Выставка “Литературная Атлантида” в музее на Трубниковском в Москве как попытка архива богемной жизни “веселых девяностых” и “нефтяных нулевых”. Литературная жизнь в салонах 90-х и клубах нулевых: найдите десять отличий. Схема клуба: кафе, литературная (она же театральная и музыкальная) площадка, выставочный зал, книжный магазин, небольшое издательство и почти семейная атмосфера. “Проект ОГИ” и его сетевые заведения как главное "место силы" Москвы. Алкоголь и литература. Роль личностей в истории литературного процесса и клубного движения. Исторический поворот 2012 года: почему на фоне политических изменений и протестов стало невозможно тусоваться исключительно в кругу друзей? Социология и антропология городских пространств: изменение сцены, среды и выяснение отношений с “другими”. Дух времени и его материальные носители. Перемещающиеся сообщества, места и репутация события. Как поляризация общества повлияла на новые структуры заведений для интеллектуалов и богемы? В чем секрет успеха и постоянства “Петровича” и “Фаланстера”?
В студии Евгения Вежлян, поэт, критик, социолог литературы, доцент РГГУ; Данила Давыдов, поэт, прозаик, критик, доцент Университета гуманитарных наук; Кирилл Корчагин, поэт, переводчик, критик, сотрудник Института русского языка имени Виноградова. В записи: от "Проекта ОГИ" Никола Охотин, Михаил Рябчиков, Владимир Воробьев, Юрий Цветков, Данил Файзов. Ресторатор и карикатурист Андрей Бильжо, соучредитель проекта "Фаланстер" Борис Куприянов, поэт и политик Евгений Бунимович, издатель и редактор Дмитрий Кузьмин.
Ведет программу Елена Фанайлова
Елена Фанайлова: "Литературная Атлантида" – выставка под таким названием проходит в Литературном музее в Трубниковском переулке в Москве, и посвящена она событиям и участникам литературной жизни страны, Москвы прежде всего, во второй половине 90-х и в нулевые годы. Считается, что этот мир уже рассеивается в пространстве, и довольно трудно его уловить.
Вот мы сегодня попробуем этим заняться с нашими гостями, все они – поэты, прозаики и критики: это Евгения Вежлян, филолог, социолог литературы, доцент РГГУ; Кирилл Корчагин, научный сотрудник Института русского языка имени Виноградова, и Данила Давыдов, доцент Университета гуманитарных наук.
Как мне показалось, эта прекрасная выставка, прекрасная тема имеет несколько тем и подтекстов. С одной стороны, это материальные свидетельства и носители литературной жизни – это клубы, литературные салоны, разнообразные открытые для чтения и дискуссий площадки. Вторая вещь – это работа издательств и книжных магазинов. И третье – это то, что называется "дух времени", то непередаваемое ощущение, с которым люди входят в некоторое пространство творчества, которое каким-то образом меняется. И вот каким, мы попробуем это проследить.
Давайте для начала посмотрим репортаж с выставки, где кураторы, Данил Файзов и Юрий Цветков, нам все это рассказывают.
Юрий Цветков, куратор выставки "Литературная Атлантида": Это было время, когда нам казалось, что мы свободны от идеологии, что все еще впереди, что есть какое-то всеобщее братство. Мне кажется, что это было очень продуктивное время, поэтический бум, расцвет, не замеченный абсолютно большинством населения нашей страны. Так бывает, поэзия живет по своим законам. Потому что, например, Серебряный век, о котором мы сегодня говорим, был не особо в то время значим, но люди, поэты того времени, определили будущее сознание, определили поэтический язык.
Данил Файзов, куратор выставки "Литературная Атлантида": Мы находимся в первом зале, который некоторым образом восстанавливает ситуацию поэтического клуба, салона, кафе. Он объединял в себе три составляющие вещи – это пространство для выступлений, поэтических, музыкальных, любых других, книжный магазин и кафе с демократичной едой и алкогольными напитками. И все клубы подобной линейки приняли к себе максимальное количество значимых русских литераторов, от Льва Рубинштейна до Дины Гатиной, от Михаил Айзенберга до Тимура Кибирова, от Дмитрия Воденникова до Андрея Родионова и так далее. В тех же книжных магазинах ОГИ существовал стиль, что продавцы не продают людям книги, а беседуют с ними. Начинаешь читать ему стихи наизусть, а он тебе читает стихи наизусть в ответ – вот тебе Дениса Новикова, а вот тебе Станислава Львовского, а вот тебе Таня Риздвенко, а вот тебе Михаил Айзенберг, и так далее. Проходит 10 минут – и ты внезапно понимаешь, что этот человек говорит с тобой абсолютно на том же языке, и вы становитесь с ним друзьями. Маленький книжный магазин – это клуб. Это клуб, в котором люди общаются. Ну, вот если мы посмотрим, на карту Москвы, центра, 20 салонов, книжных магазинов, клубов и так далее, их больше нет. Мы понимаем, это и правда Атлантида.
Елена Фанайлова: Первый вопрос: в какие клубы вы ходили 10-15 лет назад? И как сейчас выглядит ваша литературная, культурная жизнь?
Евгения Вежлян: Начала я ходить в 1996 году, это было почти самое начало этой эпохи салонов. На самом деле, про литературные салоны 90-х годов мне известна только одна работа, написанная тогда Майей Шполянской, на французском языке. Она училась в лицее, который был при МГУ, французском, Сорбонна при МГУ, что-то такое, и она написала на французском языке работу про эти салоны. Там было подробнейшее описание каждого из пространств. И меня тогда поразило, что в научной работе описывается, что вот в этом салоне есть буфет, в этом салоне нет буфета, а теперь я понимаю, насколько это было важно, потому что это определяло стиль общения, уходят ли люди из этого пространства куда-то сидеть или остаются и там тусят, а это важно. И вот я ходила в основном в такие места. Я ходила в 90-е в Георгиевский клуб, это было второе литературное место, куда я попала, но попала сознательно. Татьяна Георгиевна Михайловская тогда очень интересные вещи делала, там была уникальная атмосфера. Чем это было интересно, она подбирала людей – на тот момент очень неочевидных персонажей. Там бывали Сапгир, Холин, Лианозовская школа, тогда про нее знали только знатоки. В принципе, Татьяна Георгиевна очень способствовала той ситуации, которая сейчас есть, когда мы говорим: ну, что же не знает Некрасова, кто же не знает Холина, это же основоположники, великие поэты... Тогда это было еще не совсем так, тогда это только начиналось именно в этом пространстве. И там вот эти еще живые классики были, просто сидел Сапгир, к нему можно было подойти, с ним поговорить и так далее, вот эти вот классики и на тот момент молодые авторы, которые с ними общались. Там была какая-то атмосфера равных, то есть там не было такого, что сидит мэтр, и к нему надо как-то подходить, каким-то странным образом, а можно было подойти к любому и поговорить с любым. И Данилу там увидела первый раз, мы с ним тогда познакомились и с тех пор общаемся. Потом это были "Классики XXI века". И дальше салоны в какой-то момент кончаются, и начинаются клубы. И я вот в 2000-е начинаю ходить в "ОГИ", разумеется. Первое впечатление от вечера в "ОГИ": как же так, читают стихи и тут же едят – как так можно? Это самое первое импульсное впечатление, потом это прошло. Я на этом остановлюсь, потому что мне кажется, что это смешно и важно.
Елена Фанайлова: Моя подруга, шотландка, когда первый раз попала в "ОГИ", клуб на Потаповском, сказала: "О, да это же как у нас в Глазго кабаки 80-х годов с рок-н-роллом!" Вот это было не про литературу, это было про рок-н-ролл что-то.
Данила, ваша версия походов?
Данила Давыдов: Мой список 90-х годов будет, я думаю, в значительной степени совпадать с Жениным. И Михайловская с Георгиевским клубом, где, кстати, впервые выступил Родионов, не только классики там выступали, и "Чеховская библиотека. Классики XXI века", где был буфет, что было тогда необычно, и "Авторник", и проекты Игоря Сида, разные, в "Фениксе" и так далее, и Музей Сидура, и тогда еще были живы наследники самого Сидура, и поэтому это была такая довольно активная жизнь, они каждый вечер снимали, и издавали к каждому вечеру маленькую книжечку тиражом сто экземпляров, которая была связана с данным вечером. И в конце 90-х возникает Зверевский центр современного искусства "Классика" и клуб "Премьера", который, кстати, в отличие от очень многих этих проектов, существует до сих пор прекрасным образом. Но это такое специфическое, очень маргинально-богемное место, которое объединяет, кстати, изобразительное искусство, литературу и даже отчасти музыку, перформанс и так далее. И где, кстати, кабак есть, хотя это все-таки художественная галерея, а не салон и клуб. И действительно, потом, на рубеже 90-х – 2000-х годов возникает первые самые, я бы даже сказал, нулевые "ОГИ", которые были на Патриарших прудах, которые очень многие не застали. Там не бывали даже Файзов с Цветковым, которые у нас воспринимаются как такие ОГИ-шные классики. Я там бывал. И мне кажется, место, где едят или где сидят бабушки и просто слушают текст, это очень важно. Но это не было тогда придумано. Если мы вспомним Серебряный век, там, с одной стороны, "Бродячая собака" и "Привал комедиантов", которые объединяли ресторан и литературно-художественную площадку, а с другой стороны, какие-нибудь салоны у Мережковского и Гиппиус, и это были совсем разные жанры. Мы возвращаемся просто на новом этапе к старым жанрам.
Елена Фанайлова: Мне кажется, что вся литературная жизнь, в принципе, связана с устройством городской жизни. Когда приходит какая-то новая технология в город, люди культуры нисколько не хуже других, конечно же, хотят себя чувствовать.
Кирилл Корчагин: Я позже оказался в этом во всем и начал куда-то ходить с середины 2000-х примерно. Тогда этот формат "кабак плюс литературные чтения" был, наверное, основным. И в каком-то смысле было даже трудно представить, что может быть что-то другое. Поэтому здесь, когда мы смотрели ролик, где коллега Файзов рассказывает, что это было такое почти утопическое пространство всеобщих друзей, мне даже как бы это немножко странно слушать. Когда я с этим столкнулся, мне так казалось, в этом чувствовался какой-то странный автоматизм. Все, с одной стороны, как-то привыкли, а с другой стороны, чувствуют какую-то исчерпанность этого жанра, и как бы вот ни влево, ни вправо невозможно в то же время двигаться. И во многом лично для меня сам конец и закат этой клубной эпохи в таком классическом виде как раз связан с этим ощущением, не только с экономическими причинами, которые там, безусловно, были, но с ощущением, что все устали немножко от такого вот формата.
Елена Фанайлова: Я соглашусь с этим, но давайте еще немного к героическим временам организации "ОГИ". ОГИ расшифровывается как "Объединенное гуманитарное издательство", и надо сказать, что Радио Свобода и, в частности, передача "Свобода в клубах" первые три или четыре года называлась "Свобода в ОГИ". Нас тоже очень этот формат заинтриговал, и мы приходили туда на радиозаписи, потом добавились видеозаписи, потому что атмосфера действительно была живая и, честно скажем, неповторимая.
Один из создателей, а их было четверо, "Проекта ОГИ" – Никола Охотин – рассказывает о том, как подустал уже народ от прообраза клуба, квартиры на Патриарших, и как они решили искать другое место.
Никола Охотин: Это стало просто выходить за рамки, мы стали испытывать проблемы с милицией, с жильцами, со всем на свете, и еще, в частности, потому, что людей становилось все больше и больше. Несмотря на то, что это был закрытый клуб, то есть туда можно было прийти, только постучав в дверь, где на тебя смотрели суровые люди в глазок, оценивали твой внешний и прочий вид и только потом принимали решение, пускать или не пускать. Тем не менее, все больше и больше народу узнавало, рвалось туда, и мы поняли, что уже надо это переносить на другую площадку – на Чистых Прудах, в Потаповском переулке, где уже сделали все по-взрослому: сняли в аренду помещение, довольно большое. Нашлись инвесторы, которые позволили это снять, сделать ремонт, положить прекрасный пол с мозаиками, который до сих пор лежит. И появился такой клуб, с обычными концертами, входом по билетам. Мы уже стали пускать гораздо свободнее, то есть фейс-контроль какой-то был, но при желании мог прийти любой человек. И так это просуществовало до 2012 года. При этом у нас всегда был акцент на какую-то литературную линию, несмотря на всю водку. Хотя водка, в принципе, присуща литературе в России. Литература всегда была одним из стержней всего этого странного конструкта. Почему – много причин, и одна из главных в том, что мы с Митей (Борисовым - РС) были с каким-то филологическим... не скажу – образованием, но воспитанием, происходили из гуманитарных семей с определенными понятиями в этой сфере, и учились мы чему-то похожему. В общем, в этом русле мы себя как-то примерно и ощущали эти 10-15 лет, для нас это было естественным модусом существования. И для нас было естественно, что в нашем заведении, в нашем доме, потому что это для нас был практически дом, литература будет занимать важное место, чем бы она ни была, книгами на полке или стихами людей, которые эту литературу производят и читают. Это было для нас естественно, это окружало и нас, и тех, кто сюда приходил, и им это казалось тоже достаточно естественным, потому что литературным центром Москвы это стало за первые полгода и дальше становилось только популярнее.
Елена Фанайлова: Каждый из участников "Проекта ОГИ" вкладывал свое в это мероприятие, и к тому времени Митя Борисов уже имел опыт организации музыкальных всяких ивентов. Арт-директор "Проекта ОГИ" Михаил Рябчиков рассказывает о том, какая была музыка и что его интриговало в работе клуба.
Михаил Рябчиков: Это, наверное, самое знаменитое из мест системы клубной ОГИ – "Проект ОГИ" в Потаповском, где проходили самые главные, самые значимые мероприятия. И с 1999 года здесь проходил такая жизнь, концертная, поэтическая, книгоиздательская. Самый первый принцип, который здесь был всегда вообще, он касался не только концертов, но и вечеров, и прочее, это все-таки в первую очередь то, чтобы нам это нравилось самим. Если нравится, и мы считаем, что это важно, что это нужно, чтобы это увидели другие, то мы это делали. Поэтому все, особенно первые концерты это было то, что нам очень нравится, что по каким-то причинам мы считаем очень важным, чтобы это увидели. Поэтому неслучайно одним из первых концертов здесь были концерты Лени Федорова и группы "Ленинград", с которой мы очень дружили, также это концерты "Тайгер Лиллиз", которые приехали из Лондона, которых мы очень любили и считали, что их необходимо просто привезти сюда, в Москву. И это было очень здорово! "Проект ОГИ" – это место, которое долгое время очень много значило, и я до сих пор, когда здесь прохожу, испытываю какие-то чувства, потому что это невозможно забыть! И потом, это еще то дело, которое, как я считаю, очень важное и настоящее, которое было сделано не зря, которое уже сделано. И за это есть даже какая-то гордость, что сделано такое важное и нужное дело.
Елена Фанайлова: Хочу дополнить это еще двумя выступлениями – управляющий клуба "Проект ОГИ" Владимир Воробьев и Юра Цветков, который был одно время директором книжного магазина в "Проекте ОГИ". Это место, которое люди предпочитали как фрагмент своего даже образа жизни, приходили и могли зависнуть там на все выходные, особенно если была какая-то программа, поспать за столом и продолжить похмеляться, в общем, все это с пятницы до воскресенья могло продолжаться. Владимир Воробьев вообще много смешного помнит об отношениях посетителей и официантов, о специфике работы администрации и поэтов, как их нужно было кормить, поить и так далее.
Владимир Воробьев: Приходил профессор, он садился в малом зале, он приходил в пятницу. У него была совершенно какая-то своя история, я понимал, что он одинок, видимо, у него не было семьи, он приходил сюда явно после лекций, это было где-то начало девятого, перед самым концертом. И для него не существовало ничего, кроме селедки на черном хлебе, он ел борщ обязательно и мясо по-баварски, и заказывал себе графинчик водочки. И он ел это настолько деликатно, с таким удовольствием, что у меня было ощущение, что я ел вместе с ним. И когда я заставал его в моменты моих перемещений по клубу, я понимал, что пятница состоялась. И таких людей было довольно много, и у каждого было какое-то свое место, люди встречались с людьми, но в то же время они играли какие-то свои... даже не роли, а по большому счету, они чувствовали себя в некой семье. Причем многие не знали друг друга, но место это очень любили, и нам это было интересно. Мы как можно меньше мешали, и в то же время мы корректировали те вещи, которые не должны были присутствовать. И водка и селедка – это очень интересная история, когда действительно я сказал: "Слушайте, есть люди, они приходят сюда выпивать, рассказывать о своих новых вещах, книжках, не знаю, сборниках, они в любом случае заслуживают именно этого, и не нужно количество водки и селедки ограничивать никогда! Все время, когда это происходит, это должно выкладываться.
Елена Фанайлова: Юрий Цветков, можно сказать, подводит черту под этим рассказом об отношениях алкоголя и посетителей "Проекта ОГИ".
Юрий Цветков: Есть такая прекрасная история о том, как приехал управляющий этого заведения ночью и видит – все друзья, и он говорит: "Надо всех угостить! Давайте двадцать "белых русских". Это такой напиток – водка, молоко... Потом говорит: "Нет, двадцать мало. Сорок "белых русских", всех угостить! Нет, шестьдесят "белых русских"!" В общем, там какое-то безобразие происходит, все напиваются, мебель ломается под утро. И приезжают другие устроители этого клуба, видят поломанную мебель, лежащих пьяных людей, и один другому так ласково говорит: "По-моему, прибыль, рентабельность – это не наш метод".
Елена Фанайлова: (Смеются.) В общем, "прибыль и рентабельность – это не наш метод" – можно лозунгом избрать. Но мне кажется, что сейчас уже это чувство семейственности, о котором говорит Воробьев, или безудержное веселье на всю ночь в литературной тусовке – это мало возможно. На пространстве вечеров, например, в Электротеатре, которые вы, Кирилл, часто ведете, например, или в "Доме 12", где вы, Даня, выступали не так давно, все как-то стало гораздо скромнее. Во-первых, сама сеть "ОГИ" ушла с ее стилем, который, безусловно, диктовали наши герои, часть из которых мы видели на экране. Наверное, да, это и экономические причины, и какие-то смысловые. Вот Кирилл сказал важную вещь: такое чувство, что жанр выдохся. Когда в 2012 году закрывался "Проект ОГИ", все с огромной печалью, с одной стороны, это восприняли, а с другой стороны, как нечто вполне закономерное. У этого места силы оказался какой-то логичный финал. Что скажете?
Данила Давыдов: Ну, еще была такая трагическая вещь, как закрытие "Билингвы", которая тоже входила в это.
Елена Фанайлова: Да, и "Улица ОГИ" входила, это был просто такой огромный концерн, я бы сказала.
Данила Давыдов: Да, и даже такое вполне маргинальное заведение на окраине Москвы, на Зеленом проспекте, "ОГИ", которое было не только местом литературных вечеров, но и семинаром премии "Дебют", которая тоже уже часть истории. Вот эта автоматизация, о которой совершенно верно сказал Кирилл, она в значительной степени связана с тем, что те люди, которые хотели продолжить, может быть, жанр, так сказать, клубный, они задумались о том, что доход важен, и в результате затерялась вот так аура, которая необходима для подобных утопичных проектов. Это с одной стороны. С другой стороны, этот тотальный разгул всем просто поднадоел немножко, учитывая, что литературные мероприятия происходили не только каждый день, а по три штуки на день, и возникло какое-то ощущение полной гибели вообще формы литературного вечера. Кузьмин закрыл "Авторник", Пахомова стала делать в "Чеховке" гораздо меньше и реже эти вечера, Сид фактически делает вечера три-четыре раза в год на чужих площадках и прочее. Поэтому, с одной стороны, конечно, какие-то такие помпезные игровые мероприятия, вроде "Живой воды", которую делает та же "Культурная инициатива", они вполне себе существуют, но сейчас, на третьем этапе каком-то, если брать 90-е как первый этап, 2000-х и начало 2010-х как второй этап, сейчас возникает третий этап каких-то таких дискуссионных клубов, в которых литература не самоцель, а некоторый повод для разговора. Это то, что происходит в "Электротеатре", то, что происходит в Некрасовской библиотеке, в целом ряде еще пространств с той или иной степенью успешности. И более того, даже какие-то традиционные площадки, которые еще сохранились, явно движутся в ту сторону. Хотя, еще раз повторю, игровые, чисто богемные формы никуда не делись, и, например, тот же Зверевский центр их прекрасно продолжает.
Евгения Вежлян: Мне кажется, это каким-то образом связано с тем поворотом в структуре публичной жизни, который произошел в 2012 году. Понятна усталость форм, и это действительно так, это действительно было, и в то же время была еще другая вещь, которая была связана с тем, что, пожалуй, объясняет вот это ощущение исчерпанности коммуникации. Это вещь такая, что вот это пространство "ОГИ" создало комьюнити, которое замкнулось на себе, и оно было действительно слишком плотным, чтобы продолжать долго оставаться, скажем так, интересным внутри себя, чтобы люди были именно в этом контексте, не в общении, не в жизни, а именно в этом публичном контексте интересны друг другу.
Елена Фанайлова: Ну, они и так держались десять лет...
Евгения Вежлян: Да, и это очень много для такого комьюнити, такого типа. То есть не было уже каких-то ресурсов для обновления именно вот этих способов публичной коммуникации, для обновления системы публичных ролей. И кроме того, поколенческий момент, конечно. Ну, потому что, условно говоря, это были люди, которым на момент 2000-х годов было 30 плюс, а дальше начинаются уже другие жизненные этапы, другие жизненные запросы, другие способы признания, которые, в конце концов, нужны внутри поколения, и другая сцена, она для этого поколения должна быть устроена уже по-другому.
Елена Фанайлова: А я думаю, что еще этот год, 2012-й, давайте не забывать, что это огромный политический перелом.
Евгения Вежлян: Да, и я хотела как раз перейти к этим политическим моментам. Это было связано, вот эта потребность в другой публичности, как раз еще с политическими процессами, когда действительно стало уже невозможно, что называется, вот это общество равных, когда мы все обнимаемся и целуемся, приветствуем друг друга, не выясняя, кто что думает, и нет никакого внешнего мира. "ОГИ" ведь так был устроен. А внешний мир уже пришел, и нужно было по отношению к нему выяснять свои позиции. Пространство "ОГИ" для этого было абсолютно не предназначено. То есть для всего того интересного нужно было другое пространство, гораздо менее "френдли", гораздо более открытое, с возможностью отчуждения себя от роли, чтобы я могла разговаривать с людьми, о которых я ничего не знаю. Это было уже необходимо.
Елена Фанайлова: А какие такого рода пространства появились сейчас?
Евгения Вежлян: Мне кажется, пространства открытых образовательных городских площадок, в которых сейчас происходят дискуссионные, в том числе и о литературе, мероприятия, они как раз во многом примерно такие пространства такой публичности. Потому что в них всегда присутствует политический элемент. И в эти пространства, поскольку они отчуждающие, зачастую приходят люди, и ты не знаешь, кто это, с какими-то неожиданными проблемами и месседжами по отношению к выступающим, с разными политическими взглядами и так далее. Эти пространства, мне кажется, заместили эти теплые и уютные клубики, это все. И это очень похоже на то, как уютную ЖЖешечку сменяет "Фейсбук", более жесткий.
Елена Фанайлова: Да, соцсети пришли в жизнь литераторов, и эти площадки во многом замещают пространства публичных дискуссий.
Кирилл Корчагин: А я хочу вернуться немножко назад, и в 2009 году, за три года до 2012 года, я вот смотрю именно на этот год как на начало какого-то движения, в котором я уже, в частности, участвовал, в попытке как-то реформировать изнутри, может быть, даже немножко революционным образом тот литературный быт, с которым мы имели дело на примере "Проекта ОГИ" и прочих клубов. С одной стороны, в Петербурге возникает альманах "Транслит", который начинает функционировать не только как издание, но и как дискуссионная площадка прежде всего. Потом он расширяет свое влияние в медиа, в социальные сети, как такое вирусное образование пытается функционировать. А с другой стороны, в Москве, в частности, вот я с коллегами принимал в этом участие, появляется то, что потом стало циклом вечеров "Igitur" в Электротеатре, вот то, что мы делаем с Денисом Ларионовым, то есть стали устраивать такие литературные вечера, совмещенные с какой-то дискуссионной формой, где автор не только выступает как поэт и что-то читает, но ему в разной степени удобности задают вопросы, и что-то происходит, какое-то взаимодействие. И как ни странно, в самом начале этого, видимо, за счет как раз автоматизации этой клубной жизни в "ОГИ", это воспринималось как очень странный жанр. На вечер Сергея Завьялова, который мы устраивали в Электротеатре, пришла такая чертова куча народу, что я давно такого не видел, и 70 процентов этих людей я видел в первый и последний раз. И это все сейчас функционирует в таком режиме. Если вернуться к 2012 году, надо помнить, что тот же Павел Арсеньев, который у истоков этого дискуссионного движения стоял, как главный редактор "Транслита", он же был и автором самого, пожалуй, нашумевшего лозунга "Вы нас даже не представляете". Так что здесь все как-то связано.
Данила Давыдов: Кстати, к вопросу о метафорах 2012 года. Я помню, что, когда мы сидели на "Оккупай Абае", мы решили помянуть "Проект ОГИ", который находился совсем рядом, и было полное ощущение распада эпохи, которое произошло по идее. Вот как в феврале, не знаю, 1917 года.
Елена Фанайлова: Я уже не говорю про события 2014 года, которые абсолютно разрезали общество на несколько мелких кусочков. И я даже с некоторой опаской пытаюсь представить себе политический элемент в ваших клубах, когда приходят люди, и что-нибудь такое по Крыму, например, может начаться. Это все очень жесткий сюжет.
Предлагаю нам посмотреть Андрея Бильжо, отца-основателя клуба "Петрович". Вот клуб, который, кажется, законсервировался. Такое ощущение, что какими они были с середины 90-х, такие и остаются до сих пор. Но там, впрочем, есть одна проблема – это клуб почти закрытого типа, клуб с членством.
Данила Давыдов: Да, и вечера там происходят крайне редко.
Елена Фанайлова: Теперь редко, раньше чаще, но модель, по которой существовал "ОГИ", это и модель "Петровича" тоже.
Андрей Бильжо: Идея создать клуб, в котором бы соединились сразу и ресторан, и площадка театральная, и музыкальная, и чтобы это была еще и выставка, музей старых предметов, музей быта советского, пришла мне в голову в 1994 году, когда стремительно исчезали предметы советского быта и везде появлялась приставка "евро" – евроокна, евроремонт, евростаканы и так далее. Исчезали даже пивные кружки, исчезали стопки, рюмки граненые и так далее. И мне как-то стало не по себе, мне показалось, что это все сейчас быстро исчезнет. Я сейчас не затрагиваю идеологию абсолютно, потому что советская идеология мне была совсем не близка, а вот что касается предметов, что касается быта, это было интересно с точки зрения меня как художника. Я чувствовал, что это все исчезает, и что все это нужно как-то собирать. Я ездил на разные блошиные рынки, которые тогда появились, и покупал всякое старье, графинчики, всякие предметики, и они собирались у меня в мастерской. Потом родилась идея в 1994 году – создать такой клуб. Мой карикатурный персонаж был очень популярен на страницах газет, собирали такие книжки про Петровича, и вот как-то само собой в голове соединилось все – и эти старые предметы советского быта, и предметы детства целого поколения, и карикатурный персонаж Петрович. В это время открывались рестораны, где был псевдогранит, псевдомалахит, малиновые пиджаки с золотыми пуговицами, новые русские и так далее, и хотелось от них как-то отмежеваться и создать что-то свое, где было бы интересно сидеть художникам, писателям, журналистам, поэтам, и вот такое место родилось, и оно открылось в 1997 году прошлого века. И так оно и получилось – здесь собирались поэты, художники, писатели. Если я буду перечислять фамилии этих людей, которые еще живут, к счастью, и тех, кого уже нет с нами, то это получится огромный список. Здесь часто бывал Дмитрий Александрович Пригов. Здесь мы устраивали вечера журнала "Магазин" Жванецкого, здесь собирались с выходом каждого номера, а их вышло 50 номеров. Здесь собирались авторы этого журнала, главным редактором был Игорь Иртеньев, я был главным художником, а Михаил Михайлович Жванецкий здесь выступал и давал свои концерты. Юрий Рост здесь часто бывал, Петрушевская, Григорий Горин, Петр Вайль, Василий Павлович Аксенов, Татьяна Толстая... Вот за этим столом я выпивал вместе с Аксеновым.
Елена Фанайлова: В общем, понятно, что "Петрович" – это такой заповедник старшей богемы, истеблишмента.
Евгения Вежлян: Это истеблишмент, конечно!
Елена Фанайлова: И если можно говорить о независимой культуре как об истеблишменте и андеграунде, то, конечно, в "Петровиче" – такой истеблишмент собирался.
И я хочу, чтобы мы посмотрели еще видео с этой чудесной выставки, просто архив такой. Есть такая вещь, как книжные магазины как центры независимой мысли. Это были и книжные магазины при всех "ОГИ" и "ПирОгах", но существует такая феноменальная история, как проект "Фаланстер", который тоже продолжает свое непрерывное существование, никуда не девается. Это книжный магазин, и его сооснователи, а их пятеро, делают так: они привозят книги по своему желанию. Они обсуждают, какие вещи они хотят сами читать и предъявлять людям, и эта модель оказалась страшно успешной. По-настоящему интеллектуальный магазин. Борис Куприянов, соучредитель "Фаланстера", рассказывает о самом тяжелом моменте, когда магазин однажды сожгли...
Борис Куприянов: История "Фаланстера" была достаточно драматической, потому что мы открылись в 2002 году, в странное время. Сразу после открытия случился теракт в Беслане, к нам стали ходить представители власти и требовать, чтобы мы изменили что-то в оформлении магазина, в книжном ассортименте. Мы сказали, что мы этого делать не будем, но какие-то вещи, которые злили правоохранительные органы, которые они требовали убрать, мы, конечно, убирали. Затем, в 2005 году, магазин сожгли. Многие наши любители и друзья искренне совершенно думали, что это была наша собственная провокация, чтобы как-то избавиться от каких-то обязательств и так далее. У нас не было никаких аргументов, чтобы спорить с этой позицией, потому что уголовное дело было заведено, потом прекращено, и кто сжег магазин и с какой целью – у нас не было никаких мыслей. Были разные высказывания, но мы узнали правду только через одиннадцать лет после поджога, когда на суде, посвященном делу БОРНа, над Тихоновым и Горячевым, Горячев обмолвился, что книжный магазин "Фаланстер" сжег один из свидетелей со стороны обвинения, который активно участвовал с этими бравыми ребятами как раз в 2000-х годах в их деятельности. Эта фамилия была названа, она существует в протоколах допроса, и мы знаем, что наш магазин был сожжен исключительно по политическим причинам. Мы всегда хотели быть и были достаточно плюралистичными, давали возможность в "Фаланстере" высказывать любое мнение и считали, что спор между мыслями более продуктивен, чем драка в подъезде. Тем не менее, после пожара мы как-то смогли восстановиться, переехали на новое место, стали работать и добились некоторых результатов с точки зрения коммерческой и с точки зрения положения в мире и обществе. Я думаю, главная причина нашего успеха, если можно об этом говорить, в том, что мы относились к книгам не только как к товару, но как к вещам, которые мы сами любим, относимся к ним с уважением, и если не с трепетом, то, по крайней мере, с чувством признательности.
Елена Фанайлова: И открытые дискуссии, которые в этом магазине периодически проходят, пожалуй, больше похожи на современные дискуссии, которые вы упоминаете, где люди с очень разными взглядами, а там политизированная публика достаточно собирается, входят во всякие интеллекутальные клинчи.
Данил Файзов рассказывает о том, что было после пожара в "Фаланстере", рассказывает об этом в пространстве бывшей "Улицы ОГИ", ресторана "Улица ОГИ".
Данил Файзов: Акций было очень много. Одна из наиболее запомнившихся – это когда в 2005 года синхронно произошли пожары сначала в "Билингве", сгорела большая часть книжного магазина, а остальное было затоплено, пока пожарные тушили, поэтому все книги были абсолютно намокшие, и буквально через неделю произошел пожар в "Фаланстере". Здесь была проведена совместная акция распродажи книг после этих двух пожаров, одни были абсолютно обугленные, другие совершенно мокрые, и это поддерживалось поэтическими чтениями. "Фаланстер" был всегда известен своей левой идеологией, а "Билингва" предполагалась как место либеральное, и авторы были выбраны специально разноплановые, если от "Фаланстера" выступали, например, Всеволод Емелин и Андрей Родионов, то со стороны "Билингвы" были, например, Демьян Кудрявцев и Евгений Бунимович.
Елена Фанайлова: Давайте поговорим о духе времени и послушаем Евгения Бунимовича, поэта, культуртрегера, основателя премии "Московский счет", фестиваля "Бьеннале поэтов" и так далее. Он говорит в целом о 90-х и нулевых как о страшно креативном времени.
Евгений Бунимович: Что было самое удивительное? До этого все было одно и то же десятилетиями. Если была какая-то более-менее живая точка, то про нее все знали. Если была какая-то мастерская художника, в которой можно было выступать, встречаться, то вся Москва об этом знала. И это длилось десятилетиями. А в это время эта волна давала, как в летнем небе, то в одном месте что-то зажигается, то в другом, и вот это было на слуху все время. Еще не было интернете, Фейсбука, всей нынешней информационной среды, кроме телефона, вообще ничего не было, и тем не менее, все тут же все узнавали. Какое-то "ОГИ" – что это, но "Проект ОГИ" – и уже все сидят в этом подвале. А вот там уже книжный... Если сегодня существенно, есть ли рядом метро, как подъехать, то тогда это было совершенно все равно. Клуб "Поэзия" находился просто в такой дыре, которую трудно себе представить, но такого набитого звездами зала я больше не видел никогда и нигде! Это напоминало странную пародию на наше представление о русской жизни в литературе XIX: у княгини Волконской – в понедельник, во вторник – у Апухтина, в среду еще где-то... Но здесь это все было живое и сегодняшнее, и это самое главное – ощущение того, что происходит сегодня и здесь.
Елена Фанайлова: Бунимович говорит о советском времени, когда как бы "ничего не было", и когда нужно было в 90-е годы доставать имеющие закрома. И возможно, в этом разница. Как раз один из организаторов "Проекта ОГИ", по-моему, Никола, говорил о том, что люди, которые пришли в "ОГИ", раньше сидели у себя на кухнях. И когда началось это предъявление, как раз эти знакомые пришли, и только потом стали подтягиваться уже студенты, люди вокруг. Но ядро – это были проверенные в боях персоны.
Данила Давыдов: Да, на квартире на Патриарших так и было, а на Потаповском уже иначе. Сам же Бунимович говорит, что, когда кто-то узнавал про какую-то мастерскую, все туда бежали. То есть речь идет все-таки о доперестроечном или раннеперестроечном времени. А салоны или мастерские домашние – это вещи еще даже советских времен, 70-80-х годов. И это действительно, может быть, похоже на аристократические салоны XIX века. То, что возникает с середины 90-х, это уже ближе не к модели XIX века, а к литературным кабаре каким-то эпохи русского модернизма. Но дело в том, что были какие-то протосалоны даже в позднесоветскую эпоху. И Чеховская библиотека возникает таким же образом. Был такой очень странный салон, который якобы существует до сих пор в одной из московских библиотек, который назывался "Образ и мысль", который организовал еще до отъезда Михаил Эпштейн, потом его вела Софья Олинова, которая тоже уехала в Америку и позже умерла, к сожалению. И сейчас это уже сошло на такое собрание старушек с чаем и сушками, но в какой-то момент это был очень сильный салон, хотя добираться нужно было до "Академической" и там еще пилить минут двадцать сквозь дворы, и еще знать, как туда идти.
Елена Фанайлова: То есть сегодняшние места лучше называть площадками, потому что такое чувство, что они могут быстро собраться и разобраться, как лего, и это одна реакция на изменение политической ситуации. А второе, о чем мне говорили, например, архитекторы и художники: мы не ходим сейчас в клубы, мы у себя по мастерским опять начали собираться. Мне кажется, что это еще такая общественная чувствительность, неоконсервация. Это как в советские времена. Мы опять же возвращаемся на шаг назад, не к модерному образу, а к образу застоя.
Евгения Вежлян: Я хочу зацепиться за слово "все", которое звучало у всех выступавших. На самом деле, есть такая фигура речи, очень важная и очень архаичная, на данный момент: "все" равно "наше комьюнити". Ну, вся Москва собралась, все собрались в мастерской – это, значит, наше комьюнити, те, кто релевантен для нас, неких условных "нас", они сюда пришли, и тогда все хорошо и замечательно.
Данила Давыдов: А другая бы группа сказала, что все собираются в буфете ЦДЛ.
Евгения Вежлян: Да. С формальной точки зрения это одна и та же фигура речи, но именно эта фигура речи, почему она архаична, потому что современное информационное пространство завязано, как мы уже говорили, на социальных сетях, и вместо "все" я сюда ввела бы слово "множество" в том смысле, в каком оно в социальной философии присутствует. Нет больше одних "всех", есть много разных "всех", у которых есть достаточно много инструментов, очень тонких, для того чтобы организовываться. И поэтому получается такое распыление что ли, ресоматизация этого вот публичного пространства на много разных пространство разного уровня, качества, про разное и для разных. В этом смысле совершенно нормально, что какие-то из художников опять у себя в мастерских. Ну, и хорошо, им там удобно и хорошо. А вот сейчас я исследую какие-то параллельные литературные пространства с текстами, про которые я ничего здесь не хочу даже говорить, они интересны просто с социологической точки зрения и во многом важны, и там люди тоже думают, что они одни, и они организуются, и они занимаются тем, что читают друг другу свои произведения, но просто мы про это ничего не знаем, они ничего не знают про нас. Вот эта ситуация, мне кажется, очень сейчас нормальная. В этом смысле они могут встречаться дома на кухне, могут в какой-то библиотеке, и вообще говоря, все равно где, потому что есть интернет, и мы можем мобилизоваться в любой точке пространства абсолютно.
Данила Давыдов: Женя говорила социологическим языком, а я вспомнил такую левую политическую теорию. Был такой анархист Хаким Бей, у него есть понятие перемещающихся сообществ. Это не привязано совершенно к месту, место просто сменить, и в гораздо меньшей степени место обеспечивает репутацию. Во-вторых, в сущности в гораздо большей степени стирается иерархия между начальством-устроителем и публикой. Почему эта самая дискуссионная форма обретает важную роль, потому что публика становится не просто активной, но она даже не очень публика. Здесь разница между литературным вечером и семинаром стирается.
Кирилл Корчагин: Мне кажется, что эти старые, условно, клубы, типа "Проекта ОГИ" и так далее, они пытались функционировать как такое что ли "среднее пространство", где, с одной стороны, было много домашнего, привычного, а с другой стороны, была какая-то публичность в какой-то степени. Если говорить о том, как внутри этого всего существовала литература и поэзия, то, конечно, она еще, в частности, рассчитывала на частичную публичность, которая там была. Женя права, что им имеем множественную такую ситуацию, но, с другой стороны, мы сейчас, мне кажется, имеем дело с более резкой поляризацией публичного и частного. С одной стороны, мы имеем условный Фейсбук или площадки просветительские, пусть даже они устроены как дискуссионные, где присутствует публика, которая как бы не имеет отношения к тому, чем занимаются условные выступающие, пришла послушать, что ей расскажут, а с другой стороны, мы имеем собрания в мастерских или какие-то почти домашние семинары. Например, у меня есть семинар для молодых поэтов, который я веду, и мы это не выносим в публичное пространство. Мне кажется, эту поляризацию важно учитывать, и возможно, она связана с теми политическими событиями, которые происходили с 2012 по 2014 год и перестроили как-то пространство принципиально. Пространство среднего типа как-то перестало быть возможным. Даже странно себе представить, что мы придем в клуб, соберемся и в каком-то таком режиме будем существовать. Почему-то это не приходит в голову.
Евгения Вежлян: Я абсолютно согласна! Это очень важный вопрос.
Елена Фанайлова: Мне очень жаль заканчивать нашу дискуссию, потому что, мне кажется, мы только подобрались к каким-то важным социокультурным моментам. И я хочу в финале посмотреть и послушать Дмитрия Кузьмина, фигуру титаническую, основателя Общества молодых поэтов "Вавилон", издательства "АРГО-РИСК". Он сейчас уехал по политическим соображениям жить в Латвию. Он рассуждает как раз о духе времени, о 90-х, нулевых и десятых.
Дмитрий Кузьмин: Вижу 90-е годы как годы свободы возможностей. Могли возникать любые житейские и бытовые трудности, и мне самому не зазорно было в свободное от занятий всем вышесказанным время собирать на улице бутылки, потому что нечего было жрать, но было понятно, что этот некоторый хаос, в который рассыпалась вредная и антигуманная по своей сути конструкция, антигуманная и антикультурная, нацеленная на усреднение человека, на деиндивидуализацию и дегуманизацию человека, вот этот хаос позволяет рождаться из себя новой цельности, новой гармонии, которую люди будут строить сами по своему собственному выбору. Пришедшие на смену 90-м 2000-е стали временем стагнации. Стагнация, как мы знаем по опыту предыдущей стагнации, брежневского застоя, имеет свои приятные стороны – ты уверен сегодня в том, что будет завтра, ну, до некоторое степени, и это позволяет тебе на дальше планировать. Это для культурных проектов тоже может быть неплохо, и начиная журнальный проект или онлайновый проект, ты более или менее можешь быть гарантирован, что через год или через пять все будет на своих местах, но тем самым и развитие превратилось из опережающего в линейное. 2000-е были временем количественного роста при невозможности качественного скачка. Потом за ними начались 10-е, эпоха отката, и вопрос о том, насколько ресурс сопротивления культуры окажется мощным, остается открытым.