Убийца или "стрелочник"?

Марьяна Торочешникова: 1 ноября Черкесский городской суд огласит приговор по делу бывшего заместителя начальника Управления МВД по городу Черкесску Руслана Рахаева. Пять лет назад в отделе полиции, где он работал, от побоев умер задержанный Дахир Джанкезов, и шестеро полицейских, подчиненных Рахаева, дали показания против него. В 2013 году суд приговорил Руслана Рахаева к 13 годам колонии строгого режима, однако защите удалось добиться отмены приговора, и в июне 2015 года дело начали слушать заново.

Эта история, по мнению правозащитников, наглядный пример того, как в России не работает принцип презумпции невиновности, как фабрикуются уголовные дела и как сложно остановить маховик системы, особенно если следствию по каким-то причинам неинтересно искать и привлекать к ответственности настоящих преступников.

В студии Радио Свобода – юрист фонда "Общественный вердикт" Дмитрий Егошин, на видеосвязи из Черкесска – бывший капитан полиции, а ныне подсудимый Руслан Рахаев.

Прежде чем начать разговор, я предлагаю посмотреть фрагмент документального фильма, снятого в рамках проекта "Жизнь после пыток" Фондом "Общественный вердикт".

Руслан Рахаев: Направили сюда начальником Уголовного розыска города Черкесска. В отделе происходит ЧП. В кабинете у моих сотрудников находят труп. Начинаются крики: "Ты куда лезешь? Это не твое дело! Ты здесь никто, и звать тебя никак. Ты хочешь на них сказать, а они шесть человек на тебя будут говорить. Мы решаем, у кого труп был в кабинете!" Я говорю: "Как это понять – у кого труп был?" – "Мы решим".

Диктор: Когда же они через три дня пришли в Следственный комитет, то все дружно обвинили в нанесении травм Джанкезову и избиении его подельника начальника ОУР, капитана полиции Руслана Рахаева, который видел первого всего несколько минут за полчаса до его смерти, а второго задержанного не видел вовсе. Он якобы приказал завести задержанного в свой кабинет и там избивал его в течение 20 минут. При этом он периодически проходил в их кабинет и там, скрываясь за медицинской маской, наносил побои подельнику Джанкезова. Судебно-медицинская экспертиза установила, что все побои были нанесены Джанкезову за четыре-шесть часов до смерти, а значит, за три-пять часов до его встречи с Рахаевым.

Лидия Жабелова, тетя, общественный защитник Руслана Рахаева: 11 лет отслужил, до 32 лет, потом сидел, потом вышел, и пять лет мы судимся, вот в октябре будет ровно пять лет, как вся наша семья не живет, а все посвящено только этому. Мне все время казалось, что появится кто-то, кто скажет: "А ну-ка, прекратите это безобразие!" Вот я сейчас до кого-то достучусь, сильного такого, порядочного, который возмутится и скажет: "А ну-ка, прекратите!" Сколько можно издеваться над людьми? Это же настолько очевидно!

Любовь Рахаева, мать Руслана Рахаева: Когда у тебя все хорошо, ты не понимаешь, как все плохо, как ты беззащитен и ты ничего не значишь! Ничего не значит твоя биография, твое воспитание, ничего не значит, что он чей-то сын, что за ним стоят люди. Всем на все наплевать!

Евгений Николаев, эксперт, руководитель пятигорского филиала "124 лаборатории медико-криминалистической идентификации": Надо отдать должное его родственникам, особенно Лидии Локмановне: она каким-то чудом пришла в нашу организацию. Когда Лидия Локмановна приехала ко мне, я прочитал документы и говорю: "Извините, а о чем здесь вообще речь?" Гениальный образчик профессионального цинизма! Вот заранее знали, что глупость, и тем не менее… Можно сделать только один вывод: люди отрабатывают, по-другому это оценить невозможно. Все пять судебно-гистологических исследований, проведенных в разных бюро, однозначно свидетельствуют об обнаружении лейкоцитарного вала вокруг повреждений. Этот вывод полностью выбивает обвинение, потому что получается, что Джанкезова избили до поступления в Черкесский отдел.

Корреспондент: Получается, что следствию легко сослаться на экспертизу в обоснование своего обвинения и таким образом отчасти снять с себя ответственность.

Евгений Николаев: Конечно. У нас сейчас столько таких случаев, что вы даже себе не представляете.

Корреспондент: Именно случаев, когда есть реальное событие?

Евгений Николаев: Фальсифицированных экспертиз.

Марьяна Торочешникова: Полную версию фильма можно посмотреть на сайте фонда "Общественный вердикт" или на канале фонда в YouTube.

Руслан, вас обвиняют в превышении полномочий и причинении тяжких телесных повреждений, повлекших смерть Дахира Джанкезова, и в избиении еще одного гражданина, который сейчас является потерпевшим по этому делу. Но вы заявляете, что видели погибшего всего несколько минут, и что бывшие подчиненные вас подставили. Почему?

Руслан Рахаев: Мотив у них один – уйти от уголовной ответственности. Мы пять лет доказывали, что они его избивали, и только в этом суде уже гособвинитель заявляет: "Да, они его били, да, они ему сломали ребра, нанесли ушибы внутренних органов, но они его не убивали. И у них нет мотива вас оговаривать, они говорят правду". Через пять лет мы услышали от них, что они все-таки его избивали. А они впятером говорят, что это сделал Рахаев.

Марьяна Торочешникова: Есть расхожее мнение о полицейской, милицейской солидарности, что "рука руку моет", своих не подставляют. Почему в этой истории вас выбрали жертвой? Почему, по вашим словам, ваши подчиненные сговорились и решили свидетельствовать против вас?

Руслан Рахаев: Чтобы уйти от уголовной ответственности. У них не было другого выхода. Они продержали человека, в 1:20 ночи они его освидетельствовали, и в течение 10 часов, как они говорят, он находится в опорном пункте. Но не установлено, где он находился. А через 10 часов его в отдел доставляют избитым и окровавленным, и его не осматривают по горячим следам, а осматривают через 10 месяцев, в августе 2012 года.

У них прямой умысел – чтобы уйти от уголовной ответственности, они обвинили в этом меня. Ни один здравомыслящий человек не заберет умирающего человека к себе в кабинет, это нереально! Я в этой должности проработал 24 дня, ни я их не знаю, ни они меня не знают. Мне приписывают мотив – карьеризм и природная жестокость. Гособвинитель Макашев в подтверждение этого приводит тот факт, что я принимал участие в отражении нападения на город Нальчик в 2005 году. Это карьеризм?

Марьяна Торочешникова: А как может быть связана история с нападением на Нальчик с тем, что случилось в 2013 году в вашем отделении полиции? После прений сторон гособвинитель заявил: "Рахаев принимал там участие, у него произошел надлом личности. У него природная жестокость, он в этом принимал участие, потому что он садист, он такой человек".

"Он" – то есть вы, Руслан, притом что никаких психологических экспертиз, как я понимаю, в отношении вас не проводилось? Ведь не психологи устанавливали эти факты?

Руслан Рахаев: В отношении меня проводилась психиатрическая экспертиза, и ничего такого не установлено. Даже близко нет, чтобы у меня был какой-нибудь посттравматический синдром или что-то подобное. Я защищал свою жизнь, как и все сотрудники. Они пришли нас убивать. В это время погибли десятки сотрудников.

Марьяна Торочешникова: И это было в 2005 году, а вас обвиняют в том, что случилось у 2013-м…

Дмитрий, расскажите, как вам стало известно об этом случае с Русланом Рахаевым и почему фонд "Общественный вердикт" заинтересовался этим делом? Я знаю, что "Общественный вердикт" отслеживает истории, связанные с пытками обычных людей представителями правоохранительных органов, а здесь получается, что "Общественный вердикт" вдруг встал на сторону бывшего полицейского. Что произошло?

Дмитрий Егошин: В фонд обратились Руслан и его родственники с просьбой отказать им помощь в этом деле. Изучив документы, мы увидели, что Руслан выдвигает свою версию о том, что он непричастен к совершению данного преступления, и судебно-медицинские экспертизы подтверждали его версию. Фонду стало интересно, и мы приняли это дело в производство. Тут есть два момента. Сотрудники полиции неоднократно упрекали нас в том, что мы никогда не защищаем права сотрудников полиции. А здесь появился повод рассказать, что мы также защищаем и их, оказываем им помощь.

Другой момент: получается, что потерпевшие – это, так или иначе, жертвы, а люди, которые совершили в их отношении преступление, остаются безнаказанными. Здесь должен все-таки сработать принцип справедливости: надо найти виновных и помочь избежать уголовной ответственности невиновному.

Марьяна Торочешникова: А насколько показательно это дело? Правозащитники фонда "Общественный вердикт" и журналисты, которые отслеживали ход этой истории, говорили, что здесь просто идеальный образец того, как не надо поступать правоохранительным органам, если они хотят найти виновных. Действительно ли там были фальсификации? И можно ли говорить о фабрикации этого уголовного дела?

Дмитрий Егошин: О фальсификациях говорить сложно. Мы не обращались в правоохранительные органы, чтобы дать оценку тем или иным следственным действиям на предмет их расфальсификации. Следователь работал, собирал доказательства, другой вопрос – как он их оценивал. И вот здесь как раз показательно, что если кого-то назначили виновным, то уже очень сложно оправдать себя, несмотря на то что есть доказательства невиновности. Если следствие уже сформировало определенную точку зрения – "виноват", то все, это дело уйдет в суд, а так как у нас оправдательных приговоров очень мало, человек будет осужден почти без вариантов.

Марьяна Торочешникова: В деле несколько независимых друг от друга выводов экспертов, которые подтверждают фактически одно и то же: смерть потерпевшего наступила за часы до того, как он "встретился" с Русланом Рахаевым в полицейском участке. Почему суд и следователь не приняли это во внимание?

Дмитрий Егошин: Нет, смерть наступила, когда Руслан находился в отделе, но травмы были нанесены за несколько часов до того, как потерпевший встретился с Рахаевым. Но следствие идет по пути наименьшего сопротивления – может быть, неохота работать, может быть, есть какой-то заказ, но я не буду об этом говорить, потому что у нас все-таки нет доказательств.

Дмитрий Егошин

Экспертизы просто откидываются в сторону. Есть показания бывших коллег – сотрудников полиции, которые указывают на Руслана как на лицо, которое совершило преступление. И следователь, и суд первой инстанции, когда Руслан был уже осужден и приговорен к заключению, не принимали все эти экспертизы. Есть показания свидетелей, и это основные доказательства вины Руслана. И сейчас мы наблюдаем такую же картину – экспертиза игнорируется.

Марьяна Торочешникова: Руслан, а как вы оцениваете такое количество экспертиз, свидетельствующих в вашу пользу, и показания людей, которые говорят противоположное тому, что содержится в этих экспертизах? И как на это реагирует суд?

Руслан Рахаев: Следственный комитет на протяжении этих пяти лет искал то экспертное учреждение, которое подтвердило бы, что все травмы Джанкезову были нанесены в течение одного часа до смерти. Это укладывалось бы в то время, когда я его увидел буквально на две-три минуты, и после этого он ушел. Искали по всей стране, начиная от Карачаево-Черкесии: Ставропольский край, Ростовская область, Краснодарский край, Российский центр судебно-медицинских экспертиз, Московская область…В независимой 124-й лаборатории медико-криминалистической идентификации в Ростове уже мы заказывали экспертизу. Потом "Общественный вердикт" заказывал независимую экспертизу в Московском бюро. И все говорят: это было в то время, когда он находился под бдительным присмотром этих пяти бывших сотрудников полиции (сейчас уже никто из них там не работает).

Марьяна Торочешникова: Тем не менее судьи слушают показания свидетелей, не слышат ваших доводов и не смотрят на экспертизы. Почему это происходит? Разве не в интересах суда и общественной справедливости, чтобы к ответственности были привлечены именно виновные, которые избивали задержанного человека?

Руслан Рахаев: Как выясняется, нет. В материалах уголовного дела нет ни одного документа, подтверждающего мою вину. А у них в кабинете находится труп, у них находятся медицинские препараты, которыми они приводили его в чувство, и это не изымается.

Первоначальные следственные действия, когда надо устанавливать лицо, совершившее данное преступление, проводятся через десять месяцев! Как это? Детализация телефонных соединений, которой мы добивались, проводится через восемь месяцев. Детализация моего рабочего телефона до сих пор не проведена. Только в Черкесском городском суде уже через пять лет истребована детализация, но данная информация о телефонных соединениях хранится только три года. Детализация телефона потерпевшего не была сделана. Следствию нужны были эти пять человек, свидетелей, больше его ничего не интересует.

Согласно закону, ни одно доказательство не имеет изначально установленной силы. Судебно-медицинская экспертиза, как нам говорит следствие, – это такое же доказательство, как показания тех же свидетелей, которые заинтересованы в прямом исходе дела. Только в этом суде у прокуратуры уже не было выхода, и гособвинитель в прениях заявил: да, они его били, сломали ему ребра. А почему вы пять лет утверждали, что этого не было, что они его не трогали?

Марьяна Торочешникова: Но при этом гособвинитель в прениях опять попросил именно вас привлечь к ответственности, приговорить к 13 годам строго режима и еще к выплате штрафа или компенсации в адрес потерпевшей стороны.

Руслан Рахаев: Да. А в их отношении – выделить в отдельное производство дело по факту нанесения телесных повреждений.

Марьяна Торочешникова: Дмитрий, а как такое вообще возможно? В Конституции РФ есть положение, которое предусматривает презумпцию невиновности. В Уголовно-процессуальном кодексе тоже написано, что никто не может быть признан виновным иначе, как по решению суда, и все сомнения судьи и следователи должны трактовать в пользу этого подозреваемого или обвиняемого. Почему же в итоге именно подозреваемые должны доказывать свою невиновность?

Дмитрий Егошин: Так у нас сложилась практика, что свою невиновность нужно доказывать. И на примере Руслана мы явно видим, сколько сил, времени и средств нужно потратить на то, чтобы доказать: я невиновен. Практика идет таким образом, что проще указать пальцем, представить минимум доказательств, которые даже косвенно будут говорить, что человек виновен, и в дальнейшем явно будет обвинительный приговор. Сложно сказать, почему не работают эти принципы.

Марьяна Торочешникова: Ну, в деле Руслана Рахаева все-таки есть косвенные признаки сомнений судей в том, что они привлекли к ответственности того, кого нужно. Первый приговор все-таки отменили. Кроме всего прочего, Руслана после почти двух лет содержания под стражей в СИЗО отпустили на свободу под подписку о невыезде, и это уже прямой сигнал суду. Почему же обвинение продолжает упорствовать? Их что, званий там лишат, премий? Какая личная заинтересованность должна быть у государственного обвинителя или следователя, чтобы фактически измываться над человеком?

Дмитрий Егошин: Прокуратура поддерживает государственное обвинение. Я не знаю, какие могут быть последствия – может, выговор или еще какие-то меры дисциплинарного воздействия, но прокуратура крайне редко отказывается от обвинения. Их цель – как раз удержать обвинение, чтобы человек был осужден.

Марьяна Торочешникова: А почему так происходит? Вот следствие отделили от прокуратуры, придумали Следственный комитет, и, казалось бы, прокуратура теперь – совершенно независимый орган, и они должны как раз оценивать все эти материалы, которые им принесли следователи, и делать выводы. И по тому же УПК, у государственного обвинителя есть все полномочия, все возможности в открытом судебном заседании заявить об отказе поддерживать это обвинение. Такое происходит в России?

Дмитрий Егошин: На моей памяти только один раз государственный обвинитель отказался от гособвинения, уже ближе к прениям.

Марьяна Торочешникова: А что стало с этим гособвинителем? Он остался работать?

Дмитрий Егошин: Остался. Но я полагаю, что здесь позиция гособвинения все-таки была определена на более высоком уровне. А так сам прокурор, который находится в процессе, по собственной инициативе встанет и скажет: да, я согласен с тем, что здесь слабые доказательства, следствие недоработало, и поэтому я не буду в дальнейшем поддерживать это обвинение. Но, как правило, гособвинитель, несмотря на то что есть доказательства невиновности человека, всегда до конца поддерживает свою позицию и просит назначить наказание.

Марьяна Торочешникова: Но какой резон прокурору это делать?

Дмитрий Егошин: Я тоже каждый раз пытаюсь это понять.

Руслан Рахаев: У меня тоже нет ответа. Наверное, практика такая. Но я знаю, что Верховный суд КЧР выдвинул пункты, которые должны были быть выполнены, чтобы это уголовное дело было направлено для рассмотрения в суд. Ни один из этих пунктов не был исполнен. После этого Следственный комитет два года промурыжил у себя это дело и направил его в прокуратуру республики. Заместитель прокурора республики в марте отказывается подписывать обвинительное заключение и возвращает уголовное дело обратно в Следственный комитет, указав те же пункты, которые не были выполнены.

Через две недели после этого уголовное дело снова направляется в прокуратуру республики, его там подписывает уже другой заместитель прокурора, и оно уходит в суд. Я догадываюсь, в связи с чем именно на меня такой прессинг, но это все слухи, а я не хочу опираться на слухи.

Марьяна Торочешникова: Руслан, вы долгое время были по ту сторону баррикад как полицейский – вы ожидали оказаться в такой ситуации? И насколько то, что вы видели во время работы следствия, во время работы ваших коллег, которые собирали какие-то материалы, доказательства по вашему уголовному делу… Вы сразу опустили руки или рассчитывали на какую-то справедливость?

Руслан Рахаев: Я знал, что я невиновен и что я в любом случае буду доказывать, что не совершал этого преступления. Когда я сидел в СИЗО, когда мне дали 13 лет, я думал, что мне делать: а как же мои родственники, мои близкие, моя маленькая дочка вырастет без меня, и ей будет почти 14 лет, что она будет обо мне думать? И тогда я стал писать книгу, чтобы люди знали, что я этого не совершал. Я расписал всю свою жизнь, начиная с четырех лет, когда на меня прыгал петух: все, что я делал, с кем встречался, о чем говорил. Я это сделал, чтобы моя дочка, мои близкие знали, кто я.

Марьяна Торочешникова: Но одно дело – то, что говорите вы, а другое – то, что потом ложится в основу тех или иных юридических документов. Статистика оправдательных приговоров в РФ настолько ничтожно мала, что понятно: не может быть такого количества виновных людей. А зайдешь в любую колонию или следственный изолятор, куда ходят члены общественных наблюдательных комиссий – там же они все говорят, что невиновны, и невольно начинаешь верить, что людей хватают и сажают просто для того, чтобы отчитаться, заслужить какие-то очередные погоны, а вовсе не для того, чтобы найти виноватых. Дмитрий, можно ли каким-т образом преодолеть эту систему?

Дмитрий Егошин: Можно. Надо требовать от сотрудников правоохранительных органов, от органов Следственного комитета, чтобы они более тщательно делали свою работу. Когда мы пытаемся защитить жертвы пыток, мы наседаем на следствие и требуем от него именно профессиональных действий, более тщательного расследования, чтобы были собраны доказательства вины, которые лягут в последующее обвинение. Не хочу сказать, что мы противодействуем Следственному комитету – наверное, мы в большей степени все же в чем-то стараемся ему помочь, выработать у них какой-то профессиональный подход к работе. Но мы не можем охватить очень многое, нас мало.

Марьяна Торочешникова: Если почитать, что пишут в СМИ, и послушать правозащитников, то в так называемых пыточных делах следствие, как правило, не слишком ретиво берется за дело, не стремится назначать виноватых. И обвинительного приговора в отношении сотрудника полиции надо ждать очень долго, иногда приходится дойти и до Европейского суда по правам человека, чтобы виновных призвали к ответу, и чтобы им еще дали не условные, а реальные сроки.

А в этом случае все получается с точностью до наоборот, то есть, как мы предполагаем, представители следствия не просто манкируют этим расследованием, а назначают виноватым человека заведомо невиновного, чему есть множество свидетельств.

Дмитрий Егошин: Да, когда к нам обращаются жертвы пыток, мы, как правило, всегда идем по такому пути. Следствие выносит постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, то есть, грубо говоря, на сто обратившихся будет возбуждено только десять уголовных дел. Но сама статья 286-я ("Превышение должностных полномочий") достаточно сложно сконструирована, и следователям сложно собрать доказательства вины сотрудников полиции, им проще отказать в возбуждении уголовного дела.

Марьяна Торочешникова: А здесь есть так называемое круговое алиби – пять человек, которые подтверждают свою невиновность и говорят, что виноват Рахаев.

Дмитрий Егошин: Если бы Джанкезов не умер, дело не было бы возбуждено. Джанкезов ходил бы в прокуратуру, в Следственный комитет, в суд, обжаловал бы отказы в возбуждении дела... А здесь они были вынуждены возбудить уголовное дело, потому что в отделе был труп. И им было просто удобно… Не знаю, как они договаривались с этими "свидетелями", что они показали на Руслана. Им нужен был "стрелочник", и "стрелочник" найден – человек со стороны, который недавно пришел в отдел, еще не знаком с обстановкой, с людьми, и он для них никто, он еще не стал в отделе своим человеком, которого нужно выгораживать.

Были аналогичные случаи, людей убивали в отделах полиции, милиции, и сотрудники всегда очень плотно вставали на защиту друг друга, упирались, что ничего не знают, ничего не видели, "никто никого не бил, а он просто пришел и умер у нас здесь". Может быть, Руслан был в чем-то неугоден.

Марьяна Торочешникова: В деле есть еще один потерпевший, который тоже заявляет, что был свидетелем ваших неправомерных действий. Откуда взялся этот человек?

Руслан Рахаев: Его фамилия Джатдоев. Его мать, Байкулова – свидетель, и один из свидетелей из этой пятерки тоже является его родственником (республика очень маленькая). И у этого человека нет ни одного телесного повреждения! Он описывает, что якобы я его избивал – ну, невозможно, чтобы не было следов! Он пойман практически за руку, что он обманывает. В прениях я сказал: "Этот человек был пойман за руку, как обычный вор!" И он выкручивался, гособвинитель пытался вывести его на то, что просто невозможно, чтобы происходили события, о которых он говорит.

Я в этом отделе проработал менее месяца, 24 дня, а до этого работал в отделе собственной безопасности МВД России, и оттуда меня направили в Карачаево-Черкессию.

Марьяна Торочешникова: ОСБэшников, как известно, в полиции не любят...

Руслан Рахаев: Это мягко сказано.

Марьяна Торочешникова: То есть вы думаете, что от вас просто решили избавиться?

Руслан Рахаев: А по-другому это никак невозможно истолковать. Следствие выдвинуло только одну версию – виновность Рахаева. В первоначальных следственных действиях руководитель следственной группы в качестве понятых пригласил своих родственников. В 14 следственных действиях участвуют его родственники, даже под его же фамилией – его двоюродный брат! Это доказано в суде.

Джатдоев, второй "потерпевший", например, утверждает, что ему якобы засовывали в рот какую-то резиновую перчатку, которую он спрятал. Как вы думаете, стали искать эту перчатку? Конечно, нет. Перчатку начинают искать через десять месяцев, хотя он об этом говорил в первый же день. Из-за чего на Рахаева надели перчатки и маску на лицо? Если бы Рахаев его трогал, Рахаев сказал бы: "Так, давайте проведем биологическую экспертизу, и если я его трогал, то останутся биологические следы". Но этих следов нет в природе – ни на Джанкезове, ни на Джатдоеве, и для этого на Рахаева надели маску и медицинские перчатки.

Марьяна Торочешникова: Пока шло следствие – в первый раз, и когда дело возвращали на доследование, кто-то из следственной бригады проявлял к вам сочувствие?

Руслан Рахаев: Мне сказали, что это политическое решение.

Марьяна Торочешникова: В чем же здесь политика?

Руслан Рахаев: Я не знаю.

Марьяна Торочешникова: Дмитрий, а как часто принимаются "политические решения" в такого рода делах? Какая политика в том, что в отделе полиции в небольшом городе случается чудовищное ЧП – обнаруживают труп задержанного человека и привлекают к ответственности нового начальника этого отделения? И почему на это так охотно идут следствие, прокуратура и даже судьи низших звеньев, которые выносили обвинительный приговор?

Дмитрий Егошин: Сложно сказать. Может быть, проще отдать одного, чем половину отдела? Пришел новый сотрудник, тут же произошло ЧП, резонанс большой, поэтому пусть он будет один. Вот "стрелочник" – и все. Ведь если копаться в работе отдела, то можно узнать еще что-то нелицеприятное.

Марьяна Торочешникова: И у всех, наверное, еще свеж в памяти пример с ОВД "Дальний" в Татарстане, где после того, как погиб задержанный, начались проверки, сотрудников лишили званий, чинов и должностей. Может быть, решили, что и здесь могут добраться до уровня министра республики...

Дмитрий Егошин: Да, очевидно, были просчитаны возможные последствия. Если было бы доказано, что преступление совершила группа сотрудников полиции, то речь могла идти уже о какой-то системности, и это могло привести к масштабным проверкам.

Марьяна Торочешникова: Уже переделали милицию в полицию, в том числе – чтобы искоренить пытки, уже приняли во внимание несколько пилотных решений ЕСПЧ, который заявлял о недопустимости использования таких пыточных методов, в том числе, пыточного содержания в СИЗО и в отделениях полиции, но с тех пор ничего не меняется. Почему?

Дмитрий Егошин: Сотрудники привыкли так работать, по-другому они уже не умеют или не хотят. Не хочу сомневаться в компетенции сотрудников полиции, но получается, что выбить показания гораздо проще. Обращаются люди со всей страны, и жалобы однотипные: забрали, привезли, начали бить, надевали противогаз, подключали ток... Регионы меняются, пытки – нет. Это действительно уже система. Можно кивать на 90-е, что тогда профессиональные сотрудники покинули правоохранительные органы, а набрали абы кого, лишь бы справиться с валом преступности… После этого сотрудники милиции и полиции набирали опыт, есть наработки, методики раскрытия преступлений, тем не менее, проще забрать, избить, запытать доставленного в отдел и получить явку с повинной, которая будет лежать в основе обвинения. Чистосердечное признание – царица доказательств.

Марьяна Торочешникова: По Вышинскому.

Дмитрий Егошин: Этот принцип никуда не делся, он до сих пор присутствует. И сколько мы ни говорим, что это надо исключать из базы доказательств, тем не менее, это есть. И судьи говорят: явка с повинной – все, виноват.

Марьяна Торочешникова: И это очень редко принимается судом как самооговор.

Дмитрий Егошин: Я не припомню, чтобы явка с повинной была отклонена как недопустимое доказательство. Явка с повинной всегда ложится в основу приговора. Признался – значит, виноват, и доказательства невиновности уже не принимаются.

Марьяна Торочешникова: Руслан, а вот вы, в прошлом – сотрудник отдела собственной безопасности МВД, как часто слышали о применении пыток и иных недозволенных методов по отношению к задержанным, подозреваемым в совершении тех или иных правонарушений? И знали ли вы, что в том отделе, куда вы пришли работать заместителем начальника, практикуются такие методы?

Руслан Рахаев: В милиции, в полиции очень много достойных людей, которые работали и работают, не жалея себя, рискуя жизнью. В отделе собственной безопасности в мою компетенцию не входила работа с заявителем, у меня было другое направление работы. Вот по отделу "Дальний", о котором вы говорили, было очень много заявителей на этих людей. Но по моему же делу нет ни одного человека, которого я бы обидел, пытал!

Я просил, чтобы суд был открытый, чтобы присутствовали журналисты, и если есть люди, в отношении которых я применял какое-то насилие, то чтобы они пришли и дали показания на меня. Я выступал с открытым лицом, но потерпевшие говорили: нет, мы не хотим, чтобы суд был открытым, мы против присутствия журналистов, и суд отказывал мне в этом. В нынешнем суде я просил, чтобы присутствовали журналисты, но суд не разрешил, чтобы они исполняли свою профессиональную функцию, они могли присутствовать только в качестве слушателей (суд был открытый). Я говорю: "Какой же это тогда открытый суд, если вы запрещаете журналистам записывать на диктофон то, что здесь говорят?". Потерпевшие были против! Не знаю уж, почему. Слухи до меня доходят, но я не хочу на них опираться.

Марьяна Торочешникова: Если сравнивать первый процесс, в результате которого вас приговорили к 13 годам колонии строго режима, и новый, который идет после отмены первого приговора, многое ли изменилось?

Руслан Рахаев: Они абсолютно ничем не отличаются – оба предвзятые. В деле есть эти пять свидетелей, а остальных, кого следствие указывало в качестве свидетелей обвинения, было заявлено 37, и гособвинитель отказался от 11 из них с формулировкой: "в их показаниях нет информации, подтверждающей вину Рахаева". И в показаниях оставшихся – это 21 свидетель – тоже ничего нет, это все люди, которые находились на свадьбе, потому что я 7-го числа отпустил личный состав на свадьбу.

А вот эти пять человек, на показаниях которых строится обвинение, напрямую заинтересованы в исходе дела, и их суд вытаскивал, как только мог. Они давали показания от семи до девяти раз, постоянно их меняя. Когда мы у них спрашивали, почему раньше они говорили так, а теперь иначе, они говорили: "А я свидетель, я могу вспомнить, а могу и не вспомнить". Потом мы у них спрашиваем: "А как это ваше мобильное устройство находится в одном месте, а вы – в другом?" А он говорит: "А это же не моя рука, я мог кому угодно дать свой телефон. И кто им пользовался, я уже не помню". Вот такие вещи они говорят, и суд с радостью их поддерживает.

Марьяна Торочешникова: Руслан, на что вы рассчитываете сейчас?

Руслан Рахаев: Ни на что не рассчитываю! Только на поддержку общественности. Я безмерно благодарен "Общественному вердикту", этому коллективу, который поддержал меня, разобрался в этом уголовном деле! Они досконально знают мое уголовное дело, а в нем уже 26 томов. Я рассчитываю на журналистов, на общественность! Я этого не совершал. Но, как сказал Дмитрий, у нас в стране оправдательных приговоров практически нет.

Марьяна Торочешникова: Дмитрий, а вы на что рассчитывает в этом деле Руслана Рахаева?

Дмитрий Егошин: На оправдательный приговор! Хочется верить, что судья все-таки разберется до конца, несмотря на то, что у него уже было какое-то предвзятое отношение, это чувствовалось в ходе процесса (по моему личному оценочному мнению). Я очень надеюсь, что все доказательства будут им взвешены – как обвинительные, так и доказательства невиновности Руслана, и будет вынесен оправдательный приговор.