Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет" назад. Самое интересное и значительное из эфира Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история.
Паспорт Бродского в обмен на чешскую любовь. Для кого издаются русские книги в Америке? Литературное подполье в Ленинграде. Издатель Игорь Ефимов ("Эрмитаж") в беседе с Ириной Муравьевой. Впервые в эфире 14 октября 1996 года.
Иван Толстой: Издательству "Эрмитаж" - 15 лет. Издательство с таким названием находится не в Петербурге, а под Нью-Йорком, в маленьком городке Тенафлай. Но руководит им бывший ленинградец, писатель и мыслитель Игорь Ефимов. Игорь Маркович начинал как прозаик, автор детских книг, член Союза писателей СССР. Его издавали и в 60-е, и в 70-е годы, но это были не главные книги Ефимова, не то, что он хотел сказать миру. Главные писались в стол. "Практическая метафизика", "Метаполитика", "Без буржуев" и другие. Они выходили на Западе под псевдонимом Андрей Московит. Книги Ефимова существовали как бы сами по себе, автор – тоже. Ни обсуждать, ни развивать их, ни даже следить за реакцией на них писатель не мог. Эмиграция оказывалась в те годы чуть ли не единственным способом для деятельного человека осуществиться, а иногда - и просто остаться самим собой. О тех, уже полулегендарных временах с Игорем Ефимовым беседует наш автор, писательница Ирина Муравьева.
Ирина Муравьева: Этой истории без малого 30 лет. Летним днем 1968 года три молодых человека зашли в ресторан пообедать. Все трое – ленинградцы, ресторан - тоже ленинградский. Между ними и чешской парой за соседним столиком завязывается разговор. Пара пересаживается к ним. Всем по тридцать - годом больше, годом меньше. Чехи чувствуют себя именинниками. Ленинградцы их чувства разделяют. Время Пражской весны. В конце обеда чешка спрашивает, не знают ли они лично Иосифа Бродского, перед судьбой и стихами которого она и муж преклоняются. Один из ленинградцев говорит, что это он. Чехи не верят. Впятером они идут на улицу Пестеля. Бродский выносит паспорт. Затем они покупают несколько бутылок пива и отправляются на Разъезжую, домой к другому участнику истории - Игорю Ефимову. За пивом чехи рассказывают, что такое свобода.
Игорь, я хочу вас спросить, давайте начнем с Ленинграда этого периода. Что такое был Ленинград, вы в нем, свобода, ваша свобода, личная свобода? Вспомните это время.
Кадр из фильма "Июльский дождь", 1966. Фото Ruskino.ru
Игорь Ефимов: Конечно, слово "свобода" к Ленинграду 60-х можно применять очень в относительном смысле. И вот в чем дело. Наше поколение, три участника этой случайной встречи на ленинградских улицах – Найман, Бродский, Ефимов и десятки других наших друзей - мы начинали писать в пору так называемой хрущевской "оттепели". 1960-й, 61-й, 62-й год действительно были полны каких-то надежд, что все будет меняться, будет становиться лучше, можно будет что-то печатать, что дорого нам, что важно нам, что хочется нам сказать, что хочется внести в искусство и в литературу. Но, увы, в конце 1963 года тот же Бродский был арестован, в 1964 году состоялся знаменитый суд над ним, он был выслан в северные области. Мы пытались бороться, мы выступали с письмами в его защиту, подавали всякие петиции, хлопотали. Найман, потом я, Гордин и многие другие ездили навещать его в ссылке. Слава богу, это был не лагерь. Тем не менее, мы поняли с этого процесса Бродского, что надеяться не на что. Нет надежды, что наш внутренний мир может прорваться в официальную печать. И это вдруг дало неожиданную свободу.
Ирина Муравьева: То есть свободу наоборот?
Игорь Ефимов: Да. Когда нет надежды напечататься и реализоваться в литературе с полной отдачей, ты думаешь: нет и не надо, и будем писать друг для друга то, что действительно хотелось бы написать.
Мы были освобождены от соблазна успеха. Успех исключался
Мы были освобождены от соблазна успеха. Успех исключался. И оказалось, что это безумно важный элемент творчества.
Ирина Муравьева: Но ведь это предполагает некий благородный аскетизм всего существа человеческого, вот такой сознательный и конструктивный отказ от успеха как от чего-то вполне суетного, ненужного, не дающегося, компромиссного. Неужели все в таком молодом возрасте, в возврате такого молодого честолюбия природного, были готовы к такому аскетизму?
Игорь Ефимов: Повторяю, от фальшивой позы в этой ситуации нас спасало не то, что мы сами отказывались, а то, что нас искусственно поместили в эту аскетическую ситуацию. Несмотря на все наши попытки. Мы начинали с очень серьезных попыток пойти на компромисс, писать что-то приемлемое, искать какие-то возможности контакта с официальным миром советского литературного порядка, империи литературной. И только когда нам сказали "нет"…
Ирина Муравьева: …то ничего другого не оставалось. Таким образом этот аскетизм возник сам с собой, он был природен и органичен.
Игорь Ефимов: И дальше критерием вдруг стали друг для друга мы сами. Я думаю, Бродский находился в этом состоянии раньше нас. Он уже первые свои вещи писал, понимая, как он далек от какой бы то ни было возможности опубликоваться. И дальше, я думаю, и процесс, и то, что он был так отброшен далеко от официального мира советской литературы, помогло ему воспарить так высоко, как он воспарил.
Ирина Муравьева: Давайте все-таки перейдем к вам того времени. Какие книги вы написали в то время в условиях этой безграничной внутренней свободы и зажатости формальной?
Игорь Ефимов: Мне в какой-то мере повезло по сравнению с моими друзьями и сверстниками. У меня были очень сильные и яркие воспоминания о детстве, о возрасте подростковом, и оказалось, что я могу писать повести для детей и о детях. Они были приемлемы для печати, и в них я мог себе позволить какую-то долю эксперимента. И естественно было, разговаривая с детьми, не касаться тех больных, острых, мучительных, тревожных моментов, которыми, вообще говоря, моя душа уже тогда была в значительной мере увлечена. И это позволило мне занять какое-то место в литературе. Я стал членом Союза писателей в 1965 году.
Ирина Муравьева: А это льстило самолюбию? Вот член Союза писателей, организация официальная, государственная, вся насквозь прикрытая, вся насквозь перекрытая. Какое было внутреннее ощущение? Вот я – член этого союза этих писателей.
К тому времени в Союзе писателей не оставалось ни одного человека, во всяком случае, в Ленинграде, которым можно было бы восхищаться
Игорь Ефимов: Слава богу, нет, совершенно. К тому времени в Союзе писателей не оставалось ни одного человека, во всяком случае, в Ленинграде, которым можно было бы восхищаться, которому можно было бы завидовать, который был бы абсолютно не запятнан прошлым, и чьими произведениями мы восхищались. Единственным таким человеком была для поэтов Анна Ахматова. И Бродский, Найман, Рейн, Бобышев очень скоро, еще до процесса Бродского, познакомились с ней, она их пригрела, у них был свой мэтр. Но этот мэтр совершенно не пользовался официальным признанием. Поэтому она была для поэтов таким же изгоем, какими они чувствовали сами себя. Она не принадлежала к тому, что называлось успехом советского писателя. Мне кажется, в Москве соблазнов было гораздо больше – там было легче печататься, там было легче вступать в связи со знаменитыми и успешными писателями. В Ленинграде у нас было просто гораздо меньше соблазнов.
Иван Толстой: Игорь Ефимов рассказывает о годах в Ленинграде, когда его рукописи ходили в самиздате.
Игорь Ефимов: "Практическая метафизика" была опубликована большими кусками, и очень важными, в журнале "Грани" в 1973 году. О том, кто скрывается под псевдонимом Андрей Московит знало человек пятьдесят, то есть друзья, которые читали в рукописи эту книгу, которые перепечатывали ее, передавали в самиздате. Я не устаю благодарить своих друзей того времени, потому что мне ясно, что никто из них не выдал меня, не проговорился.
Я не устаю благодарить своих друзей того времени, потому что мне ясно, что никто из них не выдал меня, не проговорился
Когда в 1976 году меня вызывали на большой допрос в КГБ, и я не был уверен, что вернусь домой, я подозревал, что КГБ уже знает, кто скрывается за этим псевдонимом. Но я думаю, что нет, не знали тогда. Знали о моих связах с Бродским, с другими осужденными и высланными, о моих встречах с иностранцами, может быть, знали о подпольной библиотеке, которую я держал дома и давал читать многим людям. Но все угрозы, которые я там слышал… Замечательно майор говорил: "Да у меня на вас столько материала, Игорь Маркович, вот в этом ящике лежит. Если я сейчас его открою, у нас по-другому разговор пойдет. Ну что, открыть?! Открыть?!" И я думал, скажешь "да", мол, я не боюсь – неправда, я боюсь. Скажешь "нет, не открывайте", тоже покажешь, что ты испуган так, что просишь его не открывать. Я понял, что самое лучшее - вообще ничего не отвечать. И оказалось, что интеллигентному человеку безумно трудно не ответить на обращенный к нему вопрос. Это самое трудное. Вот попробуйте в разговоре с близким человеком или с равнодушным использовать этот прием. Он к вам обращается с вопросом, а вы?
Ирина Муравьева: Молчание.
Игорь Ефимов: Очень тяжело. Но вдруг оказалось, что это действенно в той ситуации.
Ирина Муравьева: Для вас эмиграция - это этап чего? Наступление чего? И, главное, катастрофа это, трагедия это, или наоборот, выход в такое благотворное, хотя и сложное пространство?
Игорь Ефимов: Я думаю, для меня эмиграция оказалась благотворной переменой. Это зависит, я думаю, вот от чего. Каждый человек каждый день и каждый этап в своей жизни делает выбор между безопасностью и независимостью, между обеспеченностью и свободой. И весь вопрос в том, на что душа данного человека сильнее откликается. Нормально для человека желать безопасности, какой-то стабильности, отсутствия повседневного страха за завтрашний день. И это нормально и необходимо душе. Но также необходимо и нормально другое направление, другой порыв, порыв к независимости, к свободе любой ценой. Пусть я не знаю, что со мной будет завтра, будет ли у меня работа, будет ли у меня доход, но сегодня я постараюсь реализовать свои силы в том направлении, где, мне кажется, я могу наиболее полно реализовать то, что мне было даровано свыше. И будь что будет. И это тоже вполне естественный и нормальный порыв человеческой души. И эти два порыва всегда борются в душе, и только жизненный процесс и судьба человека может показать, что в нем действовало сильнее. И ошибиться в этом выборе трагично для человека. Мне кажется, что я не ошибся. Мне так дорога независимость, возможность делать, говорить, писать то, что я думаю, что ради нее я готов отказаться от любой обеспеченности, от гарантированности, от стабильности положения, и для меня не в тягость принести такие жертвы. И со мной так и получилось, что я смог написать какие-то очень важные для меня вещи на Западе, которые никогда не смог бы написать в условиях советской несвободы, внешней и внутренней. Просто душа не приобрела бы ту необходимую раскачку естественного проживания на этом свете, которая мне была необходима для моих вещей.
Ирина Муравьева: А вы себя чувствуете, только совершенно честно, как бизнесмен вы себя чувствуете сильной фигурой, удачливым бизнесменом, или вы понимаете, что это не совсем ваше дело и вы в это больше втянуты обстоятельствами, чем волей сердца?
Игорь Ефимов: Если в Америке бизнес, начатый с нуля, выживает 15 лет, а мы выживаем и тонуть не собираемся, это говорит о том, что основы подхода были правильные. Что у меня не было ни максималистских замахов превратить издательство в нечто цветущее, приносящее огромный доход. Я понимал, что это невозможно, что рынок очень ограничен. Все планирование работы издательства шло в расчете на этот реально существующий рынок. Это, в основном, русские эмигранты, которые еще любят читать книги.
...никакое крупное американское издательство им не может дать те материалы, которые даем мы, потому что коммерчески эти книги для большого издательства просто безнадежны. Нужно их делать безумно экономно
Ирина Муравьева: Их становится все меньше и меньше.
Игорь Ефимов: Увы! Это профессора славистики, советологи и их студенты. Это - наш круг. И никакое крупное американское издательство им не может дать те материалы, которые даем мы, потому что коммерчески все эти книги для большого издательства просто безнадежны. Нужно их делать безумно экономно, чтобы при этом они не были безнадежно убыточными. И только маленькое издательство может справляться с такой задачей.
Ирина Муравьева: В вашем издательстве замечательная эмблема -кораблик. Это здорово, действительно красиво, потому что это кораблик, который проплывает через всякие воды и по всем морям, и выплывает к настоящей культуре, к настоящей книге. За все годы вашей работы в издательстве какими книгами вы особенно гордитесь, с чем вы придете на главный суд?
Игорь Ефимов: Сложно отвечать на такой вопрос, потому что сразу начинаешь судорожно вспоминать имена дорогих тебе авторов и понимаешь, что сейчас кого-нибудь обидишь. Поэтому позвольте мне сказать чуть в общем плане. Больше всего я горжусь тем, что у нас в издательстве за пятнадцать лет мы издали около 200 книг, и среди них примерно 10 книг - первые книги замечательных поэтов, которые писали в стол десять, двадцать, а то и тридцать лет. И то, что у нас вышли первые сборники стихов таких поэтов как Михаил Еремин, Ирина Ратушинская, Лев Лосев, Анатолий Найман, вот только что вышли два сборника совершенно новых поэтов Дениса Новикова, Валерия Черешни. Владимир Гандельсман - один из моих любимых поэтов. Кого-нибудь забыл. Ну, может быть, вспомню, тогда скажу. Также у нас выходили книги очень хороших поэтов, но не первые, вторые. Книга Григория Марка была опубликована. В этом плане развивается наша издательская деятельность. Как это ни странно, даже с наступлением свободы печати в России и с огромным многообразием возможностей печататься в России, не прекращается поток рукописей и к нам.
Ирина Муравьева: А теперь - об Игоре Ефимове-писателе?
Игорь Ефимов: Только что я закончил исторический роман о временах падения Римской империи. В 20-м веке произошло так много падений империй и, как мы видим, сейчас дошла очередь до Российской империи, я думаю, моим соотечественникам будет интересно посмотреть, как разваливались другие империи. Этот роман под названием "Не мир, но меч" будет опубликован журналом "Звезда" осенью. Я надеюсь, что он заинтересует российских читателей.