Иван Толстой: "Мой литературный календарь" - так назван двухтомник, выпущенный во Франкфурте-на-Майне писателем, историком и издателем Владимиром Батшевым.
У Владимира Семеновича Батшева богатое и бурное прошлое. Он родился в 1947 году, в 65-м вошел в литературное объединение СМОГ, редактировал самиздатские литературные журналы и альманахи, провел год в тюрьме и два – в ссылке по обвинению в тунеядстве. После ходатайств западной общественности вернулся в Москву, участвовал в диссидентском движении, продолжал самиздатскую деятельность, работал литературным консультантом в официальных советских издательствах, закончил сценарный факультет ВГИК, писал сценарии, в перестройку – представлял в Москве эмигрантское издательство «Посев». Был внештатным обозревателем Радио Свобода.
Еще до эмиграции основал в Москве издательство «Мосты», но свою главную издательскую деятельность развернул уже в Франкфурте-на-Майне. Владимир Батшев редактирует два литературных журнала: тонкий, «Литературный европеец» и толстый: «Мосты». О выпущенных им книгах он расскажет сегодня в своем интервью, которое мы начнем с разговора о новейшем двухтомнике «Мой литературный календарь». Это почти 800 страниц биографий русских писателей ХХ века, расположенных в календарном порядке, от первого января и до конца декабря. Таким календарем можно пользоваться в любой год. Его особенность – в щедром присутствии на его страницах малоизвестных фигур, по преимуществу эмигрантских. Но тем и интереснее такой справочник, не повторяющих другие издания, а уж по углу своего зрения – резко отличающийся от всего, что выпускается вокруг.
Дело в том, что Владимир Батшев проводит резкую черту между литературой рассеяния и литературой метрополии. Вы увидите Владимира Семеновича на франкфуртской ярмарке, но не на московской. И это его принцип.
Я звоню издателю. Какую цель преследует ваш календарь?
Владимир Батшев: Во-первых, там будут абсолютно просветительские цели, а, во-вторых, это дань памяти целому ряду людей, которых я в литературе уважаю и очень люблю. Это не просто литературный календарь, а лично мой, Владимира Батшева, литературный календарь, как я его вижу, как я смотрю на все эти события.
Иван Толстой: И как же вы смотрите на историю русской литературы?
Владимир Батшев: Я смотрю на нее грустно, печально, я считаю, что история русской советской литературы это сплошная ложь и кровь, а история русской зарубежной литературы, несмотря на все трудности, с которыми она столкнулась, это развитие абсолютно в том русле, в котором и должна была развиваться русская литература, если бы не трагедия 1917 года. Русская зарубежная литература оказалась в той капсуле, в которой она выплеснулась сначала за рубеж, если мы будем говорить о первой волне, и ей пришлось довольно сложно, потому что самим писателям приходилось налаживать свою литературную жизнь с нуля. Даже Ивану Алексеевичу Бунину, который стал потом Нобелевским лауреатом, даже таким людям как Мережковский, Гиппиус - всей первой волне пришлось довольно-таки трудно. Между тем первая волна создала замечательные издательства, журналы, литературные всевозможные кружки, объединения, салоны, и все это было не только в одном Париже, но по всем центрам русского рассеяния. В той же Югославии, где была основная часть военной эмиграции сосредоточена, и в Болгарии, это было и в Праге, потому что мы знаем о знаменитой «чешской акции» (Русской акции – Ив.Т.), когда всем русским предоставили возможность окончить высшее образование. Мало того, потом еще платили стипендию, на которую многие потом жили. Можно вспомнить ту же самую Цветаеву. Что касается второй волны эмиграции, в которой уже писателей было гораздо меньше, чем в первой, то это была совсем другая уже литературная волна. Это пришли люди с опытом советчины, которые пережили всю эту советскую власть, которые вырвались при первой возможности, которая у них была, за рубеж, наряду с теми, более пожилыми людьми, которые не смогли просто выехать, а которые потом только смогли, я имею в виду Иванова-Разумника, Ивана Елагина, Николая Моршена, Ржевского и других. Им тоже удалось очень много, они создали такие прекрасные центры эмиграции как «Институт по изучению СССР» в Мюнхене, издательство «Посев» огромное, которое со своими НТСовскими связями выпускало замечательный журнал «Грани», «ЦОПЭ», которое выпускало «Мосты», замечательный альманах. Это все пришлось на вторую волну. А третья волна уже пришла на готовое, уже зная опыт первых двух волн, и уже они смогли, воспользовавшись опытом, который был у первых двух волн, создать свои центры, как «Континент». И когда они пришли, у них была такая замечательная подкормка и кормушка, как Радио Свобода, «Би-Би-Си» и другие радиостанции, которые не давали интеллектуалам умереть с голоду, а давали возможность иметь твердый заработок или работу фрилансами. Такова была волна вот эта, третья, а потом, уже нынешняя, которая пришла, эмиграция четвертая, ей оставалось только использовать накопленный опыт для того, чтобы спокойно жить и творить.
Иван Толстой: А в чем драма состояла?
Владимир Батшев: Давайте возьмем судьбу нашей великой поэтессы. Иметь мужа советского агента, мерзавца, убийцу, который ее загнал, по существу, в петлю - вот классический пример драмы русской зарубежной литературы. Это первое, что в голову приходит, – Цветаева, потому что это такое, уже набившее. А если другое - драм сколько угодно в русской зарубежной литературе было. Что, много переводили на иностранные языки нобелевского лауреата Ивана Алексеевича Бунина? Конечно нет. А Ремизова? Смешно говорить об этом. Русская литература занимала в Европе свое параллельное с мировой литературой место, развивалась абсолютно самостоятельно, самостоятельно приходилось ей развиваться и завоевывать определенные позиции в этой мировой литературе. Ведь все-таки два из нобелевских лауреатов это писатели эмигранты – Бунин и Бродский. Значит, какие-то успехи были у русской зарубежной литературы, если с такой точки зрения подходить.
А драм - сколько угодно. Но драм больше, все-таки, по ту сторону границы. Драмой нельзя назвать то, что писателя не переводят или мало переводят на иностранные языки. Это просто говорит о вкусах издателей. Драма не в этом, драма просто в том, что количество читателей сокращается. Потому что читатель есть, но ему нормальная литература просто не очень-то нужна, ему гораздо интереснее листать какой-то таблоид или просто сидеть у телевизора,или просто смотреть в смартфон.
Иван Толстой: Как удельно распределился состав писателей в Вашем календаре? Сколько в нем рассказов о литературе подсоветской, а сколько – об изгнаннической?
Владимир Батшев: Вольфганг Казак, автор знаменитого Энциклопедического словаря русской литературы 20 века, я его немного знал, и я хотел уравновесить, чтобы не было перехлеста в одну сторону или в другую. Там ровно все-таки, фифти-фифти.
Иван Толстой: Судьба каких писателей волнует вас самого сильнее всего?
Владимир Батшев: Бунин, Галич, Ремизов, Иван Елагин, Лев Шестов, Алданов. Аксенов, Гладилин - это уже из третьей волны. Вот такие первые пришедшие на ум, кто чаще всего у меня из писателей перечитывается. Может быть, я бы еще Тургенева перечитал. Еще мне очень нравится такой писатель замечательный по языку, в Израиле он живет, Феликс Кандель, он тоже к третьей волне принадлежит, мне его всегда приятно было читать. Сургучева я люблю. Набоков… Я даже не знаю, как сказать, мне очень нравится стилистика Набокова. Замятин очень для меня интересен, как писатель, особенно его рассказы, они мне более интересны, чем большие произведения.
Иван Толстой: Владимир Семенович, а что вам, как издателю, удалось сделать за годы жизни на Западе?
Владимир Батшев: Появился меценат Гершон Киприсчи, который очень любит русскую зарубежную литературу, и он очень помог нашему издательству, и, вообще, во многих наших акциях - со стендом на книжной ярмарке и прочее. Таких людей было очень много в первой волне, и такие меценаты очень помогали. Есть такой человек, который очень помогает нашему издательству в последнее время, и мы смогли издать за последние три года около сорока книг. Сорок книг это, я думаю, достаточный показатель того, что мы издаем. Во-первых, мы издаем современную русскую зарубежную литературу. Из тех, кто живет в Германии, мы издали всех основных писателей. Семь книги Леонида Борича, Игоря Гергенрёдера, Бориса Майнаева, издали мы Джин Вронскую из Англии, из Франции мы издали Евгения Терновского, очень интересного писателя. Кроме того, еще, как говорят в России, научно-популярную литературу. Есть группа ученых, они занимаются историей русской экономической мысли за рубежом, русские экономисты эмигранты. Мы издали эту группу, это Корицкий, Нинциева и Щербаковский, один живет в Гамбурге, а другие в Петрограде. Мы издали пятнадцать книг про русских ученых-экономистов зарубежья. Даже пятитомный энциклопедический словарь. Только что у нас вышла книжка Щербаковского про советолога эмигранта Португейса. Перед этим мы издали его книгу «Новый Град и Федотов». То есть, продолжать отдавать дань памяти ушедшим - тоже одна из традиций издательства. Я не говорю по свои книги. Я издал почти все, что я написал. Вот переиздалимоего «Власова», четырехтомник, уже третье издание, в переплете, в суперобложке, сейчас - двухтомник «Литературный календарь», а перед этим у меня был издан еще один мой небольшой роман, и перед этим книга об Александре Галиче, которая подверглась безудержной травле в России.Сорок книг за три года это, я думаю, очень неплохой результат для нашего маленького издательства. Мы стараемся держаться на плаву, и к каждый год к книжной ярмарке выпускать книги. Сейчас у нас выпущено семь книг к ярмарке, которая начнется через месяц.
Иван Толстой: Рассказывал писатель, историк и издатель Владимир Батшев. А теперь я кое-что процитирую из его календаря.
Например, запись под 31-м мая 1989 года.
«В Кельне умерла Раиса Давыдовна Орлова-Копелева, писательница и публицист. Лишенная вместе с мужем Л.З. Копелевым советского гражданства она, как и Копелев, вписалась в немецкую литературную жизнь и литературную жизнь русской эмиграции, выпустила несколько хороших книг – «Последний год жизни Герцена», «Воспоминания о непрошедшем времени» и др.
Другая запись под тем же числом.
«31 мая 1898- Родился литератор и журналист Михаил Ефимович Кольцов (Фридлянд, расстрелян в лубянском подвале в 1940). Несколькими страницами раньше я писал об Эренбурге. Очень похожа на его судьбу и судьба Михаила Кольцова. Разумеется, конец у них был разный. Но жизнь - очень похожая. И не только жизнь, но и циничное отношение к происходящему вокруг. Кольцов был ведущим коммунистическим публицистом, заместителем редактора «Правды», одновременно редактором «Огонька» и «Крокодила». Он был вхож к Сталину, и выполнял (по утверждению знающего дело Юлиана Семенова) не только задания ЦК ВКП(б) за границей, но и задания НКВД. Из Михаила Кольцова его брат, придворный карикатурист Борис Ефимов и ежи с ним в своих поздних разрешенных воспоминаниях изображали страдальца и мученика. НоКольцов не был ни страдальцем, ни мучеником. Это был верный сталинский холуй и «шестерка». «Проводил линию партии», не смущаясь и не останавливаясь ни перед чем. Будучи представителем (политическим) Сталина в Испании, поощрял расправы с инакомыслящими, даже попал в этом качестве в роман Хемингуэя «По ком звонит колокол» (под именем Каркова). Громил и метал молнии по адресу всех «чуждых элементов» и на родине. Но чем-то не угодил людоеду и был съеден. Не жалко».
«23 августа 1943. В Берлине при бомбежке погиб писатель Николай Николаевич Брешко-Брешковский (родился в 8.2.1874). Сын известной революционерки, знаменитой «бабушки русской революции», он избрал иной, чем мамаша, жизненный путь. Популярный до революции, и не менее популярный в эмиграции писатель, он писал легко, и литература его была легкой, то, что сегодня назвали бы маскультурой. Ну и что? И такая литература нужна. Он написал несколько романов о борцах «Чемпион мира», «Гладиатор наших дней», «В мире атлетов», о людях искусства «Записки проходимца», «Прекрасный мужчина», «Записки натурщицы» о шпионаже в Первую мировую войну - «Гадины тыла». «Шпионы и герои», «В сетях предательства», «Ремесло сатаны». Он много писал для кино. Николай Николаевич был первым в России профессиональным писателем, приглашенным для написания сценария. В эмиграции он написал 30 романов, его работоспособность была необыкновенной. Он погиб в Берлине при одной из первых бомбежек. Если вы, любезные читатели, прочтете 3 том моего «Власова», то узнаете: зачем и почему англичане варварски разбомбили Германию. Наши читатели, которые живут в Германии, могут подтвердить, что в их городах, дай Бог, один-два квартала уцелело от англо-американских бомб. Я сам живу в таком городе. В перестроечное время, когда много хороших и забытых книг предприимчивые издатели выбросили на рынок, появилась и книжка Брешко-Брешковского. К сожалению, одна и не лучшая».
Еще одна запись в «Литературном календаре» Владимира Батшева.
«15 октября 1920 года - Родился писатель и поэт Анатолий Андреевич Даров (Духонин, умер 8.2.1997 в Нью-Йорке). В 1938-39 сидел под следствием в НКВД, но был выпущен. Учился в Ленинградском институте журналистики до войны и во время блокады. Весной 1942 вывезен с группой блокадников в Сталинград, а потом на Кубань. Был мобилизован немцами в отдел пропаганды «Кавказ». Работал в местных газетах Мелитополя, Николаева, Херсона, Одессы выпускающим. Некоторое время замещал заболевшего редактора русской газеты в городе Кропоткине. В 10 номерах газеты «Русская мысль» города Николаев-на-Днепре впервые опубликовал свой роман «Блокада». При отступлении немцев ушел вместе с ними. В Румынии «Кавказ» был распущен и все русские направлены в Берлин. Даров стал работать выпускающим двух власовских газет «Заря» и «Доброволец». После войны жил в Мюнхене, где опубликовал роман на ротаторе (1945). Позднее под разными названиями роман был опубликован в «Гранях» и «Возрождении», переведен на французский язык (1959). Пресса тогда писала о романе: «Солнце все же светит» с подлинной художественной простотой повествует о мученичестве огромного города, оставленного коммунистическими военными преступниками- центральным и областным партруководством - на голодную смерть, обстреливаемого неприятелем- и все-таки духовно не сдающегося. При сопоставлении этой книги с «Ленинградским дневником» Веры Инбер испытываешь даже не стыд за орденоносицу, а только сильнейшее удивление: как можно спекулировать на таких темах?». Некоторое время Даров учился в Богословском институте в Париже. В 1960 переехал в США. Преподавал русский язык в университете Сиракузы, штат Нью-Йорк. В 1970-80-е годы опубликовал в «Новом русском слове» около 200 статей под рубрикой «Литературные заметки».
Запись от 5 ноября 1995 года.
«Умер Борис Суварин (умер 1.11.1984). Кто-то из известных личностей сказал: «Никто так не ненавидит коммунизм, как те, кто его исповедовал». Полностью это относится к Суварину. Он был одним из основателей Французской компартии, членом Исполкома Коммунистического Интернационала, функционером в Москве. Но вовремя понял, в что дело и смог сбежать из столицы красных негодяев в родную Францию. Наполовину – русский, наполовину – француз, он хорошо разбирался в сущности вопроса и потому первая биография кремлевского людоеда принадлежит ему. «Сталин» Бориса Суварина долгие годы было лучшим произведением на эту тему (пока не появились книги А. Авторханова и других). Для Суварина СССР был «империей лжи». Каждая из четырех букв этого названия лож, говорит он. «Союз» -никакого союза не было и не будет, «Советских» -никаких советов нет, они давно разогнаны, «Социалистических» -социализм начисто отсутствует, «Республик» - нет, и в помине не было. Кирилл Померанцев вспоминает, как с Сувариным зашел разговор о сбежавшей Аллилуевой. Он считал, что сколько-нибудь стоющих «разоблачений» от нее ждать не следует. Сталин, безусловно, ее любил, но никаких «тайн» ей не доверял. А тем, кто мог с ней общаться, было «предложено» на политические темы с ней не разговаривать. «Предложение» же Сталина имело силу закона. Разумеется, и сам Суварин не знал, что говорил и чего не говорил отец своей дочери, но нет сомнения в том, что он понимал Сталина лучше, чем его собственная дочь. Действительно, обе книги Аллилуевой произвели сенсацию, но никаких тайн кремлевского «королевства» не выдали. Он до конца своих дней был предельно точен, а если в чем-либо сомневался, сразу же лез в свой архив, где все было с точностью расписано и распределено. «Архив»! Он с настоящей болью жаловался Померанцеву, что от архива остались лишь крохи: все было захвачено немцами, когда ему пришлось с женой бежать в США. Его обвиняли в некоторой слабости к Ленину, как и многих бывших коммунистов. Он начисто это отрицал, говорил, что Ленин – основатель «системы», а Сталин был рьяным его последователем. В 1978 году Анна Евреинова (вдова режиссера Николая Евреинова), у которой остановилась дочь Луначарского (в свое время Суварин по-настоящему дружил с Луначарским), сказала Кириллу Померанцеву, что она хотела бы встретиться с Сувариным. Просьбу Померанцев передал. Суварин спросил: «А что она делает?» - «Работает в агентстве «Новости». «Передайте ей, что мне с ней абсолютно не о чем говорить,- сказал Суварин. Дочь Луначарского поняла и больше не настаивала на встрече».
«5 декабря 1984 года - В Москве умер Виктор Борисович Шкловский. Для многих Шкловский остался литературоведом, но он был и писателем, и кинодраматургом, и киноведом. До революции состоял в партии эсеров, что заставило его эмигрировать. В 1923 году вернулся в Россию, и пошел в услужение советской власти. Еще до революции он исповедовал формальный метод в литературоведении, а после возвращения примкнул к ЛЕФу, став одним из его идеологов. Ему принадлежат сценарии таких известных советских фильмов немого периода, как «По закону» (режиссер Л.Кулешов), «Любовь втроем» (режиссер А.Роом), а в звуковом кино – «Минин и Пожарский» (режиссер В.Пудовкин) и многие другие. Человек он был непростой, лукавый, талантливый, эрудит, но всю жизнь боялся чего-то, поэтому приспосабливался к режиму всеми возможными способами. Есть у него отличная книга «Письма не о любви или Zoo». А также придуманная им байка (впервые опубликованная в книге «Гамбургский счет»). Суть ее такова. Раз в год собираются в Гамбурге цирковые борцы и борются по-настоящему, без дураков, без фокусов, показывают кто на что способен. Понятие «по гамбургскому счету» означает истинное положение вещей, подлинное творчество. Обидно, что автор этой красивой байки редко жил «по гамбургскому счету». Находясь в ялтинском санатории в 1958 году вместе с Сельвинским (кто их заставлял, кроме собственной трусости!), дал телеграмму в Москву, собранию писателей, где изгалялись над Пастернаком. Шкловский присоединялся к «голосу масс». Подло вел себя в середине 60-х годов по отношению к своему бывшему ученику А.Белинкову. Многое можно припомнить Шкловскому. Но надо ли? С.Довлатов приводит такое высказывание Шкловского: «Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому что это бессмысленно. Да, бессмысленно… Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки…». Возможно, но ведь Шкловский и не пытался внушать эти представления.
И еще из «Литературного календаря» Владимира Батшева.
«20 декабря 1941 года - В Таллинне умер поэт Игорь Владимирович Северянин. Северянин не просто эгофутурист, не только основатель направления в футуризме. По моему мнению он – пародист, сатирик, ненавистник мещанства и обывательской пошлости. Не зря в то время никто не понял его сатиры, его издевательства над «красивой жизнью». У Северянина замечательная лирика 1930-х годов, совсем иная поэзия, чем та, к которой привыкла дореволюционная российская публика, да и мы, узнавшие о Северянине из учебников.
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла – в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
«24 декабря 1969 года - В Марселе умер поэт Борис Борисович Божнев. Это был странный, необычный для своего времени поэт. У него вышло пять книг в разных издательствах, а когда его не издавали, то он сам себя издавал - несколько десятков экземпляров (почти, как многие из нас), насколько хватало денег. Он остался поэтом малоизвестным, неуловимым. Однако, многие эмигрантские критики, в частности, Владислав Ходасевич, высоко ставили поэзию Божнева. Стихи его были странные. Вот такие, например.
На некрасивых девушек и женщин,
Друзья, смотрите проще и нежней.
Мужчины любят их слабей и меньше,
Им чистый взгляд дороже и нужней…
А всех одетых бедно, не по моде,
И всех немного слишком старых дев
Пускай ваш взгляд прелестными находит,
Обняв, ощупав, обласкав, раздев…
Или такие, выбивающиеся из общего ряда стихов тех лет:
По кладбищу хожу веселый,
С улыбкой светлой на губах,
Смотря как быстро новоселы
Устроились в своих гробах.
На кладбище всегда веселье –
Ко всем, кто бесприютно жил,
Пришел на праздник новоселья
Живущий выше старожил.
Читая подобные стихи Божнева (а их него множество), никак не отвяжешься от мысли, что пресловутый советские «чернушки», типа «Мальчик в подвале нашел огнемет - больше в деревне никто не живет», появились в Париже под пером странного нелюдимого поэта Бориса Божнева в середине 20-х годов прошлого века.
Так пишет в своем календаре (текстуально: в «Моем литературном календаре») Владимир Семенович Батшев. Двухтомный календарь только что вышел во Франкфурте-на-Майне в издательстве «Литературный европеец».