Уходящий год запомнится многим чередой событий, которых никто не ждал — или, скорее, не хотел верить в их неизбежность. Сегодняшняя печальная новость пополнила собой этот ряд.
To the end of love. Леонард Коэн умер.
Год, когда умерла музыка.
В случае Коэна ещё и поэзия.
Вот теперь правда всё. Как же так. Теперь мы совсем одни.
Однажды Леонард Коэн беседовал с Бобом Диланом. Дело было в конце 80-х, Дилан тогда был первым музыкантом, кто оценил песню Коэна Hallelujah и начал исполнять ее на своих концертах. Он спросил у Коэна, сколько времени тот писал эту песню.
"Два года, - ответил Коэн. - А ты сколько писал песню I and I?"
"Пятнадцать минут", - ответил Дилан.
"Я ему соврал, - вспоминал потом Коэн. - Я писал Hallelujah не два года, а пять лет. Полагаю, что и он мне соврал: вряд ли он писал свою песню дольше пяти минут".
Бобу Дилану, как мы знаем, месяц назад присудили Нобелевскую премию по литературе.
Леонард Коэн умер вчера в Лос-Анджелесе в возрасте 82 лет. Он говорил, что готов к смерти.
Как и Дэвид Боуи, с которым мы прощались в начале года, Леонард Коэн успел напоследок выпустить прощальный альбом.
Ребята. Леонард Коэн умер. Ушёл по-королевски, выпустив яркий альбом, логично закончивший трилогию новых записей 10-х годов, и через месяц умер. Он успел. Как Боуи. Успел закончить все свои дела в этом мире. Теперь пора в другой. Это значит, что бог таки любил его, несмотря на все едкие стихи от Коэна на эту тему. На вечеринке, посвящённой выходу новой пластинки, он в том числе говорил и о том, что умирать не собирается, что он будет жить вечно. Мне этот альбом, впрочем, сразу показался предсмертным, о чем я и писал. Хотя в таких случаях всегда приятней ошибаться.
В общем все, как у Годара: он стал бессмертным, чтобы затем умереть. Сегодня буду слушать Коэна, думать о Коэне, скорбить о Коэне. Не отвлекайте меня, пожалуйста - я сегодня занят... меня сегодня нет...
Это все же было завещание. Коэн умер. Какое счастье, что мы успели его услышать.
Вероятно, в будущем для нынешнего года придумают какое-то отдельное имя — в честь количества потрясений вообще и в частности смертей тех, чьего ухода уж точно никто не ожидал: Дэвид Боуи, Пьер Булез, Принс, а теперь и Леонард Коэн. Он только что выпустил блистательный альбом «You Want It Darker», заставив вновь говорить о себе едва ли не больше, чем нобелевский лауреат (и хороший друг Леонарда) Боб Дилан. <...>
Честное слово, когда эта пластинка увидела свет, разговоры про творческое завещание патриарха зазвучали так однозвучно, что верить в них не то чтобы не хотелось, а попросту не получалось.
Так не бывает, со смертью невозможно договориться, божий промысел неисповедим.
Однако Коэн, по всей видимости, не напрасно посвятил Господу так много стихов. В последнем интервью, ставшем частью большого текста в журнале The New Yorker, действительно тяжело больной Коэн говорит среди прочего о том, что не боится смерти. Стало известно, что незадолго до смерти Мэриэнн Илен (той самой, с острова Идра) они с Леонардом обменялись письмами, в которых Коэн посулил доброму другу скорую встречу. В октябре все услышали, как он поет «I'm Ready, My Lord». В ноябре его не стало. После того как в судьбе поставлена точка, сами собой напрашиваются какие-то многоумные выводы и обобщения, но здесь их стоит придержать. Иудей? Буддист? Великий поэт? Музыкант? Писатель? Великий — Леонард Коэн.
Отзывы западных критиков на последний альбом Коэна публикует в русском переводе "Букник":
You Want It Darker, возможно, обращается к тем фанатам Коэна, которые жаждали возвращения его наиболее мрачных песенных работ; или к возлюбленной; или к высшим силам. Как и положено человеку, всю жизнь искавшему духовного откровения, родившемуся в знаменитой еврейской семье, хорошо знакомому со Священным писанием и с буддизмом, он создает любовные песни с религиозным оттенком и духовные тексты, полные любовной страсти.
Последнему альбому посвящена и заметка Сергея Степанова на Афише.Daily:
Будучи сертифицированным кладезем мудрости, Леонард Коэн, разумеется, знал, на что напрашивался накануне выхода своего нового альбома. Нашумевший профайл в The New Yorker (ключевые слова: «Я готов к смерти»), пронзительное письмо умершей музе (ключевые слова: «Скоро увидимся»), название «You Want It Darker» (без вопросительного знака) и текст одноименной песни (ключевые слова: «Вот он я, Господи») — все это настолько недвусмысленно, насколько в принципе возможно, когда речь идет об одном из величайших поэтов в истории популярной музыки. Да, охватившая поклонников Коэна паника заставила его назвать слухи о собственной смерти преувеличенными («Я намерен жить вечно», — пошутил он на презентации альбома в Лос-Анджелесе). И да, это штамп: более или менее каждая запись мэтра, выпущенная в этом веке, звучала как завещание. Но это был тяжелый год, и не нужно заглядывать в медицинскую карту или паспорт 82-летнего Коэна, чтобы обоснованно заподозрить неладное — в смысле неминуемое. <...>
По-своему симптоматично, что вышла пластинка в разгар дискуссий о том, достоин ли литературной нобелевки Боб Дилан (через запятую с которым Коэна принято упоминать вот уже почти полвека). Сам Леонард, как известно, сравнил оказанную Бобу почесть с «медалью, повешенной на гору Эверест за то, что она самая высокая». И то правда: из двух прижизненных памятников двум колоссам «You Want It Darker» не в пример ценнее.
Комментаторы вспоминают историю появления альбома на свет и радуются тому, что обстоятельства вынудили Коэна снова заняться музыкой.
в 1990-х коэн на несколько лет свалил в буддистский ритрит, и все думали, что он вообще в музыку не вернется, но где-то к 2000 ему это поднадоело, он снова начал потихонечку писать стихи и выпускать песни, но по-прежнему не гастролировал — возраст уже не тот и вообще.
а потом вдруг выяснилось, что менеджер коэна украла все его накопления.
и он потихонечку ожил. альбомы стали выходить чаще. он начал давать концерты, а в 2008 году поехал в свой первый гастрольный тур за 15 лет.
ему было 74.
следующие восемь лет он провел, путешествуя по всему миру. голос у него был, конечно, уже не тот, но коэн и в лучшие свои годы не голосом брал, а тайным аккордом.
и жизнь у него была неплохая, а старость так и вообще случилась очень красивая. очень грустная, потому что почти все, кого он любил, умерли, но осмысленная.
а все потому, что десять лет назад его ограбили.
There is a crack, a crack in everything. That's how the light gets in.
30 лет назад, в студенчестве, всё это и слушалось, и пелось, как просто красивые баллады.
Потом, где-то ближе к mezzo del cammin di nostra vita, за мелодиями стали различаться невероятной красоты и сложности английские стихи. Но примерно столько же ещё лет понадобилось, чтоб уразуметь, что Коэн — это не просто фамилия, но и каста, карма, профессия, образ мысли. Чтобы расслышать и уловить не только музыкальные ребусы вроде the fourth, the fifth / The minor fall, the major lift, но и куда более простые, лежащие на поверхности смыслы. Догадаться, например, что First We Take Manhattan — гимн всемирного еврейского заговора, а Dance Me To The End of Love — песня про Холокост в Литве, и что burning violins там — не красивый визуальный образ в духе Тарковского, а историческая деталь предельной мандельштамовской конкретности…
Недавно тут многие возмущались, почему не Коэну дали Нобелевскую премию по литературе в 2016 году, раз уж она теперь на бардов распространяется. Упрёк понятный и, может быть, в чём-то даже справедливый, но мне кажется, что Нобелевка ничего бы тут не могла изменить или прибавить. Коэн — это Коэн, и никаких наград не хватит, чтобы выразить его значение для нашего мира, века и человечества.
В этом году выяснил случайно, что песня Dance Me to the End of Love, оказывается, про Холокост. А точнее, про оркестры, которые играли, пока люди шли в газовые камеры
Многим посчастливилось побывать на единственном концерте, который Коэн дал в России в 2010 году.
Голос его отдается где-то внутри до сих пор - со времен великого московского концерта в дурацком кремлевском дворце.
So long.
Я помню, как мы купили билеты и пошли на Леонарда Коэна в Кремлевский дворец съездов. И как я изнывала в начале, потому что вот этот бархат, кресла, мрамор и живой весельчак в большой шляпе с обворожительным голосом никак не сочетались между собой. И как потом он обволок собою все вокруг и уже было неважно, где он поёт и почему.
А ещё помню, как я шипела, что вот, мол, нельзя что ли было другое место придумать, а Сашка сказал, что ему вообще не до того, его гастрольный тур - это способ хоть как-то поправить своё материальное положение, потому что его обокрала бывший менеджер и он теперь вынужден так собирать средства на жизнь.
И я ещё пошутила, что-де спасибо этой жуткой тетке, так бы и не услышали.
А потом читала в новостях про судебный процесс, и что злобную менеджерицу, бесконечно оскорблявшую бывшего босса, приговорили к выплате скольких-то там миллионов и дали срок за то, что она нарушила судебное предписание не приближаться к Коэну. На суде ее приковали наручниками, поскольку она не справлялась с гневом и вела себя просто ужасно. А Коэн сказал, что ему неприятно видеть человека, который был ему другом, прикованным к стулу в зале суда.
Я потом долго думала, что это и есть история про величие его души: не отчаяться, когда тебя предали, придумывать выходы из дурацких ситуаций, работать с командой 30 лет подряд и ни с кем не перессориться, уважать даже бывших друзей, потому что "все равно они человеки", писать великие стихи, уметь прощать и принимать, знать, как прощаться и как - благодарить.
Спасибо тебе, прекрасный человек в большущей шляпе.
В Киношколе, где я училась все снимали фильм про Лорку. Ну то есть, как все, три или четыре поколения. Фильм был учебным, так что никогда не был закончен, но породил множество баек, историй, отношений. Например, однажды, Sergei Grachev, игравший Лорку встретил в Вене режиссера Хуберта Заупера, который тоже снимал фильм про этого же испанского поэта. Они познакомились, подружились. И Грачев привез в школу кассету. На ней хриплый мужской голос пел "Take this waltz". И это была первая песня Коэна, которую я услышала (записанная лет за 10 до этого).
Я довольно нескоро начала понимать слова остальных, потому что, ну английский же. Потом вышли Natural Born Killers с The Future и Waiting for the miracle - и тогда я начала писать подстрочник с магнитофона и взяла словарь. Ну а дальше он говорил со мной во все важные моменты жизни. И будет говорить и дальше. Спасибо ему за это. И за московский концерт.
В интервью, перевод которого был опубликован меньше месяца назад сайтом Арт.Московия, Коэн называет себя "писателем, не реализовавшим свой талант", но литературные критики вряд ли с ним согласились бы.
Ох, горе-то какое... А еще роман, между прочим - Beautiful Losers, странный, но по-своему прекрасный... А еще The Favorite Game, которую я не читала...
Не согласились бы и миллионы людей, в чью жизнь оказались неразрывно вплетены тексты его песен.
ЛЕОНАРД КОЭН — ФУТУРИСТ
Вероятно, самая приемлемая палитра, с помощью которой можно описать эпоху, — это голоса. С “трагическим тенором” (А.Блоком, по версии Ахматовой) мы знакомы. Скажем, барочные времена — это бельканто Карло Броски, это голоса (гипотетические) персонажей Доницетти, Перселла и т.д. Барочная эпоха вообще, благодаря футуризму, — всегда под рукой: барокко, мне кажется, и есть первая, но совсем не робкая попытка футуризма, то есть совершенно авангардное явление, предлагавшее иметь дело не с уже ставшим человеком в его собственном, уже свершившемся времени, а с некой воображаемой человеко-формой, еще только должной быть обретенной; кажется, метафора была решительно разработана именно барокко; а куда еще ведет скачком по барочным тропическим дебрям метафора, как не в будущее?
Так вот, каждой эпохе — голос.
Голос и время удивительным образом насыщают друг друга. Их взаимодействие совсем иное, чем метаболизм времени и других искусств. И особенность эта должна многое сообщать нам о человеке.
Сколько ни называй имен художников, писателей и т.д. — время появится неохотно и размыто.
А стоит сказать — Утесов, Вертинский, — как тут же время обрушится на вас, неся, как половодье, всё, что кануло.
Стоит сказать: Джордж Майкл; Фредди Меркьюри; Леннон; Маккартни; Пресли; и т.д.
А что за эпоха встает перед нами, когда мы слышим суровый и отстраненный, грустный и мужественный голос Коэна? Неясно. С этим нужно разбираться. Но то, что этот голос — плоть некой эпохи — не календарных дат, в которые он, этот голос, звучал, а голос некоего не наставшего еще пока, огромного своим смыслом времени, — совершенно точно. Настолько голос этот значителен и настолько не привязан к той эпохе, в которой он формально слышен.
Мне кажется, голос Коэна — голос эпохи, с одной стороны, нам еще предстоящей. И в этом смысле Коэн — плоть от плоти, и авангардист, и футурист, и барочная жемчужина, выпадающая из ряда ему предложенных в соседство. Но такой эпохи, что всегда до нее рукой подать, как до собственной кожи. Именно поэтому кажется, что Коэн звучит не в пространстве, а в сознании.
Я имею в виду эпоху Экклезиаста, обретшего так счастливо и неизбежно голос Леонарда Коэна. Только Экклезиаст мог бы звучать в такой отрешенной глубине, где в кромешных потемках все-таки обретается свет.
О тьме, из которой вырастали песни Коэна, пишет Александр Горбачев в "Медузе":
...Зазор между жестокостью мира и его восхитительной цельностью во многом определял и личные духовные искания Коэна. Депрессии регулярно преследовали его с детства — и не прекратились даже тогда, когда он в целях более эффективного самопостижения стал жить в буддистском монастыре (там он провел почти всю вторую половину 1990-х). Сам Коэн, одновременно увлекавшийся еврейским мистицизмом, индуистской философией, Юнгом, каббалой, буддизмом и чем только не, относился к религии не столько как к системе убеждений, сколько как к дисциплине духа, помогающей привести в порядок и его, и отношения с окружающей реальностью. Правда и то, что иные сентенции из поздних вещей Коэна пугающе напоминают «мудрые мысли», которые люди определенного типа любят вешать в социальных сетях. С другой стороны, в этом и состоит вышеупомянутая многозначная ясность: эта песенная башня, пользуясь выражением самого автора, построена на опыте, который позволяет по-простому говорить о том, о чем следует молчать.
Вы Коэна не жалейте, он мало того, что коэн, и еще и Леонард, <потрясающий> поэт и в целом мудрец, он своей смертью умер в 82 года.
Вы себя пожалейте.
Вечная память.
you lose your grip and then you slip into the masterpiece.
я надеюсь, что дорога у него будет легкой, и примерно уверена, что дальше у него все будет хорошо.
Не хочу писать ничего о том, что Леонард Коэн умер - даже думать об этом не хочется.
А о том, как я его люблю, я написал еще семь лет назад.
Легкого ему пути и чистого света.
Всегда будем помнить.