"Впереди потрясения и конфликты"

Официально предвыборная кампания еще не началась, однако о намерении участвовать в выборах президента России в марте следующего года уже объявили 12 человек. На минувшей неделе Совет Европы призвал Москву допустить к выборам и Алексея Навального. Этот призыв опирается на мнение ЕСПЧ, признавшего незаконным первое решение по делу "Кировлеса". Российская Центральная избирательная комиссия, в свою очередь, заняла непримиримую позицию: раз судимость не погашена – баллотироваться невозможно.

Политологи прочат очередное президентство Владимира Путина. Некоторые из них предлагают скорее обсуждать, кто придет ему на смену уже после четвертого срока. Но далеко не все эксперты склонны думать, что в ближайшее время в России ничего не изменится.

Александр Фисун, ныне приглашенный профессор в Woodrow Wilson Center, опираясь на теорию неопатримониализма, считает, что невозможно ожидать стабильности и предопределенности, когда политическая система государства, как в Белоруссии, Казахстане, России и других постсоветских странах, построена на том, что за доступ к ресурсам отвечает один сильный лидер – президент (то есть патрон, отсюда и название) и близкие к нему элиты:

– Исследуя развитие постсоветских государств, вы утверждаете, что неопатримониальные режимы, которые в том или ином виде установились во всех странах бывшего СССР, не могут существовать вечно, что революция неизбежна...

– Неопатримониальный режим является промежуточным продуктом развития, хотя это и достаточно устойчивая форма, связанная с "заморживанием" определеных форм политико-экономических отношений. Тем не менее, эта устойчивая форма претерпевает постоянные изменения через периодические коллапсы, связанные с тем, что неопатримониализм, во-первых, не решает проблему преемственности политического лидерства. Во-вторых, неопатримониализм не решает проблему консолидации элит и консолидации общества вокруг одного вождя или вокруг правящей группы. То есть динамика раскола неопатримониального режима происходит между правящими группами, это – борьба между правящими группами за доступ к ресурсам. Но обычно этот доступ контролируется главой государства.

Александр Фисун

Специфика монополизации политического пространства такова, что часть политических игроков оказывается вне системы раздела государства и вне системы доступа к разделу ренты. И поэтому возникает напряжение между различными элитными группами. И эти элитные группы вступают между собой в борьбу. Это могут быть силовики – но "разные" силовики, которые ориентируются либо на ФСБ, либо на МВД. Между ними происходит борьба за ресурсы. Точно так же борьба за ресурсы может происходить между разными группами, которые ориентируются, предположим, на президента или премьера, либо каких-то других сильных игроков внутри правящей власти и внутри правящей группы.

Про Советский Союз когда-то говорили, что система у нас однопартийная, но в ЦК КПСС есть множество подъездов, то есть между различными подъездами идет борьба. И Советский Союз в какой-то степени представлял собой традиционный патримониальный режим. Это можно проследить и сейчас, это очень хорошо видно на политической динамике Украины, Кыргызстана, Грузии. Я думаю, что и Россия, и Казахстан, и некоторые другие среднеазиатские государства тоже будут развиваться в этом тренде, то есть конфликт внутри элитных групп за доступ к ресурсам будет неизбежным. Эта борьба будет обостряться. Разные элитные группы будут прибегать к мобилизации своих сторонников, то есть мобилизации гражданского общества, и формировать соперничающие партийные и квазипартийные организации, в том числе организации гражданского общества в центре и регионах.

Собственно говоря, очень часто механизм так называемых цветных революций, то есть "смена режима" в ходе электоральных революций, связанных с нечестным проведением выборов или подтасованными выборами, как раз и происходила по такой модели, когда двигателем революционных изменений, кроме гражданского общества и традиционных оппозиционных элит выступали в том числе очень влиятельные олигархические игроки, которые ранее были союзниками президента, однако в силу каких-то внутриэлитных разборок, склок, конфликтов оказались вне системы раздела благ и привилегий и стали спонсорами оппозиционных сил. Спонсорами не только в фигуральном смысле, но и в более широком политическом смысле. Динамика украинского политического режима, например, очень хорошо показывает, как разные олигархи поддерживали антипрезидентские силы, которые в конечном итоге приходили к власти и в 2004 году, и в 2014 году.

Россия не имеет исторически готовых рецептов выхода из этой системы. Рецептом является принятие демократических правил игры, открытая политическая конкуренция, которая позволяет политическому процессу периодически менять элитные группы. Тогда, когда этого не происходит, происходит закупоривание системы и обострение противоречий. И это обострение будет, скорее всего, взрывоопасным, то есть это будет в виде тех или иных массовых выступлений, массовых протестов, которые будут поддерживаться частью нынешней правящей российской элиты, ныне вовлеченной в систему власти.

Революционная динамика такова, что те группы, которые являются оппозиционными, имеют тенденцию к расширению по мере коллапса существующего режима. В такой ситуации все больше и больше людей, которые поддерживали президента и правящую группу, переходят на сторону оппозиции. Это и олигархи, это и члены правящей партии, впоследствии даже силовой аппарат – армия, полиция, спецслужбы, внутри которых также происходит раскол, и часть силовиков также начинает поддерживать оппозиционные группы. По крайней мере, так было в Украине, отчасти так было в Грузии. Эта модель в той или иной степени будет воспроизводиться и в России. Конечно, существует сценарий следующего срока Путина. Он будет реализовываться. Однако его реализация чревата достаточно серьезными внутренними потрясениями и конфликтами, в результате которых все может пойти не так, как планировалось.

– Вы изучали патримониальные режимы разных стран мира и пишете, что ничего нового нет, что таким путем прошли США в начале прошлого века и некоторые страны, ныне входящие в Евросоюз. Какие сценарии возможны, если Путин уйдет из власти? Выстроенная им система, которая, как кажется со стороны, абсолютно нерушима – рухнет или сохранится, но претерпит изменения?

– Я думаю, что не стоит преувеличивать личность Путина как главного интегратора данной системы. Все-таки выстроена достаточно мощная силовая вертикаль. И даже если вместо Путина будет, условно говоря, Путин-штрих, в значительной степени закономерности функционирования выстроенной системы, ее операционная динамика, внешнеполитическая риторика, если и изменятся, то не в существенной степени. Скорее всего, можно говорить о сценарии мягкой преемственности. Условно говоря, будет та же система, но без Путина, а с другим Путиным или будущим Путиным. Это один из наиболее вероятных сценариев. Кстати, этот сценарий устроил бы и очень многие элитные группы в России, и очень много олигархов, которые испытывают определенные трудности после 2013–2014 годов, после конфликта с Украиной, после аннексии Крыма. Это первый сценарий.

Второй сценарий – некая консоциональная олигархия, то есть раздел власти между основными олигархическими группами, с увеличением роли парламента, увеличением роли премьер-министра и попытка выстраивания олигархической модели политических партий, когда крупные олигархические группы, а также оппозиционные движения формируют многопартийную систему, и происходит конституционная реформа и ограничение полномочий президента в пользу парламента, в пользу премьер-министра. Я думаю, что в России многие заинтересованы в таком сценарии. Потому что сильное президентство – это слишком высокая цена и для экономического роста, и для олигархических элит, которые требуют больше автономии, больше самостоятельности. Они не хотят зависеть от, условно говоря, воли одного человека, его желания, его настроения. И как раз парламентская олигархия, которая отчасти существует в современной Украине, где между собой конкурируют несколько политико-экономических кланов, является более приемлемой. И я думаю, что часть оппозиции, часть сторонников партии власти и тех олигархов, которые до сих пор входят в эту систему, будут реализовывать эту программу конституционной реформы.

Третий вариант, третий сценарий – это бонапартистская, цезаристская трансформация политического режима. Это усиление культа личности, это такой милитарный или полумилитарный бонапартизм, то есть лавирование между разными олигархическими группами с опорой на армию и спецслужбы. Может быть, этот сценарий возможен при условии сохранения Путина у власти, эволюции в сторону бонапартизма и прямой апелляции к массам через голову, условно говоря, коррумпированных олигархов и коррумпированных элит как в центре, так и на местах, то есть некий такой вариант плебисцитарной демократии с опорой на армию, полицию, спецслужбы и концентрацией исполнительных и законодательных полномочий в руках одного лидера.

Четвертый сценарий – условно назовем его "распадом государства" – реализуется, когда происходит коллапс власти в центре, возникают центробежные тенденции, возникают анклавы, которые управляются местными политическими элитами, которые требуют большей самостоятельности или реализации, предположим, каких-то своих религиозных или национальных прав. И этот сценарий связан с распадом России на ряд государств.

Митинг в Санкт-Петербурге - 26 марта 2017

– Неопатримониальная теория – это один из способов объяснить промежуточный период, целью которого является переход к демократии. Вы утверждаете, что для того, чтобы посткоммунистическому государству превратиться в демократическое (или неопатримониальному государству превратиться в демократическое), необходимо пройти путь становления национального государства. Придется ли России тоже пройти этот этап, или все-таки возможно, чтобы эта трансформация к демократии происходила, минуя конкретно этот сценарий развития?

– России предстоит пройти через этот этап. Этот этап можно обозначить как республиканизация. Собственно говоря, это касается не только России, но и всех постсоветских государств. Здесь не произошло формирования республики, то есть политической системы, которая ориентирована на достижение общего блага. Вот как раз Украина в какой-то степени противостоит России в плане политической динамики, потому что здесь происходят прорывы к формированию республиканской системы власти, во-первых, через конкуренцию внутри олигархических кланов и, во-вторых, через то, что правящие группы вынуждены учитывать общий интерес и не могут править, не оглядываясь на общий интерес. Здесь можно говорить о частичной республиканизации.

В России эта модель действует несколько иначе – так, как она действовала, например, в Украине в эпоху Кучмы или Януковича – через специфический социальный контракт, когда возникает подушка социального государства, то есть определенные социальные выплаты распределяются между разными слоями населения, и таким образом возникает поддержка правящего курса и поддержка текущего лидерства. Однако это не совсем республиканская форма, основывающаяся на самоуправлении и самовыражении народа.

– Получается, что России придется пойти по тому же пути, по которому сейчас идет Украина? Я правильно понимаю?

– Да, этот путь неизбежен. В этом плане украинская политическая динамика показывает уже сейчас пример для будущей политической траектории России. В России, к сожалению, очень многие политические комментаторы, обозреватели воспринимают украинскую политическую динамику сквозь совершенно неправильную искаженную оптику. Украина подается как пример страны, которая существует в некоем хаосе, где идет война всех против всех, где нет порядка и стабильности. Таким образом, Украина противопоставляется России. Однако эта оптика совершенно неверная. Как раз то, что с точки зрения провластных российских комментаторов является хаосом, в действительности является элементом демократической борьбы. И именно это обеспечивает то, что и "оранжевая революция" 2004 года, и Евромайдан 2014 года если не упразднили, то в существенной степени ограничили аппетиты местных олигархов и позволили все-таки изменить соотношение между интересами общества и корыстными интересами элит.

Мне кажется, сейчас российское общество также созрело для этого существенного сдвига. И этот сдвиг может быть поддержан в самой России не только оппозицией, но и многими олигархическими группами, заинтересованными в этом сдвиге. Вот этот момент вселяет оптимизм, связанный с обострением политической динамики, то есть смены режима в рамках следующего электорального цикла и прихода новых политических игроков. И как ни странно, часть олигархов, которая будет поддерживать оппозицию, будет выступать с позиции этой, скажем так, проевропейской республиканизации – точно так же, как и в Украине, где носителями идей республики фактически были классические олигархи 90-х годов, которые через серию систем персонального правления сначала Кучмы, а потом Януковича пришли к выводу о том, что республиканская система является более приемлемой, в том числе и для них.

– Тем не менее, во главе Украины стоит олигарх Петр Порошенко. И сейчас на Украине есть люди, разочаровавшиеся в революции Евромайдана. Они говорят, что среди требований, которые звучали в 2014 году, было не только стремление к сближению с Евросоюзом, но и деолигархизация Украины.

– Ну, во-первых, я бы не преувеличивал. Да, Порошенко олигарх, но в своей реальной деятельности, я думаю, он все-таки больше опирается на политические ресурсы своего поста президента – в отличие от предыдущих систем власти, которые существовали в Украине при Януковиче и при Кучме. Да, в Украине олигархи продолжают оказывать существенное влияние на политику, и, к сожалению, политико-экономическая система меняется не так, как хотелось бы в том числе тем народным массам, которые выступили на Евромайдане. Однако кардинальное отличие заключается в том, что в Украине нет системы, ориентированной на одного человека. Есть система олигархического плюрализма, система неопатримониальной демократии, где ни одна из групп олигархов не может контролировать весь украинский политический процесс. Вот это очень главное и важное отличие от того, что существовало раньше. Идут реформы в энергетическом секторе, в полиции, происходит процесс децентрализации, существует новая система государственных закупок. Реформы идут в значительной степени под давлением гражданского общества и западных партнеров, поэтому, естественно, существует очень существенная инерция и сопротивление реформам, потому что это отказ от привычных способов получения и распределения ренты. И это связано с тем, что очень многие элитные группы лишаются доступа к государственным ресурсам, к источникам ренты в государственных корпорациях, банках, министерствах и так далее. Однако эта конкурентность и является главным завоеванием революции. И именно с этим связаны будущие демократические перспективы Украины. Здесь определенный парадокс. Этот парадокс заключается в том, что олигархическая конкуренция, как ни странно, способствует демократизации, модернизации государства, политико-экономической трансформации государства. Даже несмотря на то, что природа системы изменяется не так быстро, как хотелось бы.

Олигархи и сейчас оказывают значительное влияние, то есть остаются клиентарно-патронажные связи, личная преданность и принадлежность к тому или иному клану, например, при назначении на очень многие государственные посты, при назначении в госкорпорации, в правительство, все это происходит по квотному принципу. Однако эта система сегодня является гораздо более конкурентной и открытой. Конечно, каждый политик и каждый украинский президент пытается построить систему личной власти. Он пытается консолидировать систему вокруг себя. Тем не менее, специфика Украины заключается в том, что ни одному украинскому президенту это не удавалось сделать. В этом и заключается один из парадоксов Украины. Здесь невозможна монополизация власти вокруг одного лидера и монополизация всего политического и экономического пространства страны в рамках одного клана. И Леонид Кучма, и Виктор Янукович очень хотели этого, точно так же этого хотели "любi друзi", как называли друзей Виктора Ющенко. Сейчас очень многие люди и в окружении Порошенко думают о создании такой же системы. Однако можно сразу сказать, что построить ее не удастся, потому что другие политические игроки, другие олигархи в Украине не дадут это сделать – так же как не даст этого сделать гражданское общество, которое показало свою силу (в российском контексте можно называть его демократической оппозицией). Успех демократического развития связан с союзом демократической оппозиции и части олигархов.

– Почему в государствах, возникших после распада Советского Союза, установились именно неопатримониальные режимы разных разновидностей? Вы в отдельную группу выделяете Украину и Россию, в отдельную группу Белоруссию, далее Узбекистан и Казахстан, основываясь на различных типах правления, сложившихся в этих странах. Несмотря на различия, у этих стран много общего: это сосредоточение ресурсов в руках определенных групп людей и использование государства не для блага всех его жителей, а в интересах тех, кто находится у власти. Неужели советская система предопределила появление такого типа правления, то есть неопатримониализма?

– Здесь есть разные объяснения. Одно объяснение, которое популярно у части экспертов, но я его не очень разделяю, связано с существованием особой культурно-исторической традиции или даже цивилизационной традиции, связанной с господством вотчинного государства, доминированием государства над обществом как некой неизменной цивилизационной черты, которую очень трудно изменить. И в этом плане развитие постсоветских государств якобы продолжает эту магистральную линию, которая зародилась еще в раннем Новом времени.

Однако более адекватными являются конкретные исторические объяснения в рамках теории нового исторического институционализма. То есть именно то, что произошло в 90-е годы, привело к тому, что так называемые победители реформ не оказались заинтересованы в дальнейшей демократизации. Именно победители реформ создали, условно говоря, демократию для себя и ограничили демократию для аутсайдеров, то есть тех, кто не входил в систему. Это были разные группы. В Центральной Азии – это группы, связанные с президентами и трансформирующейся номенклатурой, которая завладела нефтегазовыми активами, горнорудными активами и другими важными ресурсами.

Другая система возникла в России и в Украине, где круг людей был более широкий. Сюда вошли и части бывших криминальных групп, которые получили доступ к собственности, особенно на уровне регионов, например, в Донецке и отчасти Днепропетровске. То есть в Украине речь идет о представителях гораздо более широких слоев, чем только номенклатура. В России это силовики, которые фактически вытеснили представителей криминального мира или подмяли их под себя и установили контроль над очень многими отраслями экономики. Фактически, что касается России, можно говорить о своеобразном государстве-корпорации, которая контролируется "чекистами". В Украине такая модель не удалась, хотя были и те, кто хотел ее сделать. Не удалась, потому что конкурировали нескольких сильных центров, между которыми происходила борьба, – Донецк, Днепропетровск и Киев, – говорит профессор Александр Фисун.