Героями первого фильма бельгийского режиссера Густа Ван ден Берге "Малыш Иисус из Фландрии" были люди с синдромом Дауна. Второй фильм "Синяя птица", вольная экранизация Метерлинка, снят в Африке. Третий – "Люцифер" о дьяволе в обличье ангела – снимался в Мексике. Разговор с Густом Ван ден Берге записан в России, на фестивале "Зеркало" в городе Плёс, куда режиссер приехал, чтобы показать три своих фильма.
– Говорят, вы не собирались стать режиссером?
– Это случилось само собой. Я работал в театре и опере. Потом поступил в киношколу, моя мама отправила меня туда. Когда снял свой первый фильм, я думал, что им и ограничусь. Но сделал второй, а потом и третий. Я действительно не считаю себя режиссером. Но готов им стать.
– Ваша мама – писательница? Почему она решила, что вы можете стать режиссером?
– Да, она пишет детские книги. Она так решила, потому что увидела, что я могу придумывать и рассказывать истории. Она знает своих детей, их таланты и слабости. Я очень благодарен ей за это. После шести месяцев обучения в киношколе я хотел все бросить, потому что я ненавидел туда ходить, но мама сказала: "Хочешь бросить? Без проблем! Но протяни хотя бы год". Я так и сделал и по-настоящему влюбился в кино.
– И поэтому свой первый фильм посвятили маме?
– Этот фильм был моим первым шагом. Поэтому логично было посвятить его маме. Второй фильм я посвятил папе.
– Являются ли ваши фильмы трилогией? Что общего между ними?
– Это триптих. Я не могу ответить на этот вопрос, потому что для меня все мои фильмы похожи. Это как для родителей, для которых все дети похожи. Но в них и много разного. В них много параллелей и символов, которые я не могу объяснить.
– Почему вы решили сделать свой первый фильм о даунах?
– Он не о даунах. Я хотел, чтобы люди с ограниченными способностями играли так, словно у нет никаких ограничений. В кино так редко встретишь людей с физическими недостатками, так что самое малое, что можно сделать, – создать таких персонажей в фильме.
– Вы работаете с непрофессиональными или профессиональными актерами?
– И с теми, и с другими. Комбинирую, как правило.
– Почему Бог – главный герой ваших фильмов?
– Вы действительно так считаете?
– Да.
– Вт каждом фильме есть белые пятна, зоны умолчания. Это очень таинственный разрыв, которые представляет собой поле для воображения. Мне кажется, если мы говорим о Боге, мы ищем его.
– А что вообще религия значит для вас?
– Это очень сложный вопрос, потому что он о человеческой природе. Это чувство такого тайного промежутка в нашем сознании. Я верю, что Бог существовал. Я считаю, что он умер в тот момент, когда мы назвали его Богом. Я верю в Бога из детства. Как дети верят в Бога? У них нет концепции, они просто доверяют. В тот момент, когда мы называем что-то по имени, это значение ускользает. Это как утром, когда ты просыпаешься и видел сон, ты хочешь вспомнить его, но знание уже исчезло, остались только кусочки. Кино работает по тому же принципу. Что мы имеем? Только фрагменты чего-то. Поэтому мы боремся. Мне кажется, вся человеческая природа состоит в том, чтобы собирать эти фрагменты. Я, конечно же, знаком со многими религиями и попытался воплотить религиозную сущность в своих персонажах. Так, в моем первом фильме герои верят в Бога, не называя его. Они как дети. Они хотят задавать себе вопросы о вопросах. В первой части "Первое Рождество" нет вопросов, на второе Рождество герои обдумывают болезненные вопросы, они разделены, они больше не согласны; потом наступает третье Рождество, оно снова разделяет героев: добро, зло и персонаж посередине. Это очень примитивно, но так бывает на самом деле. В фильме "Люцифер" примерно та же история, но чуть по-другому. В первом фильме история заканчивается, но мы хотим вернуться назад. В последнем фильме история заканчивается, и мы в ней застреваем. Занавес поднимается, и все мы – актеры. И это печально и радостно одновременно, прекрасно и отвратительно.
– Вы используете какие-то философские теории, когда пишете сценарий?
– Я не философ. Просто пытаюсь понять мир и найти слова, чтобы объяснить его и трансформировать в образы. Что такое философия? Взгляд в будущее, попытка понять, куда мы идем. А мифология дает понимание того, откуда мы пришли.
– Почему вы выбрали пьесу "Синяя птица" Метерлинка?
– Потому что эта пьеса подходила к моей трилогии. Было очень интересно двигаться к тем символам, которые заложены внутри этого произведения. Мне нравится, что эта история очень простая. Но мне не нравится сама история. И поэтому я переписал ее, поместил героев в Африку и поменял детали. Потому что это слишком простая история, она для детей. Птица – это счастье в пьесе Метерлинка. Я хотел, чтобы все выглядело сложнее.
– Вам, наверное, и не очень нравится классический голливудский фильм Джорджа Кьюкора?
– Я его вообще не видел.
– Как вы пишете сценарии? Вам это дается тяжелее, чем режиссура?
– Я пишу и переписываю сценарий в течение всех съемок. Сценарий постоянно меняется, он никогда не закончен. Когда завершен сценарий, закончено кино. Иногда вношу изменения прямо накануне съемок. Сценарий – это всего лишь сон, он может заработать только во время съемок. Например, я уже говорил, что у "Синей птицы" был очень простой сценарий, но чтобы он работал, надо смешать его с реальностью.
Кадр из "круглого" фильма "Люцифер"
– Добро и зло – это одно и то же? В фильме "Люцифер", похоже, высказана подобная мысль.
– Они идут рука об руку. Это что-то, в чем вы равно нуждаетесь. Если вы хотите что-то назвать или описать, вам необходим контекст, какой-то контраст, в который необходимо это погрузить. Я не люблю религию как институт. Мне кажется, это ужасно, что церковь владеет единственно верной концепцией бога. Это неестественно. Это невозможно принять. Также вы не можете отвергать и дьявола. Если вы отвергаете его, он становится автоматически более привлекательным, как запретный плод. В старинных католических рассказах дьявол всегда присутствует, так же как и бог. Но ведь он более интересен, чем бог. Они следуют друг за другом в каждом фрагменте нашей жизни.
– Вы говорили, что "Люцифера" посвятили эпохе Ренессанса…
– Ренессанс – это начало рождения всего современного человечества. Мы родились и стали на шаг ближе к пониманию Вселенной. Мы начали понимать солнце, планеты, звезды. Благодаря этому знанию вселенная уменьшилась. Это было время великих открытий. В "Люцифере" это круглое изображение – дань той традиции живописи, которая именуется тондо.
– Вы сознательно сделали отсылки к мотивам брейгелевской живописи в "Люцифере"?
– Нет, не думаю, что сознательно. Брейгель никогда не писал тондо. Брейгель – художник, который сделал очень много для композиции, но его полотна всегда были прямоугольны. А вот Питер Брейгель-младший рисовал в круге.
– А почему последние несколько минут "Люцифера" прямоугольные?
– Потому что я хотел открыть фильм, или переоткрыть мир, который до этого был круглым.
– Что такое тондоскоп? Вы его запатентовали?
– Нет, все могут использовать эту технологию. У меня нет денег, чтобы запатентовать. Тондоскоп – это круглый фильм, тут, в общем, и нечего объяснять. Я придумал зеркала, чтобы снимать по этой технологии. Круглый мир – это мое понимание рая. Потому что круг – это закрытость, замкнутость. Только одна правда существует в таком мире. Я считаю концепцию рая фашистской.
– Кстати, о технологиях. Ваш оператор Ханс Брух-младший кажется очень талантливым. Как вам удается работать в таком плодотворном симбиозе уже три раза подряд?
– Мне кажется, все мы категорически не понимаем друг друга. Он – математик, я – поэт. Мы часто спорим, и нам приходится искать компромисс.
– Следующий фильм вы также будете снимать вместе с ним?
– Вся моя съемочная группа – это мои друзья по киношколе. И я очень благодарен, что я работал с ними на протяжении всех трех фильмов. Мне кажется, это была очень хорошая совместная карьера. Но сейчас я уже не хочу быть их наставником. Я хочу учиться и встречаться с другими людьми. Но Ханс, к примеру, очень хороший друг, и я был счастлив работать с ним. Это был прекрасный духовный опыт, потому что он доверяет мне. Вы можете не соглашаться друг с другом, но если вы друг другу не доверяете, ничего не получится. Я мог попросить его снять именно так, и он не задавал мне вопросов почему.
– Что вы думаете о кинокритиках? Читаете рецензии на ваши фильмы?
– Иногда. Но мне это не очень интересно. Как вы можете понять по моим фильмам, я никогда не слушал кинокритиков. Ведь поначалу были очень негативные отклики. Всем очень не понравился "Малыш Иисус из Фландрии". На второй фильм также были плохи рецензии. Но кого это волновало? (Смеется.) Мне кажется, кинокритика – это очень важная работа, но она должна помогать режиссерам расширять их возможности.
– Кто ваш любимый режиссер?
– У меня нет любимых режиссеров. Это же не футбольная команда! Хотя нет, мне очень нравится немое кино. Еще французское кино – Жан Ренуар, Жюльен Дювивье. Итальянское кино – Пазолини, Антониони. А вообще я хотел бы быть как Жак Тати.
– А что вы думаете о бельгийских режиссерах?
– Я считаю, что кино Дарденнов – не то кино, которое я бы смотрел каждый день. Лично мне нравится, когда юмор и серьезные вещи в фильме сбалансированы. Вместе со смехом вы освобождаетесь от каких-то глубоких эмоций. Я очень люблю Дарденнов, но я хотел бы, чтобы они сняли комедию.
– Что вы планируете в ближайшем будущем?
– Вернуться домой.
– А в кино?
– Кино – это всегда возвращение домой.