Яков Кротов: Этот выпуск программы посвящен встрече со священником Русской православной церкви, писателем, отцом Георгием Эдельштейном, настоятелем храма в Карабаново Костромской области, который отец Георгий восстанавливал.
Конечно, я был бы счастлив организовать эту программу 20 лет назад, но, поскольку отец Георгий вечно у себя на приходе, впервые за 20 лет удалось соединиться, за что огромное спасибо. Непосредственный повод – выход очередной книги отца Георгия под названием "Право на правду".
Что это значит – «право на правду»? Разве право – это не обязанность? Из вашей книги я так понял, что вы говорите о ваших собратьях-священниках, что многие из них за десятилетия церковного служения не нашли времени сказать правду о положении дел в Церкви. Это обязанность – говорить, искать правду, или это право?
Христос взял меня за шиворот и привел в свою Церковь
Георгий Эдельштейн: Знаете, отец Яков, в 1988 году вышел сборник статей - по-моему, это был один из первых сборников, где под одной обложкой были собраны и атеисты, и люди сомневающиеся, и агностики, и архиереи, и священники. И там было интервью архиепископа Кирилла Гундяева, ныне здравствующего патриарха, и он говорил, что каждый из нас имеет и обязан иметь право на правду. Я - священник Московской патриархии, мне очень понравились слова архиепископа Смоленского Кирилла, я взял его слова как заглавие, как мотив. Это ведь, собственно, не книга, а сборник статей, и к нему, я думаю, самое правильное – слова святейшего патриарха.
Яков Кротов: Но вы ведь не родились в верующей семье, вы пришли к вере в Бога, причем, как я понимаю, в годы активных гонений на Церковь. Как же это получилось, что в неверующей семье вы узнали о Боге?
Георгий Эдельштейн: В книге "Записки сельского священника" я предлагаю несколько гипотез и предлагаю читателям самим ответить на вопрос, какая из них правильная. Я вообще скептически отношусь к рассказам о том, «как я пришел в Церковь, как я пришел ко Христу». Мне много раз приходилось слышать лекции и доклады на эту тему католиков и протестантов разных деноминаций. Мне кажется, любой православный христианин, скорее, скажет: "как Христос нашел меня". Он взял меня за шиворот и привел в свою Церковь.
Яков Кротов: Ваш отец неверующий, мать - тоже, ваш сын, как я понимаю, не пошел по вашему религиозному пути. Почему одного благодать берет за шкирку, а других не берет?
Георгий Эдельштейн: Это вопрос к Господу Богу. Одна из гипотез: мама мне рассказывала, что ее бабушка Каролина была очень опытной практикующей католичкой, и она мечтала, чтобы хотя бы кто-то из ее внуков стал ксендзом. У сыновей не получилось, у внуков - тоже, получилось у правнука.
Когда в детстве я болел (а болел я часто, потому что с утра до вечера кувыркался в снегу), мама что-то пела по-польски, и когда мне исполнилось лет 10-12, я понял, что это католические гимны, обращения к Богородице. Не знаю: может быть, это привело меня в Церковь…
Прабабушка мечтала, чтобы хотя бы кто-то из ее внуков стал ксендзом
Но однажды в Ленинграде, на Смоленском кладбище я сидел на могиле, готовился к экзамену и, услышав пение, подошел поближе. Смоленская церковь, август, приближается день престольного праздника в храме... Мне очень понравилось, как там пели. Я пришел на второй день, а потом подошел вечером к какому-то старичку-священнику (это был протоиерей Владимир Смирнов) и говорю: "Батюшка, я хочу креститься". – "А что ты знаешь о Христе?" Я сказал: "Ничего не знаю". – "Ты Евангелие читал?" – "Нет, не читал, у меня нет Евангелия". – "Приходи завтра утром в шесть часов, я тебя крещу". Я пришел, он спрашивает: "А почему у тебя рубашка не белая?" Я говорю: "Вы мне, батюшка, не сказали". – "Ну, ладно, буду крестить в синей". Вот и все.
Яков Кротов: А как совместить это с популярными сегодня рассказами о гонениях на веру, о том, что требовали паспорта, что вас сразу отчислили бы из студентов и так далее?
Георгий Эдельштейн: Паспорта не требовали никогда и ни у кого. Честные священники никогда не разрешали в своих храмах предъявлять паспорта, потому что паспорт может требовать только официальный представитель государства. Если на улице ко мне подойдет какой-то человек и попросит паспорт, я, естественно, спрошу у него: "А ты кто такой?" И точно так же в любом храме, где я служил, я очень настойчиво просил всех прихожан никогда не предъявлять паспорт ни старосте, ни казначею, ни помощнику старосты, ни священнику, потому что они - не представители власти. Если человек принес крестить ребенка, то он может назвать свое имя, фамилию, и все. А паспорт – зачем?
Яков Кротов: Но, по-моему, большинство священников в большинстве приходов спрашивали паспорта и записывали, а часто и доносили.
Георгий Эдельштейн: Нет, священники не могли. Регистрировали все церковные требы члены церковного совета.
Яков Кротов: Но настоятель все равно остается ответственным за то, что делается в храме.
Георгий Эдельштейн: Ни в коем случае! По закону 1929 года, священник мог быть членом исполнительного органа. В 1961 года, в День преподобного Сергия, 18 июля по гражданскому календарю, было архиерейское совещание в Троице-Сергиевой Лавре, которое приняло решение, что священник не может быть членом церковно-приходского совета. Поэтому никакой административной деятельностью он в Церкви с 1961 года не занимался, он был наемным рабочим, которого брал на работу церковный совет, и к регистрации он не имел никакого отношения. А сельсовету или райисполкому сведения, кто приходил крестить детей, давали члены церковного совета.
Яков Кротов: И все-таки это вопрос доверия к священнику и к Церкви. Приходит человек крестить ребенка, и он ничего не знает ни про инструкцию 1929 года… Кстати, я знаю случаи, когда человека обвиняли в том, что он имеет эту инструкцию. Она была издана только для служебного пользования, и само ее размножение рассматривалось как антисоветский поступок.
Кстати, отец Александр Мень говорил, что Собор 1961 года не изменил атмосферу в Церкви. До него диктатором в приходе был священник, после него – староста, но сама советская атмосфера в приходе, когда кто-то – диктатор, была и после собора. Отец Александр Мень многих крестил без регистрации, и это рассматривалось как нарушение, может быть, не бумажного формального установления, но духа, который господствовал в тогдашней Церкви.
Вы считаете, что каждый священник сам отвечал и отвечает за то, насколько он следует правде в своем поведении? Или это определяется инструкцией?
Честные священники никогда не разрешали в своих храмах предъявлять паспорта
Георгий Эдельштейн: В любом магазине юридической книги вы могли купить книжечку – коммунистическая партия, классики марксизма-ленинизма о Церкви.
Яков Кротов: Но инструкции 1929 года там не было!
Георгий Эдельштейн: Всегда была! У меня всегда в кармане подрясника было законодательство о религии и Церкви. И я десятки раз обсуждал с любым чиновником, что можно и чего нельзя. Советская власть очень и очень помогала священнику. Предположим, ко мне в церковь пришли крестить восемь-десять детей. Помощник старосты или казначей говорит: "Вам с регистрацией или без?" Они говорят: "Если можно, без регистрации, а то мы стоим в очереди на квартиру, а документы попадут в райисполком…" – "Хорошо. С регистрацией – 10 рублей, без регистрации – 25". – "А почему такая разница?" – "Так ведь батюшка рискует. Советская власть может уволить его из Церкви".
Яков Кротов: Но почему вы рискуете, если закон не требует регистрации?
Георгий Эдельштейн: Спросите у церковных старост.
Яков Кротов: А вы знаете случаи, когда священников увольняли?
Георгий Эдельштейн: Меня не увольняли. Так вот, "батюшка рискует, и мы положим 10 рублей в церковную кассу, а 15 пойдут батюшке". На самом деле батюшке шел червончик, а пятерка – этой тете, которая здесь за батюшку что-то говорила, и все стороны были довольны. Но когда разрешили крестить без регистрации (где-то в 1989 году), многие священники очень опечалились – их лишили крупного дохода.
Яков Кротов: Но как могли в 1989-м разрешить крестить без регистрации, если и раньше это не было запрещено?
Георгий Эдельштейн: Это же были устные законы уполномоченных. Советская власть не очень беспокоилась об исполнении закона, и если вы будете читать книгу, то в предисловии там первое – открытое письмо Его святейшеству, патриарху Кириллу, где обсуждается именно этот вопрос. Когда письмо было написано, я отправил электронный вариант в отдел Московской патриархии по связям с общественностью до того, как опубликовал его письмо на сайте нашего храма.
У меня всегда в кармане подрясника было законодательство о религии и Церкви
Так вот, церковный совет требовал, чтобы все требы регистрировались. И мне церковный совет выдавал квитанцию, что треба зарегистрирована. В законе советской власти было написано: богослужение на дому разрешается только по просьбе тяжелобольных и умирающих. Так как закон был один для всех без исключения религий, там нельзя было указать – «исповедовать», «причащать», «соборовать» или «крестить»... Они не могли указать, что крестить можно, а обрезать нельзя, или наоборот.
Я тогда служил в Вологодской области. Верующие рассказали, что ко мне в церковь везли парализованного человека. Он был врачом то ли в тюрьме, то ли в лагере. Какой-то зэк не хотел идти на работу, а врач отказался давать ему справку: "Ты здоров, иди и вкалывай". И ему сунули нож в спину, очень умело, профессионально, и его парализовало. Его папа и мама везли в корыте ко мне в храм по снегу. Церковь на горке, пожилые люди дотащили его до середины горки – и выбились из сил, отвезли его домой. Мне прихожане рассказали об этом, и я сказал: "Так я пойду и окрещу его дома!" Окрестил дома и с удовольствием рассказал об этом двум-трем своим собратьям, связанным с соответствующими органами.
Георгий Эдельштейн
Через день меня вызывает уполномоченный Совета по делам религий: "Вы крестили на дому?" – "Да, крестил". – "Кладите на стол регистрацию. Вы будете лишены права служить в Церкви". Я достаю из кармана законодательство – "по просьбе тяжело больных и умирающих"… "Этот человек тяжело болен, я его крестил на дому, вот разрешение церковного совета на требу. Уполномоченный при мне позвонил в Совет по делам религий, и ему сказали: да, священник прав, отстаньте от него.
Яков Кротов: Но все-таки, само такое поведение, когда человек носит в кармане закон, мне кажется, с точки зрения советской России, являлось антисоветским. Это называется – «правозащитная деятельность». Вы ведь были членом Хельсинкской группы.
Георгий Эдельштейн: И был, и остаюсь. Но я никогда не был правозащитником.
Яков Кротов: Вы антисоветчик?
Георгий Эдельштейн: Если вам кажется, что священник может быть антисоветчиком, то мы здесь с вами два антисоветчика.
Священник, который носит в кармане советский закон и утирает этим законом советского чиновника, это антисоветчик
Яков Кротов: Не всякий священник – антисоветчик, а священник, который носит в кармане советский закон и утирает этим законом советского чиновника, вот это антисоветчик.
Георгий Эдельштейн: Нет, антисоветчик - любой священник, который выходит на амвон и говорит: "Во имя Отца и Сына, и Святого Духа…".
Яков Кротов: А если он потом служит панихиду по усопшему рабу Божьему Иосифу?
Георгий Эдельштейн: Ну, и что? Пусть он служит панихиду, но любую молитву Господь слышит или нет, не так ли? Вы молитесь, но разве у вас есть гарантия, что Господь немедленно исполнит то, о чем вы просите? Вы говорите: "Да будет воля твоя, Господи!"
Яков Кротов: Мне вспоминается рассказ великого атеиста Марка Твена "Письмо ангела-хранителя", где тот объясняет, что на небесах удовлетворяют молитвы сердца, а не молитвы уст. Молитвы уст, например, чтобы была хорошая погода, засчитываются - десять тысяч за одну молитву сердца. То есть торговец углем десять тысяч раз говорит о хорошей погоде, а один раз в сердце просит холода, чтобы продавать больше угля: засчитывается последняя молитва, и холодает. Когда святейший патриарх Алексий I (Симанский) служил панихиду по Иосифу Сталину, когда молились об упокоении или о здравии Леонида Ильича, Никиты Сергеевича и так далее, это молитва уст или молитва сердца?
Георгий Эдельштейн: Ну, во-первых, давайте реабилитируем Сэмюэла Клеменса, который писал под псевдонимом «Марк Твен». В первую очередь он был зубоскал, и ему важно было развеселись почтеннейшую публику. Он веселил таким образом. Очень верующим он, наверное, не был, но я бы предложил вам отдельно поговорить о том, что такое вера и что такое атеизм.
Яков Кротов: Сэмюэл Клеменс страшно боялся, что он потеряет заработок, поэтому часть своего архива он завещал вскрыть только через сто лет после своей смерти. Эти сто лет истекли примерно пятнадцать лет назад, и выяснилось, что Марк Твен, конечно, был атеистом, скрытым, но довольно твердым. Поэтому некоторые его сочинения - это не просто зубоскальство, не только борьба с ханжеством, но и попытка сказать всему миру, что жизнь проще, чем рисуют ее верующие люди. Он не был храбрым человеком, а вы - храбрый человек, но ведь у каждого свой путь. Вы осуждаете тех священников, которые не решались крестить без регистрации?
Георгий Эдельштейн: А зачем я буду их осуждать?
На небесах удовлетворяют молитвы сердца, а не молитвы уст
Яков Кротов: А вы говорите – «право на правду»... Люди, не подписывавшие открытые письма, которые подписывали вы, не входили в Хельсинкскую группу… А в этой книге, по-моему есть момент осуждения. Разве нет?
Георгий Эдельштейн: Я по складу своего характера не трибун и ни в коем случае не миссионер. Мы с отцом Александром Менем много раз не то чтобы спорили: с ним трудно было спорить, у него было очень хорошее чувство юмора. Я мог на полном серьезе что-то говорить, а он тут же хихикнет и ответит так, что ты тоже улыбнешься. Спорить с ним было практически невозможно. Для него главной была миссия. Вы помните его кликуху в КГБ?
Яков Кротов: «Миссионер»!
Георгий Эдельштейн: Да. А мою?
Яков Кротов: Нет.
Георгий Эдельштейн: «Клерикал». Понимаете, там сидели (да и сидят) умные люди.
Яков Кротов: Они не сидят, они работают, а сидят совсем другие люди по плодам их работы!
Георгий Эдельштейн: Правильно. Для отца Александра миссия – это было главное дело его жизни, и он его делал максимально успешно. Трудно сосчитать число людей, которых отец Александр привел в Церковь.
Яков Кротов: Тогда уж скажем по-церковному, что он был "труба многовещанная". Это византийский стих, сравнивающий миссионера, апостола с трубой органа, которые широко использовались в Византии.
Георгий Эдельштейн: Мне это никогда не было интересно. Для меня главное – "верую, Господи, и исповедую" (то есть вслух свидетельствую). Если я буду молчать, то это грех, за который человек обязан ответить. "Молчанием предается Бог" – эти слова Григория Богослова, великого капподакийца, должен помнить всякий христианин. Молчать нельзя!
Яков Кротов: Маленькая справка: капподакиец – это житель региона, сейчас находящегося на севере Турции, а в византийские времена известного своими богословами, монастырями и храмами.
Для отца Александра Меня миссия – это было главное дело его жизни
Георгий Эдельштейн: Да, и в Грузии были опубликованы книги, в которых утверждается, что грузины – это и есть капподакийцы.
Яков Кротов: «А Сталин - не грузин, он какой-то чуть-чуть другой национальности… Все хорошее – грузинское, все плохое – не грузинское». Я не возражаю, Сталин – такой же интернациональный подлец, как и Иуда, это всечеловеческое явление, но хорошо ли было служить по нему панихиду? Вот сколько людей отец Александр привел к Церкви, а сколько людей даже не приближаются к Церкви, к книгам отца Александра Меня. Ну, как можно было служить панихиду по усатому?!
Георгий Эдельштейн: Дорогой отец Яков, его святейшество патриарх Алексий II, говорил, что нужно бы Владимира Ильича Ленина вынести из мавзолея и похоронить по христианскому обряду. Покажите мне священника, который будет отпевать Ленина…
Яков Кротов: А почему по христианскому обряду? Осиновый кол и… Или просто вынести и похоронить на Волковом кладбище рядом с мамой. Зачем крайности?
Георгий Эдельштейн: Я не думаю, что мы вправе решать вопрос о возможности захоронения Владимира Ильича на христианском кладбище. Я бы не благословил хоронить Владимира Ильича или Иосифа Виссарионовича на кладбище во дворе нашего храма.
Яков Кротов: А панихиду?
Георгий Эдельштейн: Корней Иванович Чуковский до революции в одной из своих статей писал о ребятишках, которые решили пошутить, пошли в храм и заказали панихиду по болярине Каине и рабе Божьем Иуде.
Яков Кротов: Имя «Иуда» было в святцах и в ходу в быту еще XIX веке. Это к тому, что патриарх Алексий не согрешил? Вы же в своей книге цитируете благодарственные письма патриарха Алексия Симанского Иосифу Виссарионовичу за то, что ему подарили правительственную машину…
Георгий Эдельштейн: Не только патриарх, но и Собор принимал благодарственные послания.
Представим себе: Иуда пришел на Голгофу, упал у креста и просит у распятого прощения. Два варианта: "Пошел вон, собака!" или "Прощаю".
Спаситель с креста простил всех
Яков Кротов: Спаситель с креста простил всех.
Георгий Эдельштейн: В том числе, и распинавших его.
Яков Кротов: Он не простил, он взмолился Отцу.
Георгий Эдельштейн: "Прости, Господи, не ведают бо, что творят".
Яков Кротов: Патриарх Алексий ведал, что творит?
Георгий Эдельштейн: Да, ведал. Он грешен, как любой человек.
Яков Кротов: Это случайно не мораль горьковского Луки, что все "серенькие"?
Георгий Эдельштейн: Нет! "Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой". Почему-то долгое время "На дне" печатали без эпиграфа, а ведь это главная мысль Горького. И Лука долгое время понимался как положительный герой. Понимаете, он соврал, а когда выяснилась правда, актер пошел и удавился...
Яков Кротов: Вы не боитесь, что кто-то из верующих православных людей, прочтя вашу книгу с обличениями правительственных машин, правительственной охраны, коррупции, пойдет и удавится?
Георгий Эдельштейн: Я не обличаю, это не моя задача, мне это неинтересно.
Яков Кротов: А как это называется? Перечисление отдельных недостатков у отдельных архиереев?
Георгий Эдельштейн: Я к вам подойду и скажу: "Отец Яков…". Или когда я говорю с патриархом, я скажу: "Покайтесь, Ваше святейшество!" Больше ничего. Давайте начнем с главного для нас. Пришел Иоанн Креститель, Предтеча - что он говорил: "Давайте умножим число свитков Священного Писания, давайте строить новые синагоги"? Нет! Его проповедь была об одном – покайтесь! Остальное неважно.
Христианство не знает ни одного кающегося грешника, который не был бы прощен
Спаситель пошел на проповедь. Давайте спросим баптистов, евангелистов, католиков, кого угодно, какие были первые слова Спасителя. "Покайтесь!" Апостолы пошли на проповедь, и первым словом было: "Покайтесь!" Другого возрождения, другого пути исправления христианство не знает. И в то же время, христианство не знает ни одного кающегося грешника, который не был бы прощен. Я не читал такого в Священном Писании.
Яков Кротов: Да еще даже ведь и хуже. Как сказано: "С креста Господь взмолился: "Отче, прости"…" Он не сказал: "Прости тех, кто покается", а вообще – "прости". Мы все прощеные.
Георгий Эдельштейн: Нет, не мы прощеные, а Господь просит отца…
Яков Кротов: Неужели тот не удовлетворит его просьбу?
Георгий Эдельштейн: Не знаю, не знаю…
Яков Кротов: Предсмертные слова ребенка с креста…
Георгий Эдельштейн: Очень-очень сомневаюсь.
Яков Кротов: А я очень и очень надеюсь! А как не простить? Бог милосерден!
Георгий Эдельштейн: Прощен был разбойник, который покаялся на кресте. Всю жизнь был разбойником – и покаялся. Он тут же был прощен!
Яков Кротов: Он, кстати, не очень и покаялся. Он сказал: "Чего ты его ругаешь? Он невинный, а мы виноватые". Это не покаяние.
Георгий Эдельштейн: Он обратился по вере, уверовал, и ему было дано по вере его.
Яков Кротов: И все-таки, отец Георгий, вы принадлежите к старшей части совершенно неформального священнического союза... Вы с 1932 года, отец Александр Мень – с 1935-го, отец Глеб Якунин – с 1936-го, отец Николай Эшлиман – с 1929-го. Он вместе с отцом Глебом подписывал письмо 1965 года против гонений на Церковь с просьбой к архиереям выступить в защиту Церкви, сказать правду. Вот это ваше неформальное братство достигло того, о чем вы вместе мечтали в начале 60-х годов?
Возрождения Русской православной церкви за последние сто лет не было, нет и вряд ли в ближайшее время будет
Георгий Эдельштейн: Да, несомненно. И нет, абсолютно точно нет. О чем вообще могут мечтать священнослужители? Одни мечтают о том, чтобы была чисто внешняя свобода Церкви. Мы ее получили в 1989-м, 1990-м, 1991-м.
Здание нашей Церкви было без окон, без дверей, без крыши… Одна бабка, когда я первый раз приехал туда, не хотела со мной входить в храм. Она говорит: "Батюшка, а ты там был?" Я говорю: "Не был". – "Ну, зайди. Три-четыре раза зайдешь – и сапоги развалятся" (там раньше была тракторная мастерская, а потом - склад минеральных удобрений). Крыши нет, в сводах огромные проломы, снег и дождь на удобрения, все это раскисло, такая вонючая жижа… Это была мечта советских атеистов – превратить все храмы в такое вонючее болото.
А потом нам разрешили - конечно, на деньги прихожан… То есть брать у этих балок последние копейки, но все-таки восстанавливать крышу, окна и двери, что я и сделал. Я считаю, что возрождения Русской православной церкви за последние сто лет не было, нет и вряд ли в ближайшее время будет.
Яков Кротов: Что за пессимизм?
Георгий Эдельштейн: Возрождение начинается с покаяния, а покаяния среди нашего так называемого священноначалия… Я не люблю этот термин. В Церкви не бывает начальников. Зачем Христос умывал ноги апостолам? Он хотел показать, что начальства у нас нет и быть не может. Возрождение может начаться только с покаяния, причем соборного, потому что митрополит Сергий говорил от лица Русской православной церкви (тогда она называлась по-иному – «Православная российская»).
Яков Кротов: В своей книге вы нарушаете табу, запрет. Но вы первый произнесли сейчас слово "деньги". Вы здесь даете разблюдовку бюджета своего прихода, общины. Получается, что приход в месяц имеет пожертвования в воскресенье – 1200 рублей или 2400… В общем, за месяц набегает тысяч десять. Это понятно, потому что у людей в деревне пенсия – три-четыре тысячи, и кормятся они в основном от огорода...
Возрождение начинается с покаяния
Георгий Эдельштейн: Сейчас уже шесть-семь тысяч.
Яков Кротов: Ну, народ просто разбогател, нет слов… А почему вы еще живы, на какие деньги вы живете?
Георгий Эдельштейн: А я пенсионер.
Яков Кротов: И вот на эти 12 тысяч в месяц восстановлен храм?
Георгий Эдельштейн: У пенсия со всеми добавками – 19600. Понимаете, в Церкви полезна любая без исключения специальность. Если вы электрик, то это очень полезно. А я филолог, я 21 год преподавал на специальных факультетах английский язык, и моя жена тоже преподавала в инъязе, и 20 лет мы больше говорили по-английски, чем по-русски.
В 1988 году мне первый раз разрешили поехать за рубеж. Священник Виктор Потапов, настоятель храма Усекновения главы Иоанна Предтечи в Вашингтоне сделал мне там рекламу, и меня стали приглашать в один, другой, пятый университет читать лекции. В то время было очень модно интересоваться Советским Союзом, спрашивать о нем. Вот меня приглашали в университеты, и я читал лекции, а потом - в конвертике зелененькие…
В 1991 году, когда мне удалось восстановить Ильинский храм в селе Яковлевское недалеко от Костромы, я приехал к своему правящему архиерею и говорю: "Ваше преосвященство, переведите меня в какой-нибудь храм, который нуждается в восстановлении". Он человек с хорошим чувством юмора, и он пододвинул мне список: "Пожалуйста, отец Георгий, здесь 54 - выбирайте любой!" Я очень обрадовался и сказал: "Если можно, Кадыйский район, вот храм, где жили отец и сын, сын – режиссер Андрей, а отец – поэт…" Вы понимаете, кто это.
Яков Кротов: Тарковские.
Георгий Эдельштейн: Да. Я не такой поклонник сына, Андрея, но очень люблю стихи Арсения Тарковского.
Любой московский приход – это настоящая Церковь! Я служу Господу Богу, а не епископу
Он спрашивает: "А как вы будете привозить туда материалы для реставрации? Подумайте, отец Георгий, и позвоните мне завтра или послезавтра". Я посоветовался со своими приятелями, они говорят: "Дурак, ведь сейчас назначили и.о. премьера Егора Гайдара, и ни в одном магазине, ни на одной базе ничего нет! Как ты будешь восстанавливать этот храм?" Ну, тогда я попросился вот в этот храм в 20 километрах от Костромы.
Яков Кротов: Общего покаяния нет, но вы же продолжаете свою священническую деятельность. Вы сохраняете надежду на то, что внутри огромной не покаявшейся Церкви возможно маленькое, но подлинное возрождение?
Георгий Эдельштейн: Не может быть маленького и подлинного.
Яков Кротов: А ваш приход – это настоящая христианская Церковь?
Георгий Эдельштейн: И ваш приход, и любой московский приход – это настоящая Церковь! Я служу Господу Богу, а не епископу. Я думаю, что и вы тоже.
Яков Кротов: Но епископ, если он не мое начало, то в каком-то смысле он мой конец…
Георгий Эдельштейн: А если он вор, то что, христианство не истинно?
Яков Кротов: А что, епископ обязательно должен быть святым?
Георгий Эдельштейн: Да ни в коем случае! Меня это не интересует.