Миграция предсказуемо стала важным, но не единственным мотивом 74-го Венецианского фестиваля: в эклектичной программе много ссор, разборок и разбирательств. Гораздо больше, чем интересных фильмов.
"Нет пользы в рыбе, оставшейся с прошлой недели", – на вполне приличном русском произносит герой сказки Гильермо дель Торо "Форма воды", участвующей в конкурсе 74-й Венецианской Мостры. Так Димитрий Хоффстетлер (Майкл Штульбарг), беглец из коммунистического блока, работающий теперь на американских военных, но шпионящий для СССР, объясняет товарищу Михалкову, своему кагэбэшному связному, исчезновение человека-амфибии. Монстра, порожденного Димитрием в секретной лаборатории, якобы уничтожили. Но на самом деле антропоморфный уникум жив: спасен немой и влюбленной уборщицей Элизой. Уважаем труд уборщиц! А с цитаты Димитрия я начал потому, что ее можно применить ко многим фильмам фестиваля: бесполезные, просроченные, не блещущие фантазией. И "Форма воды" – не исключение. Дель Торо придумал пышное ретро-обрамление – эпоха холодной войны идеально подходит стилизации под нуар – и сделал главную героиню своей сказки о девушке и рептилии реалистичной: в роли Элизы совсем не красавица, антиромантическая англичанка Салли Хоукинс (прославившаяся после роли в фильме Майка Ли "Беззаботная"). Да, для голливудской сказки фильм немыслимо сексуален: он начинается со сцены мастурбации Элизы в горячей ванне (в России за такое дают "18+"!), и с монстром Элиза вступает в отнюдь не платонические отношения (водный любовный эпизод неожиданно рифмуется с новым фильмом Цая Минляна, о котором ниже). Это всё, конечно, здорово, вот только больше дель Торо ничего особенного не придумал: все ходы записаны и переписаны сотни раз, шпионская интрига – на уровне детского утренника, садист-охранник в исполнении Майкла Шеннона – чистый шарж, не страшный, но утомительный. Как и весь фильм.
Кризис историй ощутим – как и стремление из него выбраться, часто приводящее к курьезным результатам. Вот итальянец Себастиано Ризо, участвующий в конкурсе со своим вторым фильмом "Семья": сообщает в титрах, что вдохновлялся реальными событиями – и рассказывает про пару, рожающую детей на продажу (один ребенок – 50 тысяч евро, не самый прибыльный, по-моему, бизнес, учитывая длительность процесса и необходимость делиться с врачами и посредниками). Экзистенциальные страдания бесконечно беременной героини утяжеляет физический сбой: дети косяком пошли бракованные. Герой же тем временем положил глаз на молодую проститутку – явно с намерением превратить в мать-героиню и ее. Драматическая музыка грохочет все два часа – под стать трагическим минам, не покидающим лица персонажей.
Вот как бы детектив японца Хирокадзу Корэ-эды "Третье убийство": начинается, в принципе, бойко – рабочий средних лет, размозжив голову своего босса, сжигает труп, но уже за картинными языками пламени видится грядущая тягомотина. Убийца вину признает, но показания постоянно меняет, адвокат никак не может выбрать линию защиты, зато подсаживается на абстрактные разговоры с подопечным (самые визуально привлекательные моменты в этом скупом на кинематографические эффекты фильме – кадры с героями, разделенными стеклянной стеной). Думаю, что куратор фестиваля Альберто Барбера углядел тут важные морально-этические проблемы – вроде права на самосуд и лжесвидетельства во спасение.
Вот Lean On Pete (название не требует перевода, ибо это имя собственное – прозвище жеребца, за неудачи на скачках приговоренного к продаже мексиканскому мясокомбинату) британца Эндрю Хэя – одиссея 15-летнего подростка, бегущего из Портленда в Вайоминг после смерти отца: обаятельный актер-тинейджер Чарли Пламмер (сверхновая звезда; кстати, едва не стал Спайдерменом) и ненавязчивые диккенсовские мотивы соперничают с блеклой телевизионной картинкой и сценарными клише.
Совсем по-стариковски дряхлой выглядит "Вилла" Робера Гедигяна: пожилые марсельцы берут под опеку умильных ангелоподобных курдских детишек-беженцев.
Зато бурлит энергией "Оскорбление" Зиада Дуэйри – бейрутская версия гоголевского морока "Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем", здесь – гневливый, даром что христианин, и жлобоватый автомеханик Тони – с рассудительным рабочим из Палестины Яссиром. Брошенные Тони слова "хотел бы я, чтоб Ариэль Шарон всех вас уничтожил" выводят частный конфликт на национальный уровень – чтобы завершиться бурным судебным разбирательством и сколь верным, столь и прямолинейным посылом: ни у одной нации нет монополии на страдание. Фильм же так грубо, по-сериальному манипулирует эмоциями, что даже неловко.
А вот, казалось бы, антителевизионный – то есть ни кадра в простоте – сюрреально-абсурдистский и глубоко пацифистский "Фокстрот" израильтянина Самуэля Маоза (он вернулся в Венецию после полученного в 2009-м "Золотого льва" за дебютную антивоенную притчу "Ливан"): семья получает ложное известие о гибели сына, несущего службу на пустынном блокпосту. Но за каждым кадром – стойкое ощущение дежавю, всё многажды отработано в сюрреалистической кинотрадиции; марихуана как лекарство против траура всего год назад возникала в другом израильском фильме, блестящем дебюте Асафа Полонского "Неделя и день" – и я бы не подозревал Маоза в плагиате, если бы он не использовал музыку Арво Пярта (прием, который надо бы запретить законодательно, – когда звучит этот величайший религиозный композитор, режиссеру уже не надо ничего делать) и не демонстрировал банальность собственного мышления.
Но не всё в конкурсе Венеции-74 так плохо. Пол Шредер показал прекрасную форму в "Первой реформаторской церкви": Толлер, герой Итана Хоука, сменивший форму армейского капеллана на "штатскую" рясу, работает с организацией Abundant Life, получающей деньги от крепкого хозяйственника с лающей фамилией Барк. Ничего хорошего от сотрудничества с капиталистической свиньей ждать не приходится; да и сам пастор Толлер испытывает – после гибели сына-солдата и онкологического диагноза – серьезный кризис веры. Хотя и пытается донести слова мудрости до одного из прихожан, активиста-эколога, склоняющего жену Марию (Аманда Сейфрид) к аборту: да, рожать детей в нашем мире трудно, рациональный ответ – отчаяние, но жизнь и есть качели между отчаянием и надеждой, без одного не было бы другого. "Первую реформаторскую" наполняют суровая нордическая красота и бергмановские мотивы – если бы Бергман умел снимать триллеры.
Кадр из фильма "Первая реформаторская церковь"
Мартин МакДонах, один из самых изобретательных драматургов наших дней и лихой режиссер ("Залечь на дно в Брюгге", "Семь психопатов"), придумал отменную историю о мести и справедливости "Три билборда за пределами Эббинга, штат Миссури"): Милдред Хейз, мать изнасилованной и сожженной заживо девочки-подростка, покупает три рекламных щита у дороги и размещает на них гневный вопрос – то ли нерасторопному в поисках шерифу, то ли самому мирозданию. И не просто придумал, но наполнил деталями, юмором, жизнью. И разыграл с великолепными актерами: как минимум трое – Фрэнсис МакДорманд – Милдред, Вуди Харрельсон – загибающийся от рака шериф, Сэм Рокуэлл – злобный инфантильный коп, живущий под крылом деспотичной мамаши, – достойны венецианских Кубков Вольпи за лучшие роли. Ну и в зимнем урожае "Оскаров" я не сомневаюсь.
Венеции, в отличие от Канна, везет с Голливудом: в мае до вручения премий Киноакадемии еще далеко, потому большие студии неохотно расстаются с фильмами. В сентябре же предоскаровская лихорадка и начинается – чем Барбера охотно пользуется, не сдерживая себя в количестве американских картин. На открытии Венеции-74 прошла премьера еще одного фильма, способного удивлять: "Уменьшение" Александра Пейна – роскошный гибрид социальной сатиры (ученые из норвежского Бергена нашли способ "миниатюризировать клетки", быстро взятый на вооружение обывателями – кто был почти никем в обычном мире, становится богатейшим всем в "солнечных городах" коротышек) и пронзительной мужской истории (от решившегося на уменьшение работяги Мэтта Дэймона в последний момент – обнаружив, что процедура требует сбривания бровей, – уходит жена). Дэймон солирует и в конкурсном фильме "Субурбикон", снятом Джорджем Клуни по сценарию братьев Коэнов: серьезный претендент на актерский приз – если только жюри, наполовину состоящее из актрис (и возглавляемое Аннетт Беннинг), не предпочтет кого-то менее знаменитого.
Сильнейшим высказыванием о миграции оказался "Поток людей" Ай Вейвея. Китайский художник, лишенный возможности жить и работать на родине, предпринимает, скажем так, попытку поэтизации проблемы. Тоже, в каком-то смысле, вариант решения. Ай Вейвей, на своей шкуре ощутивший бездомность, отправляется в гомеровских масштабов тур по болевым точкам планеты: Ирак, Бангладеш, Венгрия, Македония, Греция, Ливан, Пакистан, Италия, Франция, Германия, Мексика. Для Ай Вейвея важно стать очевидцем великого переселения народов, важно пожать руки и засвидетельствовать уважение к мигрантам; но и о красоте кадров он не забывает. А завершает фильм интервью Мохаммада Фареса, сирийского космонавта: "К сожалению, – говорит он, – на Земле много злых людей. Надо отправить их в космос". И вовсе не избавиться от злодеев мечтает Фарес, а перевоспитать: взглянув на Землю из космоса, иначе воспринимаешь потоки людей. На такое космическое изменение нашей зрительской и гражданской оптики работает и фильм.
Сильнейший – и тоже политический по духу – док представил в конкурсе патриарх американского неигрового кино Фредерик Вайзман: "Ex Libris – Нью-Йоркская публичная библиотека" – эпос длиной в 197 минут, фиксирующий, чем живет огромный, разбросанный по всему городу, от Линкольн-центра до Бруклина, организм NPL (New York Public Library). Как верно замечает одна из сотрудниц, этот мир – в последнюю очередь про книгохранилища (хотя в одном из вайзмановских эпизодов – про архив фотоснимков – и витает тень Борхеса с его фантастической каталогизацией всего сущего), в первую – про людей и знания. Дискуссии, лекции, концерты, баттлы, стэндапы, любительский анализ Маркеса и рассуждения Патти Смит о Жане Жене, спич о ложной взаимосвязи рабства и ислама, история дюреровского носорога, скетч Элвиса Костелло о Тэтчер: в мозаике Вайзмана доминирует свободная человеческая мысль, на самом деле правящая Америкой – при любых президентах.
Я увлекся основным конкурсом и ничего не успел сказать о "Горизонтах" – но эта программа, некогда, при кураторе Марко Мюллере, процветавшая как смотр экспериментального кино, у Барберы стала сточной канавой, в которую сливается всё, что не попало в конкурс. В "Горизонтах", конечно, остаются и интересные, и – о, боже! – экспериментальные работы, но значительную часть занимают совершенно проходные – и даже не претенциозные – опусы. Неудивительно, что при Барбере фестиваль практически перестал открывать новые имена. На инновационный статус претендует VR-секция Венеции-74: всё пространство миниатюрного острова Lazzaretto Vecchio отдано проектам в формате "виртуальная реальность". Но вот парадокс: среди всех VR-инсталляций, VR-экспириенсов и VR-фильмов выделяются давно признанные и почитаемые мастера. Американка Лори Андерсон, чья La camera insabbiata (сделанная в технологическом соавторстве с Хуаном Син-Ченом) позволяет летать по завораживающему и полному чудес черно-белому лабиринту комнат. И тайваньский гений Цай Миньлян, превративший свой фирменный мир в VR-фильм The Deserted: благодаря этой метаморфозе можно рассмотреть каждую трещину в магических руинах, поплескаться в одной ванне с Ли Кан Шеном и почувствовать себя третьим – но не лишним – в водных оргиастических опытах героев. Минимализм Цая оказался созвучным новой технологии – в отличие от жанра криминального боевика, в котором работает соперник Цая по VR-конкурсу, итальянская "Гоморра": здесь путаешься в героях и раздражаешься от быстрой смены эпизодов; другое дело – медитация и созерцание.
Непонятно, какими критериями будет руководствоваться жюри, выбирая между Цаем, "Гоморрой", VR-трипом по концлагерю в Майданеке (The Last Goodbye) или полудюжиной мультиков. Но личность председателя жюри внушает надежду на интересное решение: это Джон Лэндис, которого Венеция-74 чествует показом 3D-версии киноклипа Майкла Джексона "Триллер" и сделанным в том же 1983 году фильмом о съемках "Триллера". В нем есть кадры, где Лэндис щекочет Джексону пятки, закидывает его себе на плечи, ассистирует в болезненном наложении глазных линз "оборотня" (в 1983-м все маски были натуральными, никакой компьютерной графики) и помогает гримерам заклеивать лицо мученика Майкла гелевыми мешками. Вот это режиссер! А уж с программой VR наверняка справится.