"Бонапартенок"

"Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало. Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С ними есть только один путь борьбы – физического их устранения".

Так в начале 1917 года, в первые дни Февральской революции, гремел с трибуны Государственной думы один из самых известных ее депутатов – 35-летний Александр Федорович Керенский. За несколько последующих месяцев он успеет стать полновластным правителем России, кумиром толпы, врагом правых и крайних левых, неудачливым полководцем, а затем и проигравшим политиком. Большевики, свергнувшие возглавляемое Керенским Временное правительство, по сути дела, исповедовали ту же революционную философию, что и министр-председатель (так звучал его официальный титул), но применяли ее на практике куда более последовательно и беспощадно.

Талантливый юноша из Симбирска (в гимназии, директором которой был отец Керенского, учился Владимир Ульянов) стал адвокатом и быстро получил известность благодаря успешной защите обвиняемых на ряде политических процессов. Он увлекся политикой и был избран в Государственную думу, где возглавил умеренно левую фракцию "трудовиков". Керенский прославился как убежденный противник самодержавия и в дни Февральской революции был одним из наиболее активных думских политиков, которые поддержали массовые выступления и способствовали краху монархии.

Так начался взлет Александра Керенского к вершине власти. С марта 1917 года он – министр юстиции во Временном правительстве, позднее – военный и морской министр, а после июльского мятежа в Петрограде, инспирированного большевиками, Керенский становится министром-председателем. Но падение, как известно, оказалось столь же стремительным, как и взлет. Роковую роль, по мнению большинства историков, тут сыграли два события: июньское наступление русских войск, после краха которого армия начала стремительно разваливаться, и странная интрига с выступлением войск генерала Корнилова в конце августа 1917 года. По поводу "корниловского мятежа" историки спорят до сих пор. Был ли Корнилов обманут Керенским, поначалу призвавшим лояльные войска в Петроград, чтобы покончить с хаосом, в который вырождалась революция, – но затем испугался, что Корнилов отстранит его от власти, и пошел на сговор с Советами, критически ослабив собственные позиции? Или же Корнилов все-таки был мятежником, а Керенский пытался спасти страну от правого переворота и неизбежной в таком случае гражданской войны?

Вот как в конце своей долгой жизни – он умер в Нью-Йорке в 1970 году – вспоминал о стоявших перед ним трудностях сам Александр Керенский (цитируется по аудиозаписи из архива Радио Свобода):

– Мы, люди, которые случайно или не случайно оказались во главе России тогда, были в трудном, почти безвыходном положении. Потому что в наших руках не было никакой административной власти, и надо было создавать, восстанавливать разрушенный аппарат государства.

Тут бывший министр-председатель несколько кривил душой. Царская власть оставила своим преемникам вполне солидный государственный аппарат, но сами революционеры стали разрушать его. Так, лично Керенский как министр юстиции инициировал чистки в судебных органах, которые привели весной 1917 года к частичному параличу этой ветви власти. Ну а в развале армии выдающаяся роль принадлежит "приказу №1" Петроградского Совета, товарищем (заместителем) председателя исполкома которого Керенский являлся.

Таврический дворец в Петербурге

История не любит проигравших. Возможно, поэтому глава последнего правительства досоветской России вошел в историю с несколько трагикомической, окарикатуренной репутацией. Чего стоит упоминавшаяся в советских учебниках как исторический факт легенда о том, что в дни Октябрьского переворота Керенский бежал от большевиков из Зимнего дворца в женском платье. В то же время краткая эпоха Керенского вобрала в себя не только множество драм, определивших судьбу страны на десятилетия вперед, но и, например, первую попытку создания того, что много позднее и совсем в другой связи назовут "культом личности". Этому посвящена новая книга историка, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Бориса Колоницкого "Товарищ Керенский": антимонархическая революция и формирование культа "вождя народа". Об одной из центральных и самых противоречивых фигур революции 1917 года Борис Колоницкий побеседовал с Радио Свобода.

– Чем был обусловлен стремительный взлет Керенского? Видных борцов с царизмом, в том числе думских, было, насколько я понимаю, довольно много. Почему именно он?

– Позднее, весной 1917-го, сразу несколько очень разных людей одновременно назвали его "нужным человеком на нужном месте". Это Зинаида Гиппиус, которая была близка к Керенскому в это время, и в своем дневнике бывший император Николай II.

– Вот это неожиданность – учитывая, какую неприязнь испытывал царь к Керенскому в его думские годы.

– Да. И еще Василий Шульгин в "Киевлянине". Тут есть несколько факторов. Во-первых, в условиях революции очень важна предшествующая репутация. У Керенского была революционная биография, репутация известного политического адвоката. Во время Февральской революции он действовал достаточно решительно: вел караул солдат в Таврический дворец (резиденция Государственной думы, позднее также Петросовета. – РС), а затем приказал арестовать некоторых деятелей старого режима. Он, конечно, очень рисковал, но это принесло ему огромный политический капитал. В условиях двоевластия он был одновременно и товарищем, то есть заместителем, председателя исполкома Петросовета, и министром Временного правительства. Это была не только институциональная уния, если хотите, но и генеральная политическая линия. Потому что вся ситуация с февраля по октябрь – это компромисс между умеренными социалистами и так называемой буржуазией, то есть либералами, частью предпринимателей, частью генералитета. Керенский находился как раз посередине. Троцкий назвал его "математической точкой русского бонапартизма".

– В чем была магия личности Керенского? Маяковский о нем писал "глаза у него бонапартьи", намекая на то, что там определенная харизма имелась.

– У Маяковского он представлен как антихаризматик, так же как у Эйзенштейна.

– Как неудачливый Бонапарт?

– Да, как карикатурный Бонапарт. И это тоже связано с Троцким, который написал осенью 1917 года, по-моему, статью "Бонапартята". Керенский, по этой концепции, не Бонапарт, но он как бы на месте Бонапарта, претендует на эту роль. Я думаю, что у Керенского была действительно харизма. Это его ораторский дар, своеобразный, иногда уместный, иногда не очень, но в особой восторженной атмосфере марта, апреля, мая очень востребованный, тогда вся политическая жизнь была театрализована. Менее известно другое: Керенский был очень жесткий и расчетливый политик, и это он скрывал. Даже в минуты революции, когда политические лифты возносят людей через несколько этажей, случайные люди на таком уровне не оказываются. Керенский был не таким болтуном, каким его представляли.

– Каких, собственно, он придерживался взглядов? Многие из огромного количества критиков упрекали его в том, что на самом деле он был чистой воды оппортунист. С эсерами, к которым Керенский формально примкнул, у него были на самом деле непростые отношения. Что у него было за душой: набор республиканских лозунгов – и всё?

– Набор республиканских лозунгов – это не так мало. Та идея, в которую Керенский верил, – это республиканизм, конечно. Он целиком отождествлял себя с Февральской революцией. Для многих представителей так называемой буржуазии, то есть для либералов и правее, Февральская революция изначально была революцией, лежавшей левее здравого смысла. Она уже пошла слишком далеко, еще до формирования Временного правительства. Для социалистов же, даже для умеренных, это была буржуазная революция, тоже не совсем своя. Керенский же с Февральской революцией совпадал, как и многие представители политизирующихся масс весной 1917 года. Каких-то конкретных взглядов по вопросам реформ, земельной, например, у него не было. Но для политика программа – не самое важное, для политика важнее тактика. Потому что стратегия деформируется в результате тактических промежуточных решений. Керенский был сторонником компромисса. Во время Первой мировой войны он пытался сделать все возможное, чтобы создать антиправительственный фронт, включая туда и сторонников, и противников войны. После Февральской революции он пытается создать широкую коалицию уже ради обороны революционной России. То есть за ним была определенная программа предотвращения гражданской войны. Она не удалась в силу многих причин, и не только вследствие действий или бездействия Керенского.

– А вот этот культ, который возникает вокруг Керенского весной 1917 года, как это выглядело на практике, и кто был, условно говоря, жрецами этого культа? Некоторые заголовки газет того времени, которые мне попадались, выглядят ничуть не менее хвалебными в адрес Керенского, чем позже заголовки советских газет с дифирамбами в адрес Ленина или Сталина. "Герой революции", "гордость России" и даже "друг всего человечества".

– Там были какие-то люди, которые особенно усердствовали в его прославлении, в первую очередь правые эсеры, группировавшиеся вокруг газеты "Воля народа". Было и бескорыстное восторженное отношение к Керенскому, но я думаю, он и финансово поддерживал эту группировку, у него были соответствующие ресурсы. Помимо всего прочего, для меня очень важный критерий – рынок. Керенский хорошо "продавался": открытки, значки, плакаты, билеты на выступления. Роль рыночных механизмов в создании культа тоже не следует недооценивать. Я бы связал появление культа Керенского с подготовкой наступления 18 июня (ст. ст.) 1917 года и с празднованием первоначальных успехов этого наступления. Но вместе с тем сторонники наступления представляли собой очень противоречивую коалицию. С одной стороны, шла борьба против противников Керенского, большевиков и других левых социалистов, которые были против наступления, но с другой стороны, если угодно, шла борьба за Керенского. Роль этих политических конфликтов была очень важна. Тут-то и включился креатив, и появлялись термины, образы, которые прославляли вождя.

Керенский выступает перед солдатами, май 1917 года

– А он сам как это воспринимал? Его это радовало или, наоборот, смущало?

– Нигде я не видел, чтобы это его смущало. Однажды он сказал, что "мы не создаем культ вождей", но это единичный случай. Я думаю, что это ему нравилось, как и многим политикам. Они же актеры.

– Когда говорят о политической биографии Керенского, называют два ключевых момента, которые привели к его краху: июньское наступление и ситуация с выступлением или мятежом Корнилова в августе. На ваш взгляд, что было более серьезной ошибкой?

– Думаю, что от июньского наступления Керенский скорее выиграл, чем проиграл. Поражение он мог списать на удар в спину, ведь большевики выступили в июле, устроили беспорядки в Петрограде. Мол, так бы мы всех победили, а тут вот это. Конечно, это было бы неправдой, но сработало бы как объяснение. К тому времени был создан его культ, который был важным политическим ресурсом. Кроме того, в ходе подготовки к наступлению сколотился "комитетский класс" – члены солдатских комитетов. На каждом фронте это были десятки тысяч человек, в масштабах страны – сотни тысяч. Это были энергичные, молодые, довольно брутальные вольноопределяющиеся, унтер-офицеры, младшие офицеры, которые почувствовали вкус к политике. И Керенский был очень важен: он давал им слова, поддерживал их авторитет, вместе с тем он опирался на них. С таким "комитетским классом" большую войну вести было нельзя, но для гражданской войны он был весьма используем. И поэтому Корнилов был, конечно, очень наивен и ограничен, когда в июле и августе он начал "наезд", если использовать современное жаргонное слово, на эту группу. Он был обречен с самого начала, потому что поддержка комитетчиков обеспечила победу Керенского над Корниловым. Но это была пиррова победа, потому что внутри "комитетского класса" сразу же начался раскол.

– Версий столкновения Керенского и Корнилова много. Вы сказали, что Корнилов был наивен. То есть вы не принимаете прокорниловскую версию о том, что Керенский сам вначале спровоцировал это выступление, а потом быстренько отказался от своих намерений и повернулся против Корнилова?

– Было такое соглашение между ними, очень хрупкое и технически очень слабо обоснованное. На самом деле Корнилов был нужен Керенскому, но Керенский был гораздо нужнее Корнилову, потому что он обеспечивал генералу политическую поддержку. Корнилов этого не понимал. Он смотрел на ситуацию сугубо по-генеральски: двинем на столицу три элитные дивизии – и все будет хорошо. Но иногда три элитные дивизии в огромном городе растворяются как кусок сахара в чае. Вообще, мы слишком персонифицируем этот конфликт. И Керенский, и Корнилов имели своих сторонников, советников, информаторов. Керенский, конечно, не мог порвать с эсерами совсем – это было бы политическое самоубийство. А Корнилов хотел атаковать не только большевиков, но и всю систему советов и комитетов, хотел нанести удар и по эсерам, и по меньшевикам. В общем, проект Корнилова – это был проект гражданской войны, где в итоге и Керенскому не было бы места. Так что я бы не сводил это все к интриге, хотя интрига имела место. Оба они и их окружение интриговали друг против друга. Я бы обратился к интерпретации событий, которую дает Федор Степун. У него есть очень яркие страницы в книге "Бывшее и несбывшееся", где он рассматривает столкновение Керенского и Корнилова как социокультурный конфликт офицерства и интеллигенции. Несмотря на сближение этих групп в годы Первой мировой войны, которое сам Степун отчасти олицетворял как интеллигент, ставший офицером, он осознавал культурную невозможность для этих групп понять друг друга.

"Мужские моды", карикатура начала 1918 года. "Мода летнего сезона 1917" пародирует френч военного образца, который носил Керенский

​

– Вы говорите, что проект Корнилова был проектом гражданской войны. А у Керенского был свой контрпроект?

– Да, он хотел создать прочную коалицию социалистов и либералов, но после дела Корнилова, как ни охарактеризуй этот конфликт, механизм гражданской войны был уже запущен. Можно было ее ограничить, могли быть другие сценарии этой войны, но после дела Корнилова она была неизбежной. Страна распадалась на конфликтующие зоны. Это не только большевизация, это и "отъезд" Финляндии от России, притом что гигантские военные гарнизоны, расположенные в Финляндии, были самыми радикализованными во всей бывшей империи. Это и нарастающий конфликт с украинской Центральной Радой, и ситуация в казачьих областях, и много других проблем.

– Вы сформулировали вину Корнилова в этом конфликте. А можно ли говорить и о вине Керенского?

– Керенский заинтриговался. Он был силен как публичный политик, но в это время пошел на то, чтобы чрезмерную роль придавать закулисной интриге. Она всегда присутствует в политике, но иногда важно публичное освещение. Его сила была как раз в воздействии на общественное мнение и использование этого мнения. А тут он слишком заинтриговался.

– Популярность Керенского так же быстро "сдулась", как и возникла. Вообще, когда читаешь о событиях 1917 года, возникает ощущение, что там очень быстро начался поиск некоего вождя, который придет, спасет, решит все проблемы. Был Керенский, часть населения поверила в Корнилова, потом пришли большевики, и многие поверили в Ленина. Может быть, это и было главной угрозой российской демократии, неважно, справа или слева, – сама настроенность общества на культ, на вождизм?

– Диктатуру установить гораздо проще, чем демократию. Для демократии нужно много сопутствующих механизмов. Мне сложно представить современную демократию, работающую без отлаженной правовой системы, без связки "большой" политики и местного самоуправления, без развитого гражданского общества. Один из аспектов – это принципиальное отношение к политическому лидеру. Монархия – это другая система: монарха нужно любить. А вот президент: обязаны ли граждане любить президента? В общем нет, хотя иногда бывает, что любят. В принципе хорошо бы, чтобы уважали. По крайней мере, если не уважают президента, нужно как-то уважать институт президентства и сам факт того, что этого человека большинство сограждан выбрали. Неуважение к самому институту – это уже опасная вещь. Тем не менее в демократии отношение к политикам таково, что по поводу них можно иронизировать, их нужно иногда подозревать в нехороших умыслах, если граждане хотят защитить свою свободу. В тогдашней же России, вы правы, в большинстве политических партий были проявления вождизма. Об этом, в частности, уже в мае 1917 года писал Александр Богданов, политик, философ, врач, экспериментатор, писатель. Он призывал к культурной революции, то есть, вне зависимости от идеологии, изменению отношения к политическим лидерам. Это был немножко наивный призыв, потому что культура так быстро не меняется.

– То есть падение Керенского и Временного правительства было в каком-то смысле победой авторитарной культуры над зачатками демократической, которая возникла после февраля?

– Я думаю, что это не так однозначно. Разговор о демократии здесь довольно сложный, потому что само это слово имело очень разные коннотации. Многие сторонники Октября субъективно ощущали себя демократами, в отличие, скажем, от нацистов и от фашистов. Большевики не табуировали слово "демократия", хотя откровенно говорили, что они против "буржуазной" демократии. Большевики пытались включить термин “демократия” в свой политический язык и использовать его для легитимации своих действий. В некоторых большевистских декретах мы можем найти слово "демократия".

– Но при этом ключевое понятие у них – "диктатура пролетариата".

– Да, но в 1917 году демократия очень часто описывалась не как оппозиция диктатуре, а как оппозиция буржуазии. Мы очень часто видим это в разных текстах 1917 года. И соответственно, многие антибуржуазные действия воспринимались и описывались как демократические. Так что тут есть специфика. Я думаю, было бы слишком прямолинейно сказать, что переход Февраля к Октябрю – это поражение демократии, победа авторитаризма. Тут более важная вещь – то, что не удалось предотвратить соскальзывание к гражданской войне.

Семья Александра Керенского: его первая супруга Ольга, урожденная Барановская, и сыновья Олег и Глеб. Фото 1910 года

– В связи с Керенским иногда возникает вопрос о его масонстве. Вокруг этой темы напущено, конечно, много тумана. Насколько для него это было важно – и насколько вообще имело политическое значение русское масонство в 1917 году?

– Мы можем сказать, что чего-то важного про масонство мы не знаем, как и про любое тайное общество – на то оно и тайное. Мы знаем, что Керенский был масоном, что многие деятели Февраля были масонами, хотя по поводу некоторых из них идут споры. Точно известно, например, что Николай Некрасов (кадет, член Временного правительства, последний генерал-губернатор Финляндии. – РС) был масоном. По поводу Гучкова и даже Терещенко существуют споры на этот счет. Александр Гальперн, видный человек в русском масонстве, который при Керенском был управляющим делами Временного правительства, писал, что мы – то есть масоны – Керенского выдвинули, и наша в этом ответственность. Я думаю, это не совсем так, потому что масоны просто так кого-то с улицы не приглашают. Керенский уже был известным адвокатом, в Государственную думу, насколько я помню, он был избран еще до того, как стал масоном. То есть он был довольно видной политической фигурой. Его авторитет, как я уже говорил, был в первую очередь авторитетом публичного деятеля. Так что какую-то роль, конечно, масонство в его политической судьбе играло, но вряд ли решающую. Можно с уверенностью предположить, что оно имело значение и в финансировании его деятельности, особенно до революции. Некоторые либералы-масоны, крупные предприниматели, насколько можно судить, предоставляли Керенскому средства, с помощью которых он поддерживал разные подпольные группировки. Детали этого, правда, неизвестны. Но вместе с тем роль масонства не надо преувеличивать, потому что сразу же после Февраля между людьми, которые принадлежали к масонству, возникли очень острые политические конфликты. Впрочем, многие историки изучали масонство гораздо более подробно, чем я. И тут есть один очень интересный вопрос: почему антимасонская тема практически не использовалась противниками Временного правительства в 1917 году? Антисемитская использовалась, а вот антимасонская – нет, хотя в России была и такая традиция.

– А какие у вас предположения?

– Я не знаю. Может прийти в голову конспирологическая интерпретация: масоны были так влиятельны, что не допустили этого. Но это мне представляется очень маловероятным. Для меня это остается загадкой. Хотя, допустим, в газете "Русский инвалид" (это был орган военного министерства) в мае 1917 года было опубликовано приветствие итальянских масонов русским коллегам, которое было адресовано Керенскому.