"Об искусстве, а не о мертвых"

Пять искусствоведов на протяжении года записали 72 интервью с художниками разных поколений, чтобы собрать воедино для издания, показывающего, что происходило в украинском искусстве с 1991 по 2016 год. Книга "25 лет присутствия" опубликована в Киеве и будет представлена во время международного фестиваля "Книжный арсенал".

Автор идеи внушительного альбома с иллюстрациями, куратор Игорь Абрамович, подчеркивает, что более семидесяти художников – это, конечно, далеко не полная картина, но и этого количества достаточно, "чтобы показать, что есть у нас и за пределами страны, потому что мы хотели рассказать о разных группах, разных течениях, начиная с 90-х и до настоящего времени: "Парижская коммуна", "Открытая группа", группа Р.Э.П., SOSка, киевские сквоты, Фурманный переулок, постэклектизм, художники "новой волны" и "Группа быстрого реагирования", легендарный "Живописный заповедник" и другие. И все это в виде интервью, когда художник рассказывает о своей работе".

Разговор об искусстве в независимой Украине

Один из художников, давших интервью для книги, – Олег Тистол, более 20 лет работает в Украине, хотя в конце 80-х, еще в СССР, начинал с русскими художниками в московском сквоте "Фурманный переулок":

– Что самое важное произошло в украинской художественной жизни за последнюю четверть столетия?

– Как-то уже стал формироваться цельный культурный процесс. А самое важное изменение, я бы даже обозначил не 25, а 30 последних лет, – это то, что я на себе ощутил очень остро, – полная свобода, вплоть до полной безграничности. Это то, что произошло, и то, что характерно для самого процесса. Что такое культурный процесс в моем понимании? Это когда начинается какая-то преемственность. Был один из лучших проектов в 1999–2000 году, сделанный художником и куратором Валентином Раевским, он назывался "Интервалы". Это было очень типично: украинское искусство начала века, шестидесятники, и потом в конце 80-х появились мы. Сейчас прерывающиеся паузы, но даже с ними это становится очень похожим на непрерывный культурный процесс, процесс культурного взаимодействия.

Олег Тистол

– В СССР вы работали в Москве, в Фурманном переулке, а потом страна распалась и вы вернулись домой, уже в независимую Украину, как это отразилось на вашей работе?

– Осталось несколько дружеских, очень теплых и близких отношений с несколькими художниками. Но у нас разные реальности. Последний раз у меня была выставка в 2009 году в Московском музее современного искусства. Куратором была Оля Лопухова, царство ей небесное. Оля-то меня и втянула в этот процесс. Два года шла подготовка, потом выставка. Но очень ощущалась дистанция культурных приоритетов и интересов. Так или иначе, нам – мне лично – отсюда очень сильно заметно, что русское искусство топчется вокруг кремлевской стены: или изнутри пытается попасть туда, или снаружи злобно на нее что-нибудь бросают. У нас нет такого острого политического контекста. У нас это скорее об истории, о культуре как таковой. Это было заметно еще с 80-х, с Фурманного переулка. Политика – это один из мелких сюжетов и инструментов культурного взаимодействия. И здесь очень большая разница. Это было всегда, а сейчас это намного острее ощущается, несмотря на войну.

– О войне – мой следующий вопрос. На ваши дружеские связи с российскими художниками и то, что вы делаете, повлияли события последнего времени?

– Да, конечно. На самом деле – это культурная война. Сейчас чем дальше, тем это ощущается все острее. Да, на мои отношения с русскими художниками и моими друзьями это очень сильно повлияло, потому что события-то очень простые и однозначные. Есть война. Есть страна-агрессор. Если начинаются какие-то разночтения, то дальше разговаривать получается не о чем. Получается разная культурная доктрина, если человек говорит о том, что украсть можно. Выросла огромная пропасть! Взаимодействовать почти невозможно. Мы с моим другом Юрой Шабельниковым обсуждали уже лет пять возможность какого-то большого киевско-московского проекта. Конечно, это все стало тормозиться. И дальше очень трудно себе представить, о чем это могло бы быть. Это скорее вопросы этики. А этика потом перерастает в культурный процесс.

– Вы говорите о том, что дороги украинских и российских художников более-менее разошлись с распадом СССР. Сейчас получается, что они удаляются друг от друга еще сильнее, это будут уже совсем разные культурные пространства, с разными этическими вопросами?

– То, что на сегодняшний день очень заметно – я это раньше ощущал как нюанс, а сейчас это уже не нюанс, а серьезная штука. Лично мое ощущение – что я и есть государство, я и есть министерство культуры, я и есть собственный союз художников. Мы этим занимались еще с 80-х, с Костей Реуновым (текст "Волевая грань национального постэклектизма"). Неслучайно там было слово "национальный": не путать с националистическим. Имеется в виду, что мы чувствовали себя ответственными за создание некоего нового культурного бренда. Это было полуиронично и одновременно всерьез. Я отвечаю за все. А с кем из московских друзей я бы ни разговаривал, все говорят: "это же не мы, мы ничего не решаем, мы ни на что не можем повлиять". Эта стартовая позиция, то есть ощущение себя в андеграунде, у нас в сознании отсутствует полностью лет 25–30. В России же все равно остается советское. Я помню свое состояние постоянной андеграундности, когда я рос в Советском Союзе. Этого у нас нет, и я этому очень радуюсь. Что было в Советском Союзе и чего нет в современной Украине? Нет абсолютно никакой спланированной имитации. Я очень чувствителен к вопросам – культура как реальный процесс и культура как имитация. Имитация – это когда Лермонтова куда-то ссылают на Кавказ, а президент через 150 лет – точно такой же, который ссылал на Кавказ, – якобы гордится этим Лермонтовым, якобы он его знает. Это имитация. Это не влияет на гуманитарную составляющую. Человека уничтожают, а потом делают из него культурный символ. Мне намного ближе, конечно, когда Шекспир пишет свои пьесы и британское общество вслед за этим меняется. Это то, что я называю культурным процессом. Он сейчас у нас болезненный, но естественный. Ну, отвезла Свиблова 300 картин в Центр Помпиду. Но во всей России, в той же Самаре в областном музее, вы не увидите художников, которых вы увидите в Центре Помпиду. И какое это имеет отношение к реальному культурному процессу? Это же не влияет на повседневную жизнь общества. Меня же интересует, чтобы здесь все происходило естественным путем, чтобы "Черного квадрата" Малевича не боялись таксисты, – рассказывает украинский художник Олег Тистол.

Куратор Игорь Абрамович, автор идеи альбома "25 лет присутствия", говорит, что сейчас есть параллельный мир, когда общество и художник существуют отдельно, и одна из целей издания – преодолеть эту разорванность. Галина Скляренко, один из пяти искусствоведов, записывавших интервью с художниками для книги, к этому добавляет, что публикация призвана привлечь внимание государства, ведь в Украине до сих пор нет государственного музея современного искусства:

Обложка книги "25 лет присутствия"

– Интервью с художниками – это довольно популярный жанр. Но как правило, они публикуются в глянцевых журналах. Круг вопросов, которые задают журналисты, достаточно ограничен. Здесь же художнику была дана возможность высказаться, рассказать о себе, об искусстве, о своем отношении к стране, если кого-то это интересовало, о видении своего места в художественном процессе, того, что происходит в украинском искусстве. Поэтому этот альбом – это еще и материал для, как мне кажется, каких-то более серьезных обобщений. Потому что, как правило, когда мы говорим о современном искусстве – это диалог между зрителем и художником. Как правило, мы упрекаем зрителя в том, что он не всегда готов, не всегда понимает новые языки искусства. Но мне кажется, что надо поставить вопрос и самому художнику, потому что речь идет о том, что же он говорит сегодня обществу? Что он сегодня может предложить культуре, зрителю, стране, обществу, всем нам? О чем, что его волнует? И вот эта книга как раз, как мне кажется, сможет частично дать на это ответ.

– И что же, действительно, говорит художник, например, в тех интервью, которые записывали вы?

– Конечно, это все очень разные тексты, очень разные позиции. В некоторых случаях получился просто монолог.

Все говорят о том, что сегодня в Украине сложно быть художником. Хотя, честно говоря, в Украине всегда было сложно быть художником, потому что никогда уровень инфраструктуры, обеспечение художественной жизни не соответствовали требованиям художника. У нас до сих пор нет музеев современного искусства. У нас до сих пор нет серьезных и достаточного количества галерей. У нас до сих пор нет фондов, которые содействуют и дают возможность воплощать современные проекты. У нас очень непросто что-то опубликовать. У нас нет профессиональной прессы, которая бы занималась художественной критикой. Очень непростая жизнь. И она еще, конечно, сегодня обострена экономической и политической ситуацией, которая сложилась в Украине и вокруг Украины. Мы говорим о том, что выставки или акции украинских художников в Европе и мире – это пока индивидуальная инициатива, и я не думаю, что это хорошо. К сожалению, государство не принимает в этом участия. Обо всем этом говорят художники. Они говорят о том, что и сегодня – несмотря на то что есть интернет, что мир открыт – художественная жизнь провинциальна, особенно это чувствуется за пределами Киева. Они говорят о том, что, несмотря на это, им хочется жить дома, потому что здесь они черпают главные темы для своего искусства. Сегодня, мне кажется, Украина для художника – замечательное место, потому что в ней сосредоточены и выявлены очень многие противоречия и острые проблемы, напряжения, которые существуют в мире, здесь это все обострено. И, конечно, я считаю, что сегодня Украина – это место для художника, это место для писателя. Но это очень трудное место для жизни. И это очень трудное место для того, чтобы реализовать свои планы.

– Концепция альбома "25 лет присутствия" – это не только отношение к искусству, но и отношение к стране. Во время разговора с вами что художники говорили о своем отношении к происходящему в Украине?

– Почти все, за исключением, пожалуй, только Бориса Михайлова, который живет в Берлине (и он считает себя украинским художником), живут в Украине. Никто не уезжает несмотря ни на что. Мне кажется, это самый главный симптом. Все говорят: "Я хочу жить дома", даже живя в провинции, где, в отличие от Киева, почти нет художественной жизни. А дальше… сегодня вообще очень трудно что-либо говорить. Все художники хотят, чтобы был мир. Все хотят, чтобы наконец страна заработала. Всем хочется, чтобы искусство стало главным, чтобы стали главными разговоры об искусстве и о культуре, а не о войне, не о жертвах, не о мертвых. Всем хочется говорить о живом.