Отрывки из передачи.
Юрий Векслер (Берлин):
Судьба многих талантливых писателей в России нередко складывалась так, что до конца жизни они оставались в тени. Так было, например, с Михаилом Булгаковым и Андреем Платоновым. Мы видим это и в посмертной истории сочинений Фридриха Горенштейна (1932-2002). Прошло не так уж много лет после его ухода, и вот уже его пьесы, наконец, ставят, книги переиздают, произведения экранизируют… Я вспоминаю писателя, которого многие из знавших его считали настоящим пророком. Это воспоминания радиожурналиста. Конечно же, после писателя продолжают жить его книги, но Иосиф Бродский писал:
…От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.
В 1998 году в Берлине Горенштейн начитывал мне для распечатки с рукописи свой последний рассказ «Арест антисемита»:
«Бывают осколочки-самородки, которые в памяти отлагаются целиком. Их надо не воспроизводить, а просто взять, может быть, несколько отшлифовав, особенно если речь идет о чем-нибудь необычайном, почти что невиданном и неслыханном…».
Мне очень нравится эта формула «осколочки - самородки, которые в памяти отлагаются целиком». Эти немногие я и хотел бы собрать, вспоминая Горенштейна, как собрать и то, что встретилось мне после его смерти, когда я в попытке сделать о нем фильм искал аудио и видеозаписи с его участием.
Итак, я был знаком с замечательным, большим писателем Фридрихом Горенштейном, но при жизни узнал его, как понял позднее, слишком мало. Сожалею об этом. И все же. Я понимал, что он очень большой талант. Понял я это сразу, когда прочитал его пьесу «Бердичев» в Москве примерно в 1981 году, вскоре после отъезда Горенштейна из страны. Мне дал ее прочесть Марк Розовский.
Познакомившись с писателем в Берлине в 1996 году, я загорелся идеей прочитать «Бердичев», так сказать, по ролям на публике, прочитать с группой актеров, среди которых были как профессионалы, так и любители. И мы это в результате сделали. Автор был доволен. Во время репетиций я попросил Горенштейна напеть те песни, которые поют герои его пьесы — этого эпоса еврейской семьи теток Горенштейна Рахили и Злоты, жизнь которых показана на протяжении 30 лет. Начинается действие пьесы накануне Нового 1946-го, первого послевоенного года.
В третьей картине гости на свадьбе много поют, и, конечно, поют о Сталине. Поют по- русски и, не удивляйтесь, также и на идиш, ведь это Бердичев, но я бы все же сказал «как бы» на идише, впрочем послушайте. Голос Горенштейна:
Лоз лыбен ховер Сталин, ай-яй-яй-яй, ай...
Фар дем лыбен, фар дем наем, ай-яй-яй-яй...
Фар Октобер революци, ай-яй-яй-яй, ай...
Фар дер Сталине конституци, ай-яй-яй-яй...
( «Встанем, товарищи, выпьем за Сталина, за богатырский народ,
выпьем за армию нашу могучую, выпьем за доблестный флот...».
«Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто погибал на снегу,
кто в Ленинград пробирался болотами, в горло вгрызаясь врагу...»)
Настоящую премьеру своей пьесы Горенштейну не суждено было увидеть. Она состоялась в московском театре имени Маяковского в феврале 2014 года. И для этой работы также пригодились записи с пением Горенштейна.
Однажды я пришел к Горенштейну с просьбой прокомментировать скандал с запретом спектакля по пьесе Райнера Вернера Фассбиндера «Мусор, город и смерть», которую обвиняли в антисемитизме за тенденциозное, как показалось многим, изображения еврея, названного в пьесе «Богатый еврей» без имени и фамилии, безжалостного спекулянта недвижимостью в городе, в котором узнавался Франкфурт-на-Майне. В этом персонаже многие узнавали тогдашнего главу Центрального совета евреев Германии Игнаца Бубиса. Горенштейн отказался комментировать пьесу, которую не читал, но сказал о проблеме изображения евреев в искусстве:
Фридрих Горенштейн
– Я, как вы знаете, в своих произведениях — в “Бердичеве” и в других — вывел такое большое количество непорядочных, глупых, паскудных евреев... Одновременно я достаточно антисемитов вывел. И вывел их не карикатурно, а вывел их натурально... Все дело в позиции автора и в художественном посыле, который автор в это вкладывает. А те, кто говорят (а когда могут, то и действуют соответственно), что евреев нельзя показывать плохими, исповедуют своеобразную форму расизма в попытке изобразить евреев больной нацией, которую надо обходить, — нельзя говорить о них... Безусловно, надо обо всем этом говорить и надо изображать разных евреев, но, главное, — с каких позиций и как это изображается... Хотя у евреев есть, конечно, своя специфика. Это комплекс гетто и гетто-психология...
Горенштейна волновали судьбы России и Украины, как и судьба народа, частью которого он был. И все же судьба России занимала в творчестве Горенштейна самое большое место. Ей посвящены его пьеса о Петре I и царевиче Алексее «Детоубийца» и более поздняя мега-пьеса об Иване Грозном «На крестцах». В недавно обнаружившейся записи встречи Горенштейна в 1986 году с читателями в Нью-Йорке он говорил о своей пьесе «Детоубийца»:
—Я поставил перед собой задачу показать Россию в переломный момент ее истории, этот момент мы до сих пор ощущаем… и показать столкновение между Алексеем и Петром… Алексей вовсе не был таким дурачком, каким его изображает в кино Черкасов, и Петр не был таким петухом, таким глупым патриотом. Это было острое столкновение в судьбоносный момент не только России, но и Европы, и Алексей это понимал, и он говорил об этом. И Петр это понимал. Но у каждого было своё понимание будущего России. Кто оказался прав, трудно сейчас понять. Глядя из нашего сегодня хотелось бы, чтобы прав оказался Алексей… Но, поскольку кнут был в руках у Петра….
Вопрос из зала. Что думал по этому поводу Алексей?
—Царевич Алексей считал, что Россия должна находиться внутри славянского мира, не выходить вглубь Европы, иметь на западе своем Польшу и проводить реформы, используя Европу, используя только те европейские идеи, которые прошли через горнило славянства. Потому что он считал (и правильно считал), что Россия, вклинившаяся вглубь Европы, окажется втянутой в бесконечную сеть европейских интриг (что и случилось) и уже не сможет выйти из этого. Когда Алексей бежал в Вену, он много говорил там об отце. Он был, конечно, человек лицемерный, как все они… и он сказал: «Мой отец окружен злыми людьми, они подстраивают ему разные выдумки… Вот эта выдумка с императором… Понятие император не есть вообще понятие русское, оно чуждо русскому простолюдину… Я думаю Европа поймет… Признала ли она прихоть моего отца объявить себя императором?»
Репродукция картины Николая Ге "Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе"
На что один из крупных австрийских политических деятелей сказал ему: «Как же вы можете так говорить? Вы — наследник престола. Вся Европа с уважением относится к идеям вашего отца… Ваша страна теперь — уважаемая страна в мире… Вы должны гордиться тем, что вы имеете теперь империю и императора».
Так Алексей ответил ему (это его слова, они, правда, мной обработаны): «Чем же мне гордиться? Чем же мы можем гордиться? И чему вы радуетесь? От русской империи Европа никогда не будет иметь покоя, а русский народ никогда не будет иметь счастья». Эти слова Алексея, мне кажется, оказались пророческими, хотя… И он говорит еще там: «Сейчас момент, когда можно еще выскочить из этой исторической мясорубки… А, если мы будем в нее втянуты, назад уже идти нельзя будет».
И это случилось после Полтавской битвы, во время которой фактически была присоединена Украина (Украина была присоединена полтавской армией Петра) … Даже уже Хмельницкий пытался вырваться, не говоря уже о всех остальных…».
Жившая в Берлине актриса и кинопродюсер Ольга Конская была знакома с Горенштейном, посещала его, желая получить от него киносценарий для работы. Но однажды она отрыла его роман «Псалом», залпом прочитала его и больше не смогла переступить порог дома Горенштейна. Как объяснила мне Ольга, она была в шоке от того, что беседовала с Горенштейном, хотя и уважительно, но как как будто на равных, а роман «Псалом» явил ей личность, сомасштабную первым Евангелистам, так она выразилась… Она бросилась добывать деньги на фильм по роману, но вскоре Горенштейн заболел и умер.
«Мои любимые пластинки».
Английские песни времён Второй мировой войны.