Формулы русской жизни от авторов издательства “Барбарис”. Разница в ментальной конструкции русского мира у пропагандистов и интеллигенции. Россия – страна абсурда или место душевности? Разница между страной, народом и государством. Что такое настоящий патриотизм? Что мы хотим от жизни и где мы живем на самом деле? Мы советские или мы русские? Вы из Москвы или из России? Город и глубинка, миграции и вынужденные переселения, украинство в русском мире. Можно ли не отторгать весь объем истории страны? Фестиваль издательства “Барбарис” в галерее “Розе Азора”: 5 новых изданий, в том числе блокадная переписка Владимира Стерлигова с возлюбленной и “Бедные книги” Ирины Затуловской.
Глава издательства Ирина Тарханова; режиссер Феликс Якубсон, автор фильма и книги “Дневники счастливого человека”; переводчик, писатель, художник, путешественник Валерий Сировский (книга “По России с Сировским”); художник и культуролог Константин Победин (собрание анекдотов из русской жизни “Досужие домыслы”).
"А в чем отличие русского пейзажа от итальянского? Разумеется, это не о траве и деревьях... Когда в Италии, скажем, крестьянин, который пашет, вдруг на секунду остановится, вытрет пот со лба, он увидит на горе – Ассизи. Повернется в другую сторону – там стоит какой-нибудь еще городок, к примеру Сан-Джакомо. То есть по этой причине у него нет чувства бесконечности. Есть граница освоения и граница осмысления. А когда русский крестьянин вот так же остановится и вытрет пот со лба, думаю, он ощутит беспредельность пространства. Ничему нет предела, а значит, и определенности. И тут недалеко до душевной болезни. Это плохо".
Из первого тома "По Италии с Сировским"
Елена Фанайлова: Мы в клубе старт-апов и коворкинга "Желтая дверь", на Страстном бульваре, в центре Москвы.
"Русская тема" – будет называться наша сегодняшняя программа. Она посвящается проекту издательства "Барбарис" и книжному фестивалю, который только что прошел в галерее "Роза Азора". "Русская тема" состоит из пяти проектов, и часть людей, которые являются авторами этих проектов, за нашим столом.
Во-первых, я рада представить Ирину Тарханову, художника книги, ум честь и совесть издательства "Барбарис". Феликс Якубсон, режиссер документального кино, автор более 50 работ, по фильмам "Плацкарта", который был лауреатом фестиваля "Послание к человеку", и "Дневники счастливого человека", и вот книжка "Дневники счастливого человека" буквально иллюстрирует и цитирует героев фильмов Феликса. Валерий Сировский – переводчик с итальянского и на итальянский, художник, фотограф, писатель, путешественник, человек-оркестр. И Константин Победин – художник, писатель и культуролог.
Издания я перечислю. Это "Дневники счастливого человека". Это "По России с Сировским". А до того была масса книжек "По Италии с Сировским", если я правильно понимаю, а вот сегодня новая версия. Книга Константина Победина называется "Досужие домыслы", это книга анекдотов из русской жизни. Хочу сразу сказать, что это какой-то другой русский мир, чем тот, который нам навязывают сейчас по телевизору, но об этом мы поговорим позже.
Я хочу, чтобы мы начали прямо с цитат, Ира будет первой, вам достается представить два проекта. "Бедные книги" Ирины Затуловской – это такие маленькие книжечки, иллюстрирующие волшебным образом и даже леттрирующие рассказы русских писателей, от Пришвина до Платонова, там и Лев Толстой, и "Каштанка". И второй проект, который я попрошу показать, это "Белый гром зимы", уникальная совершенно книга – переписка художника Владимира Стерлигова и его возлюбленной Ирины Потаповой в 1939-43 годах. То есть мы понимаем, о каких трагических эпизодах истории идет речь. Это люди в блокаде, это люди на фронте, это люди в лагере, и удивительно мощная история любви, которая между всем этим происходит.
Ирина Тарханова: Все собрание книг было представлено на фестивале как "Русская тема". И что меня, как издателя, удивило, когда все это собралось вместе, это некоторая непредсказуемость и какой-то достаточно большой горизонт. Валерий Борисович, как путешественник, все время сравнивает горизонты, но вот и в книжке "По России с Сировским", и в книгах по Италии у него есть это, что русский крестьян выйдет и ощутит бесконечность.
Елена Фанайлова: Я эту цитату для программы выписала.
Ирина Тарханова: Если говорить о Стерлигове, то для меня были открытием эти письма. Стерлигов известен как художник, но мне кажется, что в этих страстных письмах, любовных, он проявился как великолепный литератор и какой-то фантастической стойкости духовной, очень высокой планки человек. И я хочу зачитать несколько цитат. Вот, например, цитата из его писем после известия о начале войны:
"Фу, как все плохо, до смерти глупо. Нету вас, и все. Говорил, что так – нету. Десять тысяч зверей. Кругом черт знает что. Кругом война, все гибнет. Человек и так приходящий, а сейчас он вовсе не существует. Ему и нельзя быть им. Ничего установить нельзя, он прострелен пулей, дырка в нем от снаряда. И уже сейчас, пусть под смех, каждый должен населять мир и радость всем, что может. Если все обречено на гибель, значит, в мире властвует любовь".
Вот такой вывод неожиданный делает Стерлигов в письме к любимой женщине. И какая-то потребность воевать за жизнь и радоваться, несмотря ни на что.
"Мне так органически потребно воевать за радость, которая ведет и людей, и самого постоянно вверх. Она такая необойдимо чистая и светлая и такая постоянно сильная, что, конечно, кажешься многим глупым бараном и очевидно смущаешь. Все на свете бывает, а в грусть и уныние все-таки идти не хочу. Пусть лучше буду бараном. А чем же брать ужас, горе и бесконечные страдания? Они только тогда в смысле, когда побеждены радостью. Это творчество жизни".
Елена Фанайлова: Костя, можем ваши чудесные анекдоты процитировать?
Константин Победин: Это не анекдоты, а скорее, басни. Поскольку у анекдота смысл наружу, а у басни он немножко таким хвостиком павлиньим – потом раскрывается. Эта книжка написана механически так: я брал старые, совсем уже никому не нужные, вышедшие из всякого визуального потребления гравюры, которые в середине и в конце XIX века иллюстрировали рекламные потребности, ну, это дамские наряды и всякое такое, как правило, из журналов типа "Harper’s Bazaar", который издавался еще тогда, когда Анна Каренина не была написана, еще до Гражданской войны в Америке.
Елена Фанайлова: Невероятно! Мы-то думаем, что мир гламура – это исключительно ХХ век, индустриализация и все такое...
Ирина Тарханова: А это удел старины глубокой.
Константин Победин: В "Лолите" у Набокова, то есть в 40-е годы, описывается пейзаж, и там грязная пачка "Тайда" упоминается. И "Ригли", и разные прочие "Лаки Страйки" – это еще все Первой мировой войны бренды, хотя к нам они не так давно пришли. А "Harper’s Bazaar" – самый старый из сохранившихся журналов о моде. Это были гравированные барышни, в стилистике почти Доре, той же эпохи. Визуально это замечательные, трудоемкие, красивые финтифлюшки, и мне захотелось вокруг них какой-то словесный воздух создать, как марионеток, подергать их за нитки. И я стал сочинять, что я вижу на этой картинке, как в школе мы изложения писали, в четвертом классе.
Елена Фанайлова: А где вы эти гравюры увидели?
Константин Победин: Ну, как где... Поискал и нашел. Я же культуролог.
Елена Фанайлова: Давайте, наконец, уже услышим какую-нибудь историю.
Константин Победин: Пожалуйста. Вот про повара прочитаю, называется – "Останкинские останки".
"В 90-х было неважно с едой. Но некоторые рестораны кое-как держались на плаву. Однажды продюсер Первого канала Леонид Бурундуков отважился пообедать в заведении с двусмысленным названием "Финиш". Понравилось не все. Салат, казалось, пережил мощную засуху, борщ был красным разве что от стыда. Зато котлеты просто обворожили. Они напомнили циничному телевизионщику наивное младенчество, школьные годы, институт и даже кое-какую аспирантуру, а также молодую маму, не старую бабушку, полосатого кота Матрасика, верного пса Нордика и первую любовь Милочку Кудрявцеву, которая была само совершенство, хотя совершенно не умела готовить. В послевкусии этих котлет улавливались нотки триумфального освоения космоса, сооружения Братской ГЭС, концертов Людмилы Зыкиной и Муслима Магомаева, добрый юмор КВН, слезы олимпийского Мишки, а также ввода наших войск в Афганистан и сделанных из него выводов. Любивший повторять строки Пастернака "во всем мне хочется дойти до самой сути", Бурундуков попросил официанта пригласить в зал повара. Тот заметно напрягся, но просьбу исполнил. Вышел плотный, краснолицый мужчина, вооруженный здоровенным разделочным ножом, спросил: "Какие претензии?" Ну, слово за слово, смягчась, уже без опаски представился Русланом и поделился секретом своего мастерства. Оказалось, котлеты в "финишном" заведении принято было готовить из размороженных бракованных фабричных пельменей, вроде тех, что в советское время иногда продавались в серых картонных коробках и считались большим деликатесом. Теперь эти памятники безвозвратно вроде бы канувшей эпохи закупались на Останкинском мясокомбинате оптом за гроши, целиком перемалывались в мясорубке и без всяких каких-либо дополнительных изысков незатейливо жарились в сухарях. Получалось нечто новое по форме и одновременно незабываемое по содержанию. "Народу нравится", – заверил Руслан. Леонид поспешит согласиться с ним, именно поспешил, потому что тут же помчался в Останкино и подал начальству сценарную заявку. Его, видите ли, озарило. А вскоре вся страна, припав к экранам телевизоров, уже слушала "Старые песни о главном", и теперь не проходит и дня, чтобы на каком-нибудь канале нас не потчевали телесериалами наподобие "Сына вождя", "Любови Орловой", "Екатерины Фурцевой", "Оттепели", а также прочими ностальгическими духовно-пищевыми субстанциями".
Елена Фанайлова: Браво. Это, конечно, басня, безусловно. Басня про политическую историю последнего двадцатилетия с легко узнаваемыми героями и содержательной частью.
Константин Победин: Я не только посмеиваюсь над этой действительностью, всякая действительность была достаточно пронизана всякой мифологией, поэтому мне приятно и забавно сочинять анекдоты, скажем, про толстовские эпохи и про другие.
Елена Фанайлова: Валерий Борисович, прочтите, пожалуйста, какой-то отрывок из книги "По России с Сировским".
Валерий Сировский: Один эпизод из моих путешествий. А путешествую я, к счастью, давно, и вряд ли найдется более счастливый человек, чем я, где-то стран 50 я посетил. Про Россию трудно и в то же время очень легко все делать.
"Однажды поехали с приятелем Мишей Ромадиным (это художник был прекрасный) подыскать себе избу в Тверскую область. И вот деревня Барышево. Миша пошел в деревню, а я поразведать, как проехать дальше. Вижу – в поле мужик идет. Подошел к нему, спрашиваю дорогу. Мужик с готовностью, очень душевно и подробно объясняет: "Значит, слушай. Чуть вперед, через метров 100 входишь в лесок. До лужайки с огромным дубом. Оттуда берешь влево, знаешь, влево берешь, вдоль ручейка. Но ручей не пересекай. Потом полкилометра право, и только тогда пересекаешь ручей, и там сразу как бы дорожка. Ну, почти ее не видно, конечно. Потом с километр прямо, вот и пришел. Никогда не ошибешься", – говорит мужик. "Да, но мы на машине. Как туда на машине добраться-то?" – "На машине не знаю как, на машине никогда не ездил. Пешком – вот так знаю. А на машине не приходилось, никогда не приходилось". Мы попрощались, каждый пошел своей дорогой. Из любопытства я оглянулся и увидел, что за спиной у мужика топор. Я ему кричу: "Слышь, а топор-то тебе зачем посреди поля?" – "Да так, мало ли что..."
И вот таких эпизодов очень много. Не знаю, из присутствующих кто-нибудь был по всех республиках советских? Это сейчас 15 государств. И вот о чем интересно поговорить, это патриотизм.
Елена Фанайлова: Феликсу хотела бы передать слово. Ваша цитата?
Феликс Якубсон: Цитата будет не из фильма "Плацкарта", а из другого фильма – "Дневники счастливого человека". Процитирую Эммануила Яковлевича Блиндера, очень пожилого человека. Я пришел к нему мерить давление, и когда зашел, я его спросил: "Эммануил Яковлевич, как вы себя чувствует?" Он говорит: "Я при смерти. Померяй-ка мне давление". Это была первая его фраза.
Елена Фанайлова: Прекрасно. Бесконечно комическое и трагическое в этом проекте переплетаются, как во всей русской жизни.
Феликс Якубсон: Да, и когда он узнал, что я уезжаю, я пришел к нему попрощаться, никак не мог ему это сказать, потому что мне пришлось его бросить, я немножко за ним ухаживал, помогал ему жить, в Петербурге это было, и он говорит: "И вот остался я среди всего этого мира один одинокий, и не знаю, вот хоть бери отраву и отравляйся". Вот такой человек... А он время от времени забывал эти свои состояния и становится очень оживленным, веселым. И он как-то сказал: "Но что же будет дальше, Феликс? Ничего не понимаю. Ты можешь мне что-нибудь сказать, перспективно сказать, что дальше-то?" Он поставил меня этим в тупик, больше я ничего не мог сказать.
Елена Фанайлова: Я предлагаю посмотреть отрывок из фильма Феликса "Плацкарта".
Феликс Якубсон: Сразу, чтобы было понятно. Плацкарта – это то, что прилагается к билету. Плацкарт – это место, это гарантия человеку, что у него есть место в этом поезде. Поэтому это некая метафора о месте человека в жизни.
(Видеофрагмент)
Елена Фанайлова: Это такая сцена из пьесы о русской жизни – из Островского, из Чехова, или какой-то неужасающий персонаж Сологуба. Прелестно. Бедные книги и бедные люди, сказала бы я. Не в смысле бедные – страдающие, а в таком классическом русском смысле – бедные люди. Проект Ирины Затуловской "Бедные книги"...
Ирина Тарханова: Когда собрались четыре книги, я почувствовала, что уже намечается такой проект, "Русская тема", и Костя, и книга Феликса – они как бы подытоживают формулу русской жизни, как-то они это собирают. Но не хватало такого классического русского момента: темы сострадания. Здесь обращение к большой русской литературе, и мне захотелось это сделать через картинки Затуловской, потому что Ире это удается абсолютно минималистичными средствами, это какое-то ее Arte Povera, "бедное искусство", известное еще от итальянцев, здесь это "бедное искусство" приводит нас к какой-то изначальности, я бы сказала. И это так же просто, ясно и, не побоюсь этого слова, ритуально, как было у русских писателей. Они писали о сострадании, о смерти, о сопричастности очень просто, чем во всем мире, собственно говоря, и прославились. Эта русская простота - тоже какая-то русская формула сострадания. И подобрались такие книги, сначала было несколько книг, которые она уже издавала: "Лисичкин хлеб", "Благодарный заяц", была "Каштанка" давно в заготовках. "Алеша Горшок" возник, потрясающая совершенно история Льва Толстого, щемяще-простая, она меня совершенно потрясла, и я даже как-то опять полюбила Льва Николаевича. Еще Шергин – для меня лично это было открытие, потому что я, к стыду своему, не знала писателя Шергина. Это такие "Архангельские рассказы"...
Елена Фанайлова: Мы рекомендуем нашим слушателям обратить внимание на творчество этого прекрасного собирателя русского фольклора, блистательного пересказчика и сказочника. Если кто помнит мультфильм "Волшебное кольцо", это Шергина сказка.
Ирина Тарханова: Да, и надо сказать, что Ирина Затуловская применила в рисунках сок жимолости, то есть здесь в рисунке какая-то глубина и какая-то изначальность, ритуальность, и какая-то особая тишина, которая свойственна вообще ее искусству.
Елена Фанайлова: А я бы сказала, еще и народность. Конечно, здесь есть отсылки к народному искусству, к примитивизму особого рода, это все присутствует.
Ирина Тарханова: Конечно. В тишине сложить две палочки, помолиться и нарисовать... Вот это книжечка о воробье. История о молодом воробье, который всем помогал жить. Простые истины. Мне больше всего понравились у Затуловской похороны воробья.
"Но, увы, однажды съел он ядовитое зерно и умер. И вот его хоронят, все птицы идут за гробом". И тут нарисована вся эта процессия из птиц, и крошечный гробик с маленькими птенчиками. "И сам соловей, гордый, великолепный соловей говорит над его могилой речь: "Умерший не выделялся красотой, не было у него звонкого голоса, но он был лучше и достойнее всех нас, у него было то, что дороже красоты и всяких талантов. Он был добр, он был полезен, делал в жизни все, что мог".
Елена Фанайлова: Возвращаемся к тому, о чем заговорил Валерий Борисович. О патриотизме поговорим, который стараются как-то экспроприировать люди, которые придумали словосочетание "русский мир", чем меня несказанно раздражают. Потому что, на мой вкус, русский мир – это мир русской классической литературы, это мир докторов и учителей, которые работают в селе с XIX века, это мир чаепитий и умных разговоров, а вовсе не мир агрессии и имперских амбиций.
Валерий Сировский: Я думаю, что, кроме ножниц между страной и государством, есть еще другие ножницы, которые происходят от тотальной невежественности, как у нас, так и за рубежом. Особенно за рубежом никто не различает, потому что лингвистически не могут, для них все – Russia.
Елена Фанайлова: Понятно, что сейчас мы отвечаем за государство в глазах иностранцев, увы.
Валерий Сировский: Да, я понимаю, но мне посчастливилось работать со всеми, как переводчику, с Хрущевым, Брежневым... Они мыслили по-другому, да и сейчас на этом уровне мыслят совсем по-другому. Поэтому разговор о патриотизме только мы можем вести, они не могут. Они не способны вести разговор о патриотизме – это не их сленг, это не их задача. Я прочитаю одну штуку...
"Вопрос о том, люблю ли я Россию или нет, не может стоять в принципе. Потому что я люблю все страны, абсолютно все страны. Я крайний противник патриотизма, потому что патриотизм – это когда ты ничего не сделаешь для спасения чужого ребенка, и дети все одинаковые. Вот и все. Если надо выбирать, какого ребенка спасать – своего или чужого, то, конечно, животное сработает начало. Да вот я и говорю про это, что настоящий патриотизм, когда мой дом – это вся планета. Это, конечно, банально звучит, но стремиться к этому надо".
Вот что такое патриотизм для меня. По крайней мере, в европейском ключе. Очень давно был такой режиссер в Большом театре – Баратов, мы с ним ездили ставить "Хованщину" на флорентийский фестиваль "Музыкальный май". И Баратов говорит: "Валерий, я хотел бы здесь шить костюм, во Флоренции". Я говорю: "Ну, нет проблем! Пойдемте". Идем, заходим в ателье, и нас встречает живая Юнона, красавица, богиня, немножко располневшая, такая римская. Я объясняю, она говорит: "О, нет проблем! Я надеюсь, английскую шерсть вы выберете?" Он говорит: "Конечно!" Выбираем английскую шерсть, примерка, то-се. А я перевожу, я синхронный переводчик. Все выбрали, и она говорит: "Через дня три придите на примерочку, еще на одну". А мне говорит: "Синьор, как вы так хорошо выучили русский язык?" Я говорю: "Вы знаете, я русский". – "Да ну, ладно..." В общем, она мне не верит. Я достаю из широких штанин паспорт и говорю: "Вот". Она все равно не верит. И разошлись мы. Пошли в гостиницу, я поднимаюсь в свой номер, а у меня в номере всегда жуткий беспорядок, я смотрю – все сложено! На кровати просто стопочка моего добра лежит, все. Я подхожу, смотрю – зимний костюм, шикарный, из английской шерсти, летний костюм, льняной, потрясающий, рубашки, запонки, носки, все, и сверху – такая маленькая визиточка: "Иностранцу, который так выучил мой родной язык." Вот что такое патриотизм для меня, понимаете.
Константин Победин: А у меня с родиной достаточно все просто. Я родился на Украине, в Харькове, где во времена моего детства говорить по-украински было до такой степени не принято, что если кто-то говорил "шо", "гэ" – все говорили: "Ну, деревня... Твое место возле Благовещенского рынка". И я был единственным, наверное, за всю историю этого чудесного города, который ребенком выучил украинский язык, просто так. Это мне страшно облегчило жизнь. Я не хотел в школе учиться, мне было скучно, я умел читать уже в четыре года. Видимо, у меня был какой-то слух, потому что я быстро выучил украинский, хотя рядом никто не говорил. Книжки на нем издавались, титульным языком все-таки был украинский, и надо было на радио каждую среду два часа лялякать по-украински. В принципе, "украинство", оно же построено на славянской манере все преувеличивать, гиперболизировать и завираться. Когда я стал говорить об этом с болгарами и сербами, у них это еще сильнее, и они мне объяснили, что по сравнению с их драками между хорватами и сербами, которые вообще на одном языке говорят, там просто такая кровавая баня, вековечная, там такие резни, что никакая Украина с Россией рядом не стояли. Конечно, говорят – братские народы, но братья тоже бывают от разных матерей, в разных обстоятельствах. У меня был приятель, например, рафинированный интеллигент, а его брат – зэк, совершенно прожженный. И вот надо хоронить друга, приходят в морг. Конкретные совершенно люди сидят, играют в шашки. Когда Володя робко сказал, что, вообще, кремировать надо, они спросили: "Тело есть?" Они бы и это устроили, я думаю. А когда он сказал, что тело есть, они задали один нормальный вопрос: "Под кого будем прощаться – под Вагнера или под Баха?" Тут он совершенно уже приподнялся и говорит: "А какая разница?" – "Ты че, некультурный? У Баха один голимый орган, а у Вагнера духовая группа. Бах – трояк, Вагнер – пятерка". (смеются) Это тоже культура, но какая-то другая.
Валерий Сировский: Это мне напоминает русский современный анекдот, когда мама собрала Красную Шапочку к бабушке, положила пирожки, все и говорит: "Что бы с тобой ни случилось, забудь, бабушка будет говорить, как она тебя любит, но ты запомни главное: с мясом пирожки – по пять, без мяса – по три".
Константин Победин: В том же Харькове дважды были немцы, дважды его отбивали. И были люди, которые мне рассказывали, когда я был подростком, какой был при немцах порядок, как они заасфальтировали все дороги, как все было хорошо, а то, что они там кого-то расстреливали, их это не касалось. Вот мне сосед по даче рассказывал, что они с отцом торговали на базаре, и голодный ребенок украл там что-то, его поймали. Тут мимо шел какой-то немецкий фельдфебель, он просто вынул пистолет и застрелил этого пацана, и все. "Бачьте, якив был порядок у нимца". А я ему говорю: "А ты Людмилу Гурченко любишь?" – "А как же! Она же наша, из Харькова!" – "А она в своим мемуарах писала, что она тырила какие-то булки на том же базаре. А если бы ее убили?" – "Да нет, она же детина..." – "А там кто был?" – "Да тоже, выходит, детина..." Я говорю: "А что же ты такое несешь?" – "Я не знаю..." То есть у людей такое соображение, на сантиметр вперед, они вдаль не видят. Поэтому насчет патриотизма и "русского мира", я не знаю, что лучше – как в Тоскане, когда "вот в Умбрии козлы, а Апулии дегенераты, а мы хорошие"... Это же во всей Европе так – попробуй за "Баварию" болеть, если ты в Гамбурге живешь. А в России все наоборот, у нас в Анадыре люди говорят по-русски без акцента, а в Белгородчине говорят так же, как в Полтаве почти, и при этом вся Сибирь называет центральную Россию материком. То есть они считают, что они на каком-то острове находятся, вся эта гипертрофированная как бы Россия, где никто не живет, вообще никто, это пространство, где никто ничего не рубит, не ловит, это просто какой-то "Солярис". Над Россией можно лететь часами ночь и ни одного огня не встретить. Всякий, кто летел из Хабаровска, а я вообще из Пхеньяна летел ночью до Москвы, это видел.
Валерий Сировский: Я летел с Сахалина, еще дальше...
Елена Фанайлова: Я предлагаю нам посмотреть еще двух героев Феликса, мне кажется, они прекрасно продолжат нашу беседу.
(Видеофрагмент)
Феликс Якубсон: Мне кажется, что мы здесь все вроде бы принадлежим к культуре, и поэтому посыл, разговор о том, что русский мир – это тот мир, как ведущая обозначила, – он мне очень близок. Для меня это понятно. Есть разница между тем, что мы хотим, и где мы живем. И поэтому, увидев это на экране, мы должны понимать, что мы живем в стране с совершенно определенной историей, не просто живем в стране, а это наша страна, моя страна в данном случае. Всегда есть два взгляда, и в нас это присутствует. Если я анализирую умом, я спрашиваю себя, почему получилось, что в России сейчас вот так? А можно рассуждать с моей точки зрения: как я хочу, чтобы было. Пока все, что мы говорили, имело отношение к тому, как мы хотим, чтобы было, а вот совместить эти две вещи – как мы хотим и как есть на самом деле, – чтобы выработать личную стратегию поведения, это проблема. Это, можно сказать, такая шизофрения, в которой живет каждый, а если он живет в стране с такой историей, как Россия, в такой исторический период, то определить оптимальную линию поведения здесь и сейчас каждый день чрезвычайно сложно. И это большое заблуждение – пытаться равнять всех или предъявлять ко всем другим требование жить так, как я считаю правильным, как нужно жить. Мне кажется, что главная проблема сегодня – это понимать, что патриотом каждый может себя назвать и имеет на это право. А задача заключается в том, чтобы приблизить другого к той позиции, к той точке зрения, которую ты исповедуешь, в которую ты веришь. Но если просто это отторгать и называть других дураками, будет все то же самое.
Елена Фанайлова: Или необразованным быдлом, "народ, который я ненавижу и его боюсь", вот это все.
Феликс Якубсон: Да. И это первое, что я хочу сказать. Смотрите, в чем еще колосальная проблема. Опять в очередной раз идет самоидентификация всех, кто здесь живет. Была Россия дореволюционная, потом советская, потом сегодняшняя. Мы назывались советскими, а кто мы сегодня? В 1991-92 годах я снимал Съезды народных депутатов, и задавал вопрос депутатам: "Кем вы себя ощущаете – русским или россиянином?" Я вам честно скажу, что ни один не смог понять, кто он. У каждого есть этническая принадлежность. Я на одной еврейской свадьбе был, и там тамада говорит: "Смотрите, каких евреек рождает русская земля!" (смеются)
Елена Фанайлова: Прекрасно.
Феликс Якубсон: Идет самоидентификация – это первое. Второе – ты гражданин России, значит, ты россиянин. А третье – когда мы выезжаем из России, мы снова русские. И вот эта путаница между русским этническим и русский, который принадлежит к русскому миру... Шотландец – он англичанин или нет? Если человек говорит на английском, для нас он англичанин.
Елена Фанайлова: Шотландец обидится на нас просто невероятно, если мы ему скажем, что он англичанин.
Феликс Якубсон: Поэтому идет самоидентификация, и чрезвычайно важно, чтобы было найдено это слово, какая Россия сегодня, россияне, русские и так далее. И конечно, существует колоссальная дифференциация, и она продолжается, по регионам – по образу жизни, по экономическому поведению, и так далее. В Мордовии меня спрашивают: "Вы откуда – из Москвы или из России?" Я из Бологого, потому что я езжу из Москвы в Питер постоянно, поэтому я живу в Бологом, я так считаю. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы разговор о патриотизме не был таким поляризованным, и наша задача – принимать то, что есть, и добиваться того, чтобы это было культурнее.
Елена Фанайлова: Это очень существенное, сущностное буквально замечание в нашем разговоре. И к Константину просьба – прочесть текст...
Константин Победин: Мой любимый герой – это Лев Николаевич Толстой, он герой литературный, а не герой моего духа и не образец для моего поведения. Просто это человек, который примерял на себя абсолютно всевозможные вещи, и для меня это такая игрушка, если это не крамольно сказать, перчаточная кукла, которую я надеваю, и им кручу. Иногда это о нем, иногда это про его героев, и у меня очень много таких рассказов, целая огромная книга, ее Ира даже осмелилась заверить, что издаст когда-то. Ну, будет счастье всем нам! И поскольку была железнодорожная тема, я прочитаю такой рассказ – "Один вопрос". Тут две дамочки изображены, одна пришла к другой в гости...
"Сидите, сидите, дорогая Анна Аркадьевна! – воскликнула Серафима Херувимовна, входя. – Я без приглашения. К тому же у меня буквально один вопрос к вам". – "А вы кто? Мы где-то встречались? – спросила Каренина с некоторой тревогой. – Вы по поручению моего мужа? Что-то с Сережей?" – "Видите ли, моя хорошая... Можно я буду вас так называть? Я по поручению некой пристрастной к вам особы. К чему недомолвки? Речь идет о графе Толстом, который "Война и мир". Читали? Ну, разумеется. Так вот, граф очень обеспокоен тем, что ваши отношения с господином Вронским зашли так бесповоротно далеко. Нет, граф не его родственник. Он, видите ли, будучи сочинителем, сочинил весь ваш роман". – "Как это понимать?" – "А очень просто. И вы, и ваш любовник, и ваш супруг, и ваш законный сын, и ваша внебрачная дочь, и ваш непутевый брат Стива, и его несчастная жена Долли, и их дети, и Китти Щербацкая, и Левин, и лошадь Фру-Фру, и даже страшный старичок из вашего ночного кошмара – все, все вы суть плоды фантазии Льва Николаевича и, таким образом, целиком находитесь в его власти". – "Зачем вы пришли? Пугать меня? Так вы этого добились! Признаюсь, я напугана. Но чего хочет от меня господин Толстой? Чтобы я одумалась, оставила Алексея, вернулась в лоно семьи, стала жить, не греша против законов, человеческих и божеских?" – "Ни в коем случае, моя хорошая! Граф только хотел выяснить, чего вы больше боитесь – паровоза или револьвера?" – "Револьвера, разумеется". – "Вот и отлично! Значит, паровоз подойдет".
Елена Фанайлова: Я даже не знаю, смеяться, хлопать или делать ужасное лицо в финале этого рассказа.
Валерий Сировский: Мы все согласны, что Россия – страна абсурда. Здесь можно не соглашаться, но все равно это страна абсурда. Я приведу такой пример. Моего отца расстреляли немцы, когда он возвращался из брянского леса, где организовывал первый партизанский отряд, и его водитель, который жил рядом с нами, сосед, сказал немцам, что придет Сировский, и его на пороге дома расстреляли. Прошло несколько лет, и мама выходила все время на дорогу ждать своего мужа, нашего отца. Мы потом переехали в Москву, и она в Москве, в Кузьминках, выходила на дорогу, до смерти. Это вроде как бы тоже абсурдное поведение, но оно душу показывает человека. Вернулся с фронта дядя Гриша с одной ногой, в тельняшке, пришел к нам домой, и когда голос Молотова объявлял из черного круга репродуктора, что война закончилась, он сидит и говорит: "Хочешь, чтобы твой отец вернулся?" А мне было шесть лет, я говорю: "Конечно, хочу!" Он наливает мне водки и говорит: "Выпей – и отец вернется". Я выпил, и меня еле откачали. И таких абсурдных историй в России можно придумать и рассказать массу, и отрицательных, и положительных. Я видел на Амуре, как одна женщина разговаривала с деревом, стояла на коленях на снегу и объясняла дереву, что муж уехал в город, мама совсем больная, дети, крыша протекает... "Ты понимаешь, что я не могу тебя не срубить?" И это было очень долго, я слушал этот монолог. Есть Россия душевная, а есть Россия абсурдная. Я недавно был в Белорецке, это Южный Урал, и там по примеру Собянина решили благоустройство проводить в городе. Жуткая дорога, километра четыре, идет за городом, колдобины, все. Приехала машина и по центру сделала очень хорошую разметку, прямо поверх этих колдобин. На следующее утро приехали другие машины и стали снимать эту разметку и готовиться к ремонту. Примеров абсурда бесконечное количество! Поэтому мне кажется, что надо помнить о том, что русский народ очень душевный народ! Вот из того, что я видел, а я разговаривал с людьми, которые живут в племенах, как жили четыре тысячи лет назад, это около Австралии, за островом Пасхи, в таком государстве Вануату, вообще в Африке, где угодно, потому что для меня нет проблемы языка, и если не знаю языка, я нарисую, мне ответят и все, короче говоря, очень задушевный народ, но этот народ до сих пор не жил ни одной секунды, ни одной минуты по римскому праву, по закону. Поэтому этот народ не знает, что такое свобода. Свободы нет. Это не такая печальная нота, мы должны жить по закону, чтобы не воровали, и быть свободными людьми, достойными. Я думаю, это и будет наш патриотизм.
Елена Фанайлова: И русская тема...
Ирина Тарханова: Я очень рада, что в издательстве "Барбарис" возникла такая площадка для очень разных мнений, очень разных голосов, оптик, состраданий, юмора, абсурда, дневниковых наблюдений... И что издательство стало таким местом. У каждого человека своя Россия, у каждого свое представление об отчем доме, о патриотизме, о том, как нужно сострадать, как нужно соучаствовать. И я хочу прочесть одну цитату в завершение, опять же из писем Стерлигова.
"Вечер вчера был. И ночь. Шел по дороге, теплой, плотной. Зеленый овраг, речка внизу, кусты на том берегу, за ними – поля и лес. Легкий туман над рекой и тепло. Тепло, даже душно. А в кустах, конечно, пошляк-соловей щелкает. И все кругом, как и сам, похоже на храм. Сам несешь здоровенный храм".
Вот размер этого храма зависит от каждого человека в отдельности.