Исполнилось сто лет со дня рождения Михаила Александровича Дудина – советского, а лучше сказать ленинградского поэта, всячески обласканного и награжденного советской властью – был даже удостоен золотой медали героя социалистического труда, так называемой "гертрудой" – очень редкой для людей искусства наградой. Дудин умер 77 лет в 1993 году, то есть пережив советскую власть. Его жизнь по всем раскладкам была удавшейся, можно сказать, счастливой. Власти его не обижали, как уже было сказано, да и он не имел оснований для какой-либо фронды. Он был человек вполне реализовавшийся на уровне своего поэтического дара. Поэт он был небольшой, но подлинный, не фальшивил, не писал по велению начальства. О нем сохранились самые приятные воспоминания у всех знавших его. А его знали все, и он всех знал, был всеобщим любимцем. Фальшивый, темный человек такой любви не заслужит. Михаил Дудин был в полной гармонии со своей жизнью – и со своими стихами.
В последнем отношении ему, можно сказать, повезло. Конечно, трудное это было везение: Дудин фронтовик еще с финской войны, потом ленинградский блокадник, испытавший полной мерой беду великого города. Он был свой в Питере, и стихи его были свои – непридуманные, не форсированные каким-либо казенным пафосом. Вообще всё это поколение военных советских поэтов было по-своему удачливым: войну никто не отрицал, тяжестей и смертей не запрещали к упоминанию. Не было потребности в какой-либо лакировке. Эти – военные – поэты сохранили в своем творчестве ноту правды. Их достаточно много было в советской поэзии: Семен Гудзенко, Юлия Друнина, Ольга Берггольц, Александр Межиров, наконец, Борис Слуцкий – самая крупная в этом поколении фигура. И сюда же по праву принадлежал Михаил Дудин.
Война – это такой опыт, который не оставит никогда своего носителя, не даст себя забыть. Любая жизненная ассоциация ведет к фронтовым воспоминаниям и образам. Таково хрестоматийное у Дудина, его, можно сказать, визитная карточка:
Я воевал, и, знать, недаром
Война вошла в мои глаза.
Закат мне кажется пожаром,
Артподготовкою – гроза.
На взгорье спелая брусника
Горячей кровью налилась.
Поди, попробуй, улови-ка
И объясни мне эту связь.
Дудин прожил долгую жизнь, и многое в ней было после войны и кроме войны. Но она не забывалась никогда, и по существу все стихи Дудина построены по типу только что приведенного. Мирные будни, даже подчас буколический быт вызывают всё те же ассоциации. Вот стихотворение "Встречая рассвет":
Я долго думал на рассвете,
Смотря на дальние холмы:
Кто мы? Земли слепые дети
Или самоубийцы мы?
Протоки светлое колено
Дрожало рябью мелких жил.
И белый аист копны сена,
Расхаживая, сторожил.
Тянулось облако на север,
Пересекала тень тропу.
Гудел пчелиным роем клевер,
И рожь готовилась к серпу.
Мир пробуждался без расчета,
На свой, особенный манер.
И треснул выхлоп самолета,
Срывая звуковой барьер.
За ним тянулся шлейф невесты,
Сбегающей от жениха.
Качался трактор, словно в тесте,
В суглинок врезав лемеха.
Над взгорьем жаворонок звонко
Сорил казенною казной.
Мир открывал глаза ребенка,
Захлебываясь новизной.
Поэт Михаил Дудин во время прогулки по Ленинграду, 1980 год
Это невеселые, нерадостные стихи, на дне их горечь: люди – самоубийцы, и никакая новизна, никакая сверхзвуковая скорость не избавят вновь рожденного младенца от общей участи: рожь должна быть готовой к серпу. И недаром Дудин ставит эпиграфом к этому стихотворению строчку Хлебникова: "Зачем мы люди, почему?" Это горестное вопрошание, а не благодушное растворение в чудесах мира. Мир отнюдь не буколичен, и счастливые воспоминания посещают поэта редко, уводя в какую-то совcем уж давнюю, довоенную, домашне-кустарную юность:
Дебаркадер да базар,
Яблоки моченые,
Деревянный тротуар,
Каблуки точеные.
Все черемухи в дыму
Над речными плесами.
Пароход на Кострому –
Чайки за колесами.
Много весен утекло
Полноводной Волгою.
Было грустно и светло
Той дорогой долгою.
Вечер мой который раз
Одиноко тянется.
Почему-то вспомнил вас,
И глаза туманятся.
Будто снова от реки,
Новые, с колодочки,
Простучали каблуки,
Лаковые лодочки.
Для человека советской эпохи, фронтовика, ленинградского блокадника это уже что-то совсем доисторическое: юность, которая давно прошла, и жизнь, которая не состоялась. Редкие наплывы буколики постоянно вытесняются образами тревоги, притаившейся в совсем, казалось бы, мирной обстановке – как в стихотворении "Ночью, вспоминая ночь":
Сквозь кактусы от подоконниц
Молочной ночи льется свет.
Идет бессонница бессонниц,
И ей конца, как звездам, нет.
Опять своих расставит пугал
И будет бестолочь толочь,
Заглядывая в каждый угол,
Еще одна седая ночь.
Опять воспоминаний рухлядь
Черт на чердак понаволок.
Они растут. И скоро рухнет
И грохнет об пол потолок.
Транзистор обнажает шкалы
И на столе скулит скулой.
И волны воют, как шакалы,
Отдельно каждою шкалой.
Опять кровавые припарки
Безумцы делают Земле.
Тигр вспоминает в зоопарке
Сквозь сон об уссурийской мгле.
У тигра тоже есть усталость, –
Он будет бредить до зари.
Их, тигров, только шесть осталось
На дикой воле Уссури.
А дерево растет напротив,
Само себе лелеет тишь
И ветки с листьями торопит,
Заглядывая выше крыш.
Михаил Дудин (слева) раздает автографы во время Всесоюзного пушкинского праздника поэзии, 1969
Это стихотворение можно при желании назвать экологическим, наполненным тревогой за землю, исковерканную машинами: уже уссурийских тигров только шесть осталось. Война, получается, никуда не ушла от фронтовика, да и от всех нас.
Наполненная такими внутренними предчувствиями, поэзия Михаила Дудина отнюдь не представляется простой, пуще сказать, "простенькой". Отнюдь нет: это был поэт, чувствовавший свою причастность всему происходящему в этом нелегком мире.
Конечно, Михаила Дудина диссидентом или просто антирежимным поэтом не назвать, но у него были свои твердые убеждения и симпатии. И вот как он написал о Твардовском – его поэтическом супер-эго и образцовом борце за правду:
Он был на первом рубеже
Той полковой разведки боем,
Где нет возможности уже
Для отступления героям.
Поэзия особняком
Его прозрением дарила.
Его свободным языком
Стихия Жизни говорила.
Сочувствием обременен
И в песне верный своеволью,
Он сердцем принял боль времен
И сделал собственною болью.
Пусть память, словно сон, во сне
Хранит для чести и укора
Всю глубину в голубизне
Его младенческого взора.
Михаил Александрович Дудин сохранил по себе добрую память. Сто лет с его рождения прошло, и умер он уже давно – в 93-м, но забывать его не хочется.