спокойно себя вели. Десять месяцев я писал ходатайства, заявления о том, что я невиновен, отправлял на самый верх, в том числе и на имя Путина, и в Администрацию президента России, и Бортникову – директору ФСБ. А мне говорят: "Что вы пишете, над вашими заявлениями смеются. Мы тоже писать умеем".

В самом начале опер мне сказал: "Если вы примете российское гражданство, мы переведем вас в статус свидетеля, будете под защитой закона, и можем семью вам перевезти". Я им говорю: "Как вы себе представляете, я – тут, семья – там. И с какой стати?" – "Ну мы напишем выступление, вы выступите". – "Я всегда сам себе писал выступления и в спичрайтере не нуждаюсь". Так мы с ними и не договорились, они на меня махнули рукой, довели до победного завершения свою работу. Я пытался что-то предлагать, а мне следователь говорит: "У вас не такое положение, чтобы вы диктовали свои условия". И вскользь добавил: "Конечно, умирать лучше дома, чем здесь". Тогда мне не захотелось умирать совсем, и я подумал: "Не дождетесь". Хотя было по-всякому.

Потом подошло время суда. Меня вызывает следователь, мы параллельно с его помощником читаем все мои разговоры с... не знаю, как их назвать... с Коллеговым и Демьяновым. Ничего там подтверждающего обвинение нет. Я еще говорю этому парню: "Саша, смотри, тут как раз все подтверждает мою правоту и невиновность". Он мне: "Да, если бы это только от нас зависело". Такой не поганый хлопец, тоже в будущем будет опричником.

Бывало, по месяцу не приглашали на следственные действия, а под конец сказали: "Если вы признаете себя виновными, мы меняем меру пресечения на домашний арест, и есть у нас товарищ, друг нашего отдела – заместитель председателя Московского городского суда, он договорится и вам будет приговор условный". Я отвечаю: "Не могу вам поверить, вы не такая высокая шишка. Пусть руководство мне что-то скажет". Приходит начальник следственного отдела Растворов Игорь Юрьевич. Тоже ко мне так: "Юрий Данилович, у меня отца так зовут, тоже 42-го года. Ну какой там шпионаж, мы все понимаем". Ну они и в самом деле понимали, что я не шпион. И еще сказал: "Если не подпишешь, мы еще на полгода продлеваем следствие, за эти полгода подготовим еще пару статей, и все начнется сначала, и будешь ты сидеть столько же, сколько сидел бы по приговору суда". А я знаю такие случаи, когда годами сидят в Лефортово. Еще следователь говорил: "Ну надо бы, конечно, немного дать". Я понял, что меня провоцирует на взятку. Я не думаю, что действительно рассчитывал, что я буду ее давать, потому что там такие взятки, которые для нас непостижимы, но хотел, чтобы я сказал, что готов дать. А там очередная статья. По какой статье меня судить – контрабанда или взятка, если не соглашусь. Когда Растворов пообещал мне снова, я ответил: "Давайте тогда домашний арест и на суд побыстрее, чтобы уже не томиться в камере". Он не говорил о гарантиях, но говорил, что никаких сомнений нет. Рассказывал, что когда заместитель суда спросил сколько лет, и ему ответили – 73, он сказал: "Да нет вопросов, конечно". Я согласился. Но пока не подписал, они поехали к моему товарищу в Мытищи, он написал им расписку, что предоставит квартиру мне для домашнего ареста. Они приехали, показали расписку, мол "мы занимаемся". Я узнаю Мишин почерк. Но сказали, что из-за праздников не могут меня отвезти туда, а вот через неделю обязательно. Говорят так, будто я уже свободный человек, с такой уверенностью, что я засомневался, что это возможно вообще. Но тем не менее договор вроде бы заключили, хоть и без подписей. Через неделю Растворов со мной встречается, и говорит, что снова обсудил со своим другом, заместителем председателя городского суда варианты, и что никаких сомнений нет, будет условное наказание. "Но в крайнем случае, мы подготовим ходатайство о помиловании, и после суда вы сразу выйдете". Ну хорошо. Честно говоря, мне так надоели эти клетки и безысходность, вижу, что бьюсь головой об стенку и никаких перспектив. Все это без адвоката. Потом пришел адвокат, я спросил его о гарантиях, а он мне говорит: "Да какие гарантии, их нет". Дети заключали с ним соглашение и деньги ему платили. За бездеятельность.

Следователь так воодушевился, написал такое обвинительное заключение, что я начал его читать, и такое страшное, что я сам бы себя расстрелял за это. Я даже не стал дочитывать, подписал и отдал, потому что если дочитал, то, наверное, и подписывать не стал бы. Ну писали все, что можно: "Умышленно, с целью нанесения ущерба безопасности Российскому государству". Такую галиматью. Обвиняет меня в том, что не могло быть, потому что не могло быть никогда. Мы эти изделия производили 40 лет, я их всю подноготную знаю, и где они стоят и все. Я ему и оперу говорю: "Вы хотя бы нашли какие-то изделия, которых нет в Украине, и инкриминировали мне. А если эти изделия выпускаются на Киевском заводе "Генератор", зачем мне воровать для них документацию?" И опять свое: "Давайте я напишу, что вы интересовались не магнетронами, а клистронами". Клистрон используется в системе С-300, а магнетрон – в БУКе. Магнетрон – не секретный, а этот совсекретный, поэтому им было интересно было вести речь именно о клистроне.

– Следствие вообще разбиралось в технике и электронике?

– Разбирались в этом так, как этот шкаф. Я им говорю: "Ну просите, вот Фрязино рядом, институт (филиал Московского государственного института радиотехники, электроники и автоматики. – Прим.)". А с другой стороны, что они скажут там: припугнут и напишут все, что нужно. Я уже не стал настаивать, чтобы там мои друзья под колпак не попали. Мало того, в первом томе я прочитал справку управления контрразведки ФСБ о том, что эти изделия по программе импортозамещения освоены в Киеве, и на это выделено выделено из бюджета Украины 4,2 миллиона гривен. Ну я думаю, это то опровержение. Умному человеку разве не понятно, что без документации воспроизвести это изделие никак нельзя. Еще одно подтверждение моей невиновности.

Короче, я подписал, дело идет к суду, готовимся, читаем материалы дела. Первый том я прочитал добросовестно. Без адвоката, хотя я настаивал, чтобы мой адвокат был. Мне ответили: "Я вас услышал, но ваш адвокат еще не вошел в дело". Как он должен войти – слева-справа? Я прочитал первый том, потом меня стали приводить, но читать ничего не дают. Привели, посидел там, а водят, чтобы в СИЗО отмечали, что меня на какие-то мероприятия выводят. И 11 сентября приводят и ажиотаж такой: "Давай бегом, потому что нужно срочно везти дело в прокуратуру. Времени нет, подписывай, ты же знаешь". Три тома – я и не читал ни одной строчки. Подумал: "Все равно напишут то, что захотят", потому что я уже убедился – мое мнение никакой роли не играет. Подписал. 16-го числа сдали дело в прокуратуре, 18-го уже утвердил, а 19-го я уже получил сообщение, что дело направлено в суд, а через каких-то три дня все пошло в таком темпе, что все удивлялись – никогда так не делалось. Я подумал: "Может, и в самом деле так спешат меня освободить". Святая простота.

Константин Коллегов

Первого октября – первое заседание суда. На пятнадцать минут собрались, познакомились и разошлись. Второго, третьего и пятого. Пятого октября приглашают свидетелей для дачи показаний. Первый приходит Коллегов. Адвокат его спрашивает: "А почему вы не предупредили Солошенко, что этого нельзя делать, а сразу написали заявление в ФСБ?" Он говорит: "Я заявление не писал". А государственный обвинитель, девушка, говорит: "А как же в деле есть ваше заявление?" Ему, наверное, стыдно было передо мной, сказать: "Я – стукач, написал на тебя в ФСБ кляузу, вранье". Он отвечает: "Я подумал, что если я откажу Солошенко, а он, имея обширные связи, достанет эти материалы, нанесет ущерб России, то я решил, что его лучше закрыть". – "А почему у вас такая неприязнь?" Дословно ответил: "Мне тетя сказала, что в Украине такая власть пришла враждебная". Полковник российской армии – тетя ему сказала, и он решил бороться с этой властью. Я посчитал ниже своего достоинства с ним говорить, даже слова ему не сказал. Поэтому, когда Демьянов что-то лепетал, ведь врать не так легко, наверное, я говорю: "Пусть говорит громче". Демьянов мне: "У меня такой голос просто". – "Это не голос такой, а просто правду говорить легко и приятно, а врать даже негодяю не так просто". Судья меня остановил.

Слушали меня в суде очень внимательно, соглашались, кивали головой, а в конце написали, что то, что я говорил, суд воспринял критически. На этом дело и закончилось. Правда, они себе в заслугу ставят то, что дали мне вместо 10 лет, как это по минимуму положено и как прокурор просил, а суд дал шесть. Из-за возраста, наверное.

У меня процесс шел под двумя литерами "с" (совершенно секретно. – Прим.), поэтому никого не пускали ко мне. Приходили корреспонденты, телевидение – никого не пускали. Даже консула не пускали, хотя он имеет форму допуска. Потому что все очевидно. Если бы там была пресса...

Юрия Солошенко встречают на родине

– Вы отказались обжаловать приговор?

– Отказался. Это бесполезно, только затяжка времени. Думаю: "Быстрее бы приговор вступил в силу, и начать уже бороться". Я все же надеялся, думал, что это Путин набирает заложников, обменный фонд. Оно, собственно, так и было. Растворов мне говорил: "Мы вас никуда не отдадим. Даже если не получится с условным наказанием, мы организуем прошение о помиловании. Месяц еще тут подождете и поедете домой". После суда я его уже не видел и не слышал. Написал Растворову заявление, без ответа.

Консул добился, чтобы меня перевели в Матросскую Тишину. Перед этим со мной встречалась Элла Памфилова (экс-уполномоченный по правам человека в РФ. – Прим.) и сказала, что до суда помочь не сможет. 10 декабря она встречалась с президентом и обещала мой вопрос там обсуждать. До 10 декабря я надеюсь, что Памфилова пойдет и донесет президенту, что невинный дед тут страдает. Показывают по телевизору: сидит Элла Памфилова беседует с Владимиром Путиным о чем-то. Тут открывается кормушка: "Солошенко, с вещами на выход".

– В этот момент, когда встречу Памфиловой и Путина по телевизору показывали?

– Да. Мои соседи по камере мне говорят: "Ну все, ты домой". И я так подумал, расцеловались, попрощались. Меня отводят в накопитель, где собираются те, кого отправляют на этап. А куда – никто не знает. Думаем, что в Мордовию. Посадили в "столыпинский вагон". Мне дали в сопровождение медицинскую сестру, потому что я больной человек, что не помешало им меня отправить. Ночью плохо стало, сидим на голове друг друга, все курят. Сестра подходит: "У меня тонометра нет, того нет". – "А зачем ты меня сопровождаешь, что мне смотреть на тебя, что ли? От этого легче не становится". Почти сутки ехали. Когда приехал в Нижний Новгород, вывели и спрашивают: "Кто тут в сопровождении медика?" – "Я". Меня отдельно и повезли в больницу СИЗО, где я был полторы недели. После больницы меня в транзит, в пятую колонию. Мне стало плохо, я обратился к врачу, и меня поместили в больницу. Валерия Лутковская (уполномоченный по правам человека в Украине. – Прим.) созвонилась с Памфиловой, та позвонила уполномоченному Нижегородской области, организовали кампанию, пришли ко мне в больницу. Вся колония на уши встала. Это посещение сразу поменяло отношение ко мне: сразу на "вы" перешли, по имени-отчеству, все, как положено.

– Кто вас поддерживал все это время?

– Во-первых, дети писали письма. Когда я уже попал в колонию, была возможность втихаря позвонить, вот вы знаете, как это делается. Да там все знают, и начальство знает. Заместитель начальника мне говорит: "Пойдете в отряд, вам там расскажут, как позвонить домой". Но если попадешься ему, он станет делать вид, что это нельзя. А ребята в таком случае берут и бьют телефоном в стенку, потому что считается западло что-то отдавать вертухаям. А потом поставили в больнице телефон, звонил домой. Каждый день я просыпался и засыпал с мыслью и молитвой о том, чтобы вернуться. Я чувствовал и логически пришел к тому, что пока Надю Савченко не освободят, до нас очередь не дойдет. Когда ее освободили, я почувствовал, что это возможно. 25 мая я прочитал то ли в "Новой газете", то ли в РБК, что наш президент сказал: "Теперь я могу это говорить, что вопрос по Солошенко и Афанасьеву решается". Но я так же все время думал: "А вдруг Путин что-то придумает еще". Ну наш президент сказал, наш борется, а он нет. Я посмотрел на этих двоих (Александр Александров и Евгений Ерофеев – россияне, осужденные в Украине и помилованные Петром Порошенко в обмен на помилование и возвращение Надежды Савченко. – Прим.) – они ему и не нужны. Может, ему и не надо, чтобы они возвращались. Какие ценности у него, чтобы он меня на кого-то обменял. Я боялся, что меня не отпускают именно из-за того, что я тут расскажу, какой там беспредел. А оно действительно так, и рассказывать об этом нужно для того, чтобы все знали, за что сидят ребята, которые там еще остались, и что нужно делать, чтобы они возвратились домой. Это наша задача.

Я благодарен всем, кто поддерживал меня, кто боролся. Тем, благодаря кому я нахожусь здесь и надеюсь скоро встретиться со своей семьей. Но те, кто страдает там, они требуют нашего внимания, помощи и поддержки. Я так благодарен всем, кто мне письма писал. Из Канады, России, Украины. Девочки из Центра громадских свобод с такими гарными украинскими именами написали мне. Поддерживали, я им очень благодарен.

– Вас поддерживали в России?

– Да, "РосУзник" писал. Я сохранил все письма. Правозащитницы приходили постоянно. Зоя Светова, Элла Памфилова приходила в камеру. Отношение ко мне в СИЗО, я честно скажу, было не плохое. Сочувствовали. Я не буду говорить кто, потому что они сразу попадут под колпак ФСБ. Они не то чтобы сочувствовали, но понимали и тоже были, мягко говоря, удивлены, каким образом я оказался.

Я 46 лет работал на заводе, в основном на Россию. И в те времена, когда невозможно было это делать – не было ни энергоносителей, ни материалов, – мы ни одного контракта не сорвали. И вот так меня "поблагодарили".

Со мной сидели вместе в камере образованные люди. С ними со всеми мы договорились поддерживать отношения, что они приедут ко мне в гости. Они мечтают о том, чтобы приехать в Украину. С одним сокамерником я выучил гимн Украины, мы вполголоса его пели. Одному я прочитал четверостишие:

Щоб жить – ні в кого права не питаюсь.
Щоб жить – я всі кайдани розірву.
Я стверджуюсь, я утверждаюсь,
бо я живу.

(стихотворение Павла Тычины "Я утверждаюсь". – Прим.). Он попросил написать его на титульном листе в его дневнике. Есть нормальные ребята, их там много.

– Зачем тогда вообще это дело понадобилось? Потому что очевидно, что вас специально пытались выманить в Россию.

– Во-первых, для информационной войны. Когда мне предложили гражданство и выступить, понятно, что они собирались использовать. Я же видел, что когда кто-то соглашался из Донбасса, перебежчик, даже не арестант, и собирался дать интервью, выступить, с каким удовольствием они его преподносили и комментировали. Пропаганда очень сильно работает и, к сожалению, на некоторые умы она имеет воздействие. Особенно Дмитрий Киселев, Петр Толстой, который во "Время покажет" говорит: "Часть России, которая называется Украиной". За это сажать надо, на мое место его в Лефортово посадить. Он уже решил, что это часть России, которая называется Украиной. Не может никак эта империя смириться с тем, что часть Советского Союза покончила с прошлым и идет своим путем. Обязательно у них нужно разрешения спросить: "А можно нам в Европу, разрешите, Владимир Владимирович". Уже этого не будет никогда. Но боюсь, что без радикальных мер Крым не вернуть. Он сам там ляжет костьми, но не отдаст. После того, какой шабаш они устроили в первую и вторую годовщину, празднуют свое преступление и ликуют по этому поводу, конечно, он не перед чем не остановится. Дюже пидступна людина.

Вот эти 13%, которые в оппозиции, а 87 – поддерживает; пусть Владимир Владимирович не обольщается: никаких их нет, мне что-то встречались только из 13%. Надо отдать должное вашему мужеству и ваших коллег. Находятся и правозащитники, которые не стесняются поднимать голос и говорить правду. Я не политик, но это крик души.

Я собирался сделать заявление для печати, но после интервью необходимости уже нет.

– А что вы хотели сказать в обращении?

– Я хотел сказать, в основном, о системе в России, о беспределе, беззаконии и вседозволенности, особенно Федеральной службы безопасности. Понимаете, чувствуешь безысходность, когда ты понимаешь, что экран черный, а они говорят – белый, или наоборот. И ты их не переубедишь. Понятие Феликса Дзержинского про чистые руки, горячее сердце и холодную голову не работает. Хотя в каждом, даже самом маленьком кабинете, портрет Железного Феликса на одной стене и бронзовеющего Вовы – на другой.

Понимаете, когда нет перспективы и надежды, что вот сегодня плохо, а завтра моим детям и внукам будет лучше, – это очень тяжко. Пока не кончится эта путинская эра, ничего хорошего однозначно не будет. Власть он укрепил и не отдаст ее. Поэтому, что будет дальше, вы, может, и увидите, я – нет. Все поколения надеялись на лучшее. Сейчас все эти Киселевы, Толстые спрашивают: "Что нас так не любит никто"? А что ж вас любить, если вы врете напропалую и нагло?.. Это бесконечный разговор.