Денис Луцкевич, отсидевший один из самых больших сроков по "Болотному делу", в прошлом году приехал в Прагу по приглашению Карлова университета – учиться.
В интервью Радио Свобода он рассказывает о своей жизни, которая привела его в Чехию – за пределы России:
– Родился в 1992 году на Украине, в городе Могилев-Подольский. У меня отец украинец. Лет через пять они развелись, и я уехал с мамой в Молдавию, где она родилась. Нужны были деньги, мама уехала в Москву. Я жил с бабушкой и дедом, ее родителями. Закончил 9 классов в Молдавии на румынском языке, переехал к отцу на Украину. Там закончил среднее образование, на украинском языке. После, в 2009 году, перебрался к маме в Москву, ушел в российскую армию. Служил в береговых войсках, в морской пехоте. Мы даже участвовали 9 мая в параде Победы на Красной площади в 2011 году.
– Долго вас тренировали перед парадом?
– Достаточно долго. За три месяца до парада, еще в Калининграде. Потом прилетели в комендантский московский полк, который находится в Лефортово, с ними тренировались. Нас была тысяча человек из Калининграда. Я был в знаменной группе, нас было 12 человек. 7 знаменосцев и 4 ассистента. Первый ряд состоит из двух ассистентов и одного знаменосца, второй так же, уже в третьем ряду пять знаменосцев, пять знамен. Я был ассистентом во втором ряду.
– Когда вы шли по Красной площади, должны были только прямо смотреть, на трибуны, на Путина – нельзя?
– Нельзя, конечно, вертеть головой. Но все смотрят, я тоже смотрел. Я еще участвовал в возложении венков к Могиле Неизвестного солдата в Александровском саду за день до этого, 8 мая. Там насмотрелся на всех, Путина, Сердюкова – на тот момент министра обороны, Шойгу, Медведева. Такие все супермаленькие ребята. Они на уступе стояли, все равно ниже нас были. Летом у меня был дембель, сразу же занялся документами, поступил в вуз, факультет культурологии. Государственный экономический универ.
– Я читал в "Новой газете", вы в Федеральную службу охраны хотели.
– Мысль была об этом. Когда служили, к нам приезжали рассказывать про ФСО. Тогда для меня это было чем-то другим, серьезные войска. Я присматривался к этому тогда.
– Ну то есть вы как минимум лояльно думали о власти. Как себе представляли, что будете делать в ФСО?
– Хотел в войска. Но я именно поэтому и не пошел: до конца не смог представить себе, кем я хочу там быть. Решил, что в любом случае будет такой тупеж, и быстро передумал. Когда случился дембель, поехал домой и сразу понял, что надо поступать в вуз и не заниматься другими вещами.
– Но в активистской деятельности не участвовали, 6 мая 2012 года вы хотели просто пойти посмотреть на митинг на Болотной?
– Не то чтобы от нефига делать, конечно. У меня был к этому интерес, была какая-то солидарность со студентами и преподавателями [вуза, где учился], политика была темой дня. Я помимо учебы работал в университете, в деканате, общался со многими преподами. Мне интересно было, поэтому, наверное, пошел с другими 6 мая.
– Они были оппозиционно настроены?
– Не то что оппозиционно. Жизнь была такая, движуха.
– На Болотной 6 мая – вы когда поняли, что начнутся избиения? Вы же, наверное, когда шли, не думали ни о чем таком?
– Нет, конечно. Я шел впереди колонны, которая двигалась по Якиманке от "Октябрьской", посматривал со стороны на шествие, на людей. Москва все-таки была городом, который я еще не до конца изучил. Было очень много людей, меня это удивило. Все было спокойно, колонна дошла до Болотной площади, перед мостом остановилась. Я детально не видел, потому что уже был у сцены, где митинг должен быть. Ждал колонну, пока на сцену не поднялся адвокат Фейгин и не попросил вернуться обратно к мосту, поддержать лидеров митинга. Потихоньку дошло, что там начинается что-то непонятное. Я тоже вернулся.
– Зачем?
– Все-таки там могли быть мои знакомые. Думал, может, надо кому-нибудь помочь, если вдруг что-то случится. Когда мы дошли до угла сквера Болотной, там уже вовсю начались задержания, забирали людей.
– Если бы вы не пошли туда, вы бы не попали в тюрьму. Почему вы пошли туда?
– Мне было интересно, что там происходит. Я обратил внимание, что очень много полицейских в оцеплении, они были экипированы максимально. Когда случились стычки, подумал, может, с полицией какие-то недоразумения произошли. Я пошел туда, побоялся за своих знакомых из универа. Я увидел, что людей налево-направо задерживают, многих избивали дубинками. Протестующие стояли в жуткой давке, кричали, орали, дышать нечем было.
– Когда вы увидели столкновения, почему не ушли оттуда?
– Это случилось очень быстро. Сразу оттуда нельзя было уйти, все было перегорожено полицейскими цепочками, все выходы с Болотной площади. Вдоль сквера стояло оцепление, нельзя было спуститься по лестнице к реке, там тоже было оцепление. Обратно нельзя было идти, потому что оттуда люди шли. Cпустя минут 20–30 после начала стычек многие схватились за железные ограждения, стали их ставить перед цепочкой [оцепления], которая перекрывала проход. Я помог поставить эти решетки. Кусок видео, где видно, что я держу решетку, был в основаниях на суде по доказательствам 212-й статьи "Участие в массовых беспорядках". Но они все равно перелезли через них, попытались меня задержать.
– Вы поставили, чтобы разделить..?
– Чтобы разделить митингующих от полицейских. Нужно было держать решетки, чтобы они не перелезли к нам. Я просто хотел тогда убежать, свалить, потому что делать тут уже нечего, я понимал, что я могу оказаться арестованным. Я искал, как уйти. Пока искал, пока осматривался по сторонам, ко мне подошли человек пять-шесть, повалили на землю, арестовали и унесли. Отвезли в УВД, оформили по административному аресту, отпустили домой. Где-то месяц дома был, потом пришли [за мной].
– То есть вы не думали, что будут такие последствия?
– Я вообще не задумывался о том, что может быть что-то серьезнее, чем административный арест, административный вердикт, не мог даже предположить. Были случаи, ребята сразу после Болотной уехали, кто был до этого политически активен.
– Когда вас арестовали, как быстро вы поняли, что это надолго?
– Первое время я вообще не понимал, за что меня арестовали. Я все время был уверен, что при следующем рассмотрении меры пресечения меня должны отпустить под домашний арест. Потом мне один раз продлили меру пресечения, второй раз, и я уже стал понимать, что надолго. Конечно, я не мог думать о таких сроках – три с половиной года. Когда через год у нас начались суды и я увидел, как судья относится, понял, что вполне вероятны и побольше сроки, – на три, на пять даже лет будь готов услышать приговор. А первые полгода я думал, что вот-вот домой должен уйти, надеялся на здравый смысл, на то, что справедливость должна быть.
– Следователи вас запугивали?
– Нас держали 11 суток в изоляторе временного содержания на Петровке, 38, хотя там в среднем держат задержанных до трех-четырех суток. Держали, чтобы проводить всякие беседы. Приходили опера, следователи, из Центра "Э" оперативники, пытались склонить к сотрудничеству. Про показания: мол, дай, что я знаком с лидерами, готов что-то про них говорить. Первые 10 суток ко мне приходили каждый день, для меня это было шоком. Моему адвокату удалось на пятый день зайти ко мне в ИВС. До этого я не разговаривал со следователями.
– А чего вы не разговаривали? Вы же не оппозиционер.
– Они пытались на это надавить. Стоит полковник, лет за 50, были еще два молодых опера, они вышли, мы один на один с ним остались. Он мне: братан, ты же наш, – мол, я служил, – пойми, зачем тебе это все нужно? Скажи нам все, что нужно, и не будешь тут за людей других страдать. Естественно, я отказался. После этого он обозлился, грозил мне тем, что отправит в Красноярск на пять лет к "петухам". Такие разговоры были.
– Почему отказались?
– Странный вопрос. Я должен был говорить то, что я не делал. Я должен был говорить о других людях, которых я не знаю. Зачем? Мне кажется, я никогда бы такого не сделал.
– Где вы сидели?
– СИЗО номер пять – метро "Водный стадион". Я в СИЗО "Водник" в одной камере провел два года и два месяца. Мама приезжала часто на свидания, мы переписывались, созванивались даже. Хотелось оттуда, конечно, уехать, потому что условия были намного сложнее, чем в колонии. В камере не можешь даже пройтись, хотя бы метров 50. Все удовольствие – три шага. Зато я там встретил интересных людей, хороших друзей. Я сейчас в основном общаюсь с людьми, с которыми встретился там. Естественно, с Болотной "подельники".
– То есть "политические"?
– Да, можно так квалифицировать.
– Суд – облегчение после этого сидения?
– Было облегчение, да. Когда человек получает три с половиной года спустя три или четыре месяца после ареста, он уже знает, сколько ему сидеть, настраивается, не морочится. А когда приговор по истечению двух лет следствия, – два года сидеть и не знать, какой срок будет – это сложно. Когда приговор случился, я понял, что осталось полтора года сидеть, меньше половины осталось в худшем случае, я тогда на УДО еще надеялся.
– А сами поездки в суд?
– Поездки в суд – это адски тяжело. Зимой суперхолодно в автозаках. Причем мы добирались долго, по всей Москве иногда, по другим судам забирали арестованных, только к 12 часам возвращались в СИЗО. Пока обыски, пока приготовят поесть – уже час, а на следующий день опять в суд ехать, рано просыпаться, часов в 6. И так три или четыре раза в неделю нас в течение 9 месяцев.
– А в колонии?
– В колонии было проще. В первую очередь там можешь прогуливаться, между бараками ходить, мини-город. Колония – это такое микрогосударство со своей властью, темной, скрытой, с бешеной коррупцией.
– В колонии был обратный отсчет?
– Именно так, я отсчитывал дни, думал – скоро домой. Старался там вести себя правильно, не нарушать правила. В сервисе работал полгода. Думал, что у меня хорошая история, нет никаких замечаний, и в течение полугода я смогу подать ходатайство на условно-досрочное освобождение, – у меня были поощрения, облегченные условия содержания. Сразу как я подал документы, меня "закрыли" в карцер, потом начались всякие непонятные действия администрации. Собственно, почти то же самое, что происходит сейчас у Вани Непомнящих ("узник Болотной", все еще отбывающий заключение. – Прим.) в Ярославле. Меня избивали, потом еще два рапорта на меня написали. Мне в итоге отказали в УДО, я отсидел до конца.
– Вы интересовались в заключении политикой?
– Там уже да. После освобождения я создал проект, о создании которого договорился с приятелем по колонии. Это был интернет-портал – видеоролики о судопроизводстве в России. Делали истории про людей, которые попали в исправительную систему незаконно.
– Когда вы сидели, произошла вся эта история с Крымом, с Украиной. Вы переживали?
– Переживал, конечно. Но за родственников мне было спокойно, они на западе, в Центральной Украине, в Виннице, там не было военных действий. Им сейчас намного сложнее жить, хотя и с Януковичем было сложно.
– Вы симпатизировали Майдану?
– Когда Майдан был, симпатизировал ему. Но стремно немножко было смотреть на это все. Все-таки в Киеве. Больно немного было, не верилось до конца, что это все на Украине происходит.
– В российских СМИ часто проводили параллели между Майданом и событиями 2012 года в Москве.
– Я думаю, в итоге на приговор повлияло это негативным образом. Приговор выносили 21-24 февраля в 2014 году, как раз за несколько дней до этого в Киеве произошли жестокие столкновения. Нас "закрыли" – проучили общество, которое как-то возмущалось.
– Помните последние дни в колонии?
– Было странное ощущение. Когда оставалось с полгода, я не ощущал, что уйду домой. Было страшно, потому что три года находился в неволе. В каком-то смысле для меня стало нормальным то, как я жил там. Дневное расписание, я занимался учебой, книги, в спортзал старался каждый день. На работу ходил, но после того, как в УДО отказали, перестал. А все, что было за колючей проволокой, казалось какой-то фантастикой.
– Сколько прошло с того момента, как вы освободились, до того момента, как вы уехали из России?
– Почти 10 месяцев.
– Вы думали о том, что вы уедете?
– Ближе к освобождению думал. Сергей Шаров сказал, что, возможно, есть такая возможность. Мы до конца не понимали, действительно ли так будет, ни на что не надеялись. Потом, когда мы стали заниматься оформлением, начал думать об этом довольно серьезно: ехать в другую страну, все менять опять. Только вроде бы освободился, начал привыкать к Москве, к нормальной жизни, над проектом работал. Но подумал, почему бы не попробовать, раз есть такая возможность. Прага не то что больше нравится, но я здесь спокойно себя чувствую. В Москве, хоть и более родной город, но там мне сложнее. Не то чтобы страх, но я думал о том, как бы опять там не оказаться. Мы проектом занимались, просто журналистской деятельностью, но мало ли, в России можно ожидать чего угодно. Плюс проводились беседы ребятами в погонах, профилактические: смотрите, особо не шалите, за вами глаз да глаз. Еще лет пять вы будете под присмотром. Мысль о том, что галочка поставлена рядом с твоим именем, не дает покоя.
– Вы думаете о том, чтобы вернуться?
– Конечно, сейчас я хочу вернуться в Россию. Я хочу здесь доучиться, получить образование, может быть, еще где-нибудь в магистратуре, а потом вернуться в Россию, заниматься своей деятельностью, проектом.