Какая может быть связь между отношением к Европейскому союзу и смертной казнью? Оказывается, самая прямая. Социологи долго пытались определить, по какому признаку можно точно и быстро "вычислить" позицию голосовавших на недавнем референдуме в Великобритании. Смотрели сначала на возраст (молодежь в основном голосовала за то, чтобы страна оставалась в ЕС, но далеко не вся молодежь). Потом – на такие критерии, как уровень образования или имущественное положение. Лица с университетским дипломом в большинстве своем голосовали против Брекзита, но все же среди этой категории оказалось много занявших противоположную позицию. То же самое можно сказать и об уровне материального благополучия: находящиеся за чертой бедности чаще поддерживали Брекзит, чем состоятельные граждане. Но все же вероятность определения выбора на референдуме по этому показателю оказалась в районе лишь 55 процентов; это ненамного больше, чем результат слепого гадания.
И вдруг социологи нащупали неожиданный критерий, позволяющий оценить предпочтения граждан гораздо точнее, с вероятностью более 70 процентов. Этот показатель – отношение к смертной казни. Те, кто полагает, что надо вернуть применение высшей меры наказания, в подавляющем своем большинстве оказались сторонниками "развода" с континентом. И наоборот, граждане, выступающие против возвращения виселицы, голосовали за сохранение страны в составе Евросоюза. В этом ярче всего проявляется система ценностей: с одной стороны "либеральная", а с другой – "консервативная".
Приходится ставить кавычки, потому что в современной Британии все перемешалось: линия политического водораздела больше не проходит между правыми и левыми, сами эти термины стремительно утрачивают прежний смысл. Против ЕС ополчились те, кому не по нраву глобализация и вообще социальный либерализм. Та же повестка дня объединяет тех, кто голосует за тори или партию независимости Соединенного Королевства, с традиционными избирателями лейбористов из рабочей среды. Кто они – правые, левые? Бессмысленный вопрос. Характерно, что к выводу об исчезновении такого деления в современной британской политике пришли авторы газет и журналов, традиционно принадлежавших к противоположным флангам: и "Дейли телеграф", например, и "Нью Стейтсмен".
Путин стал символом, может быть, даже знаменем для "строителей разъединяющих стен" по всему миру
Политические взгляды теперь, похоже, определяются тем, сколь комфортно ощущает себя человек в эпоху глобализации и информационно-технологической революции. Множество людей оказалось на обочине этих процессов, потеряло надежду на процветание, напугано темпами и направлением перемен, последствия которых далеко не очевидны и вызывают тревогу. В том числе и потому, что ассоциируются с ростом терроризма и невиданными прежде масштабами иммиграции. Более чем естественно и психологически понятно стремление остановить или хотя бы притормозить эти слишком быстрые, загадочные, пугающие процессы, вернуться к понятному, традиционному.
Новые политические реалии, разумеется, проявляют себя далеко не только в отношении к смертной казни и отношении к ЕС. После расколовшего страну референдума жителей Великобритании, казалось, ничем уже не удивить. Но новому премьер-министру Терезе Мэй это удалось: перед тем как впервые войти в резиденцию на Даунинг-стрит, 10, она сделала сенсационное заявление. Привыкшие к правой политике партии тори обозреватели не могли поверить своим ушам. Может быть, лидер консерваторов (а теперь и всей страны) что-то перепутала и почему-то разделяет программу своих политических противников?
Мэй говорила вовсе не о Брекзите, а о социальном неравенстве. Она сочла нетерпимым положение, когда рожденный в бедной семье живет в сегодняшней Англии в среднем на девять лет меньше, чем представитель среднего класса. Она выразила возмущение тем, что женщины все еще не достигли полного экономического равенства с мужчинами, а с темнокожими жестче, чем с белыми, обращается полиция. Но особенно Мэй тревожит положение белого пролетариата. Это безобразие, что у детей, родившихся в рабочих семьях, мало шансов получить хорошее образование и вырваться из замкнутого круга бедности, говорила Мэй на пороге своей резиденции.
Удастся ли премьер-министру на самом деле бросить вызов неравенству и несправедливости, удастся ли что-то всерьез изменить – это другой вопрос. Но невозможно отрицать: пару десятилетий назад большинство членов партии консерваторов были бы беспредельно шокированы такими "подрывными" речами, сочли бы их "коммунистической пропагандой".
А что происходит тем временем в стане традиционных левых? Большинство лейбористов-депутатов парламента стоит на умеренных позициях, вместе со своими коллегами-консерваторами они дружно, хоть и безуспешно, трудились, пытаясь обеспечить сохранение страны в составе ЕС. Настолько дружно, что иногда даже было трудно поверить, что это представители двух разных партий, десятилетиями являвшихся непримиримыми идеологическими противниками. Да и по многим другим политическим вопросам их позиции теперь почти совпадают. Ничего ярко выраженного "левого" не осталось. Правда, среди новых членов Лейбористской партии, пришедших в нее вслед за бывшим маргиналом Джереми Корбином, сильны анархистские, примитивно социалистические настроения. Но только самые отъявленные "корбинисты" говорят о национализациях, да и то негромко, в основном на междусобойчиках и в уютных эхо-камерах соцсетей, а на публике их лидеры выдвигают вполне кейнсианские лозунги. А ведь Джон Мейнард Кейнс даже социал-демократом не был, он выступал за нетравмирующее реформирование капитализма во имя сохранения (а никак не отмены) его рыночной сущности. И тори, сами того, возможно, не замечая, тоже рассуждают о макроэкономике вполне в кейнсианских терминах, поддерживая идеи массивных инфраструктурных проектов, фискальных стимулов и так далее. А ведь еще недавно эти идеи были для них неприемлемы.
Нечто похожее происходит и в США, и во многих странах Европы. Крайне правый (вроде бы) кандидат на пост президента от Республиканской партии Дональд Трамп и сторонники лидера левого (казалось бы) крыла Демократической партии Берни Сандерса едины в главном: они не приемлют глобализации и выступают против свободной торговли между странами. "Строителями изоляционистских стен" называет "Экономист" антиглобалистов Америки и Европы вне зависимости от их политических корней. "Прощай, разделение на правых и левых. Существенное противостояние теперь – между сторонниками открытости и адептами закрытости", – пишет журнал.
И еще одно странное явление объединяет вроде бы необъединимое – от Партии независимости и полуфашистской партии BNP до некоторых ярых социалистов вокруг Корбина, от Дональда Трампа до французских, венгерских и прочих националистов. Это симпатии к Владимиру Путину, высказываемые с разной степенью откровенности. Чем такое единство можно объяснить? Получается, что российский президент стал символом, может быть, даже знаменем для "строителей разъединяющих стен" по всему миру.
Андрей Остальский – лондонский политический комментатор
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции