Джон Рид и Герберт Уэллс романтизировали революционную Россию. Какой увидели страну оказавшиеся в ней люди разных профессий, социальных кругов, политических взглядов, образовательных цензов? Новый номер журнала "Иностранная литература" представляет иностранцев, которые описывают революционную Россию и страну, охваченную гражданской войной – с 1917 по 1920 год. Сквозные темы воспоминаний: обыденность насилия, небезопасность, безвластие и беззаконие. Бессудные казни и пропажи без вести. Голодные годы. Кровавая история Октябрьского переворота в Москве: гибель юнкеров, расстрел большевиками крестного хода в центре Москвы. Украина в огне, немцы в Киеве, переход города из рук в руки. Театр как метафора революционной жизни и способ спрятаться от реальности. Еврейский вопрос во время революции: антисемитизм белых и волюнтаризм красных. Антисоветские настроения в Сибири. Красно-белое насилие: почему народ подчинился красным? Разница между красными и белыми: "голодные палачи" и "сытые палачи". Жена американского дипломата, дочь шведского священника, испанский танцор фламенко, немецкий военнопленный, чешский генерал, польский революционер описывают свою "Россию во мгле".
Александр Ливергант, главный редактор журнала “Иностранная литература”; Ксения Старосельская, переводчик с польского, редактор журнала “Иностранная литература”; Ольга Кулагина, переводчик с испанского; Елена Тепляшина, переводчик с чешского.
Ведет программу Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: Мы в клубе старт-апов и коворкинга "Желтая дверь", на Страстном бульваре, в Москве. "Россия во мгле" – называется номер журнала "Иностранная литература", который посвящается столетию революции 1917 года. Я бы назвала этот номер еще и "Приключения иностранцев в России". Приключения не всегда добрые и светлые, но безумно увлекательные.
Мы сегодня с переводчиками и редакторами этого замечательного номера, и это Елена Тепляшина, переводчик с чешского; Александр Яковлевич Ливергант, главный редактор журнала "Иностранная литература", автор концепции этого исторического романа; Ксения Старосельская, переводчик с польского, редактор журнала "Иностранная литература; и Ольга Кулагина, переводчик с испанского.
Шесть сюжетов, даже больше, поскольку шведских репортажей три, и это, конечно, совершенно волшебная картина – русская революция глазами иностранцев совершенно разного ранга, политических убеждений, рода занятий, пристрастности к той или другой стороне. У меня было такое чувство, что я смотрела некоторое кино, когда я читала этот номер, кино с разными персонажами, с неожиданными поворотами, страшно за них переживала, хваталось за сердце. И чтобы наши слушатели поняли, о чем речь, я вас попрошу по цитате привести из переведенного автора, или любимого.
Елена Тепляшина: Мой герой замыкает это повествование.
Елена Фанайлова: Да, потому что это Чехословацкий легион, это уже события 1918 года. Надо сказать, что в журнале не только 1917 год, здесь затрагиваются события от Февральской революции до 1919 года, примерно так.
Александр Ливергант: Может быть, даже отчасти и 1920-го, Гражданская война захвачена тоже.
Елена Фанайлова: Радола Гайда, один из руководителей Чехословацкого легиона, его воспоминаниями все заканчивается, потому что это уже Сибирь, Гражданская война.
Елена Тепляшина: Да, и это уже попытка иностранцев, иностранных военных, которые оказались в Сибири, понять, а что, собственно, они там делают. И это просто попытка попасть домой. К сожалению, в Чехословакию в тех условиях, которые сложились в Европе после Первой мировой войны, после заключения Брест-Литовского мира, они могли попасть только через восток, то есть пройдя Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток, и из Владивостока описать такой полукруг огромный.
Елена Фанайлова: Еще что мне кажется очень важным в свидетельстве Радолы Гайды, это то, что он говорит, что так называемый Чехословацкий легион собирался помогать в России здоровым, по их мнению, силам, которые воевали против Австро-Венгрии в Первой мировой.
Елена Тепляшина: Он патриот своей маленькой, но прекрасной родины, как он сам говорит. Он был человек, что называется, многосторонний, до войны он успел поработать фармацевтом в аптеке, и вот его литературный таланты.
"Мысли наши полетели через горы на юг, к лазурным водам Адриатики, и на восток, к равнинам широкой Руси, где готовились к войне наши братья по крови и духу. С проклятиями в душе брали мы оружие, насильно влагаемое в наши руки. Тогда никто и представить себе не мог, что придет час, когда могучая Россия, израненная и обескровленная, прильнет к груди младшего брата (то есть Чехословакии) и станет искать у него помощи и сил для битвы. В то время мы были так малы и ничтожны. Невыразимо тяжко было нам брать в руки оружие, чтобы защищать интересы наших поработителей. Положение чехословацкого народа было столь трагично, что никто не смел произнести ни слова против. Австро-Венгерское правительство с самого дня объявления войны жесточайше преследовало тех, на кого падала хоть тень подозрения в симпатиях к союзникам, главным образом к России и Сербии".
Дальше он сообщает о формировании чехословацких военных соединений в составе русской армии тогдашней: "После настойчивых просьб усилия чехословацких переселенцев увенчались в Петрограде первым успехом. Удалось добиться разрешения сформировать так называемую чехословацкую дружину, которая состояла только из представителей чехословацкого народа". Это 1916 год.
Елена Фанайлова: Александр Яковлевич, а у вас кто любимый персонаж?
Александр Ливергант: Я сейчас процитирую его, хотя не знаю, любимый он или нет. Я хотел процитировать Эдвина Эриха Двингера, который оказался в плену и который участвовал в войне, естественно, на стороне немцев, но прежде вот еще что хочу сказать. Вы сказали, и совершенно справедливо, что это все представители разных профессий, разных взглядов на мир и на революцию, и так далее, и между тем, в этом номере есть один общий мотив, который передается по-русски старой пословицей – попал, как кур в ощип. И будь то испанец Ногалес, или поляк, оказавшийся в Киеве в невеселое время перемены власти, буквально ежемесячной, или несчастная жена американского посланника в Петербурге, или вот Двингер, которого я сейчас процитирую, они все попали совершенно случайно в эту мясорубку и мечтали оказаться не столько даже на родине, сколько в безопасном месте. Вот это, мне кажется, очень характерно и типично для всех персонажей.
Двингер один из тех, кому досталось особенно тяжело, потому что он уже, казалось бы, оказался вне опасности, он попал в Восточную Сибирь и планировал вернуться назад, а потом оказалось, что он находится не за линией фронта, а на самом что ни на есть фронте. И вот что он говорит: "В вас еще осталось что-то солдатское, а мы – гражданские пленные. Может быть, поэтому страдания так опустошают нас, что ничего больше не остается. Вы, понятное дело, шли на войну, шли воевать, знали, зачем и за что". И вот еще пара фраз, о которых я говорил вначале: "Для нас, гражданских пленных, это катастрофа. Мы бы уже не перенесли этого. А нас так тянет в отечество наше, мы так тоскуем по нашему немецкому порядку после всей этой здешней грязи, бесправия..." – и так далее.
Мне кажется, тут слово "порядок" очень важное. Потому что то, отличало Россию в это время, тем более для вполне благополучных западных людей, это чудовищный беспорядок, когда они становились, собственно говоря, заложниками и каждый день могли потерять жизнь. Мне кажется, это то, что определяет основной мотив этого номера "Россия во мгле", название которого мы позаимствовали из Уэллса, что понятно.
Елена Фанайлова: При том, что во вступительной статье к номеру, написанной Александром Мелиховым, есть отсылки и к Уэллсу, и к Джону Риду, то есть к классическому корпуса "иностранцы о русской революции", весь этот корпус, который предъявляет журнал, разрушает эти представления, весьма романтические, которые и у Уэллса существуют, и у Рида тем более. Оба, конечно, упоминают о насилии, но главное там – это романтический пафос преобразования, так сказать.
А я процитирую свою любимицу – Полин Кросби, которую не считаю бедной, она боевая абсолютно девица. Это жена американского дипломата, очень неглупая дама, которая занималась еще и какими-то благотворительными проектами в Петербурге, как я поняла по контексту ее писем к родне. Самое главное, что ее ужасает, это отсутствие порядка, это небезопасность, это уличное насилие, которое зашкаливает в тот момент, переходит все границы.
Александр Ливергант: Но она все-таки смотрит на переворот, на все то, что происходит, из окна особняка, что очень важно. То есть она не является реальным участником того, что происходит.
Елена Фанайлова: Это правда. И как только границы этого особняка революционные массы попытаются нарушить, только сделают намек на то, что они могут перейти, это вызывает безумную реакцию ее мужа, он берет в руки оружие. Он не стреляет, мы не видим, происходит ли это, но на этом приключения этой американской семьи заканчиваются, они отбывают на родину, судя по всему, тоже через Восток.
Так вот, Полин: "Что бывает, когда по улицам ходят вооруженные отряды? Сегодня утром шел один из них по Французской набережной, навстречу – русский офицер. Никто не сказал ни слова, но один из отряда поднял винтовку, выстрелил – и офицер упал замертво. Отряд в полном молчании прошел мимо, никто даже не взглянул на труп. Мой приятель, бывший тому свидетелем и рассказавший мне про это случай, не уверен, что стрелявший желал убить офицера, но не сомневается, что повода для стрельбы тот не давал. Только подумать, Петроград в руках бессердечной черни".
Эта дама застала еще Петроград в порядке, так сказать, и ей есть с чем сравнивать, поэтому такие эмоциональные высказывания она себе позволяет. В остальном она совершенно как хороший репортер описывает почти каждый день, что с ней происходит, а происходит немало интересного и даже удивительного. Самое удивительное, что они ходят в театр. И о театре – это еще один лейтмотив номера – я спрошу вас позже.
Александр Ливергант: Они просто пытаются жить обычной жизнью.
Ксения Старосельская: Один из героев нашего журнала творит театр. Некрасиво хвалить себя, хвалить журнал, но мне кажется, что этот номер удался. Хотя бы потому, что он необыкновенно разнообразен, и мы видим, как Лена справедливо сказала, совершенно непривычную картину, не пафосную, не романтическую, а картину живую, написанную сегодня, сейчас, сию минуту, даже если кто-то написал это несколько позже. И в результате получилось, что мы побывали где-то, отъехали на сто лет назад и увидели что-то неожиданное, хотя, казалось бы, нам уже продолбили голову, ну, людям старшего поколения, рассказами о том, что произошло.
Елена Фанайлова: И нам тоже! Все дети, родившиеся в Советском Союзе, знают эту историю наизусть.
Ксения Старосельская: Разумеется. А тут совершенно новый взгляд, разнообразный. Потом мы построили это хронологически, стараясь, чтобы читатель шел от начала переворота и дальше. Я позволю себе не согласиться с Александром Яковлевичем в том, что все герои, участники этого номера хотели бы оказаться в безопасности и поскорее от этого ужаса избавиться, вырваться из этого ада.
Кароль Вендзягольский во время польско-российских переговоров, в которых он принимал участие как представитель Пилсудского (вероятно, конец 1919 или 1920-й год)
Мой герой лезет в пекло! Кароль Вендзягольский родился в 1886 году, он молод, он был на войне. Он не имеет высшего образования, как сказали бы сейчас, он закончил всего-навсего кадетский корпус. Хотя он поляк, он родился в Литве, в шляхетском имении, своем родовом, но он российский гражданин, поэтому он учился в Петербурге, в кадетском корпусе. Поработал немножко в каком-то министерстве, в роли мелкого клерка, и был на войне, он воевал с немцами, и тут начались все эти события. Мы публикуем отрывок из его воспоминаний, а эти воспоминания он написал, когда его жизнь, начавшаяся необыкновенно ярко, отчасти с оттенком авантюризма, закончилась, увы, эмиграцией. В 1940 году ему удалось уехать из уже захваченной немцами Польши в Румынию, потом в Бразилию, и в Бразилии он и жил до смерти, работая клерком на заводе "Мерседес". Человек, который близко знал Савенкова, Керенского, Корнилова, Деникина, сотрудничал с Пилсудским, уже вернувшись на родину, закончил жизнь, оставшись только с воспоминаниями.
И почему он это стал писать: "Я понял, российский катаклизм распространяется столь широкими кругами, что путь самоизоляции недопустим, что российская революция не может не повлиять на судьбы мира, а значит, и Польши, а значит, и на мою судьбу, что нельзя полностью отгородиться от череды печальных событий". Это он объясняет, почему он участвует в этих событиях. А почему он пишет, он сказал немножечко по-другому: "Я пытался ясно, черным по белому написать, показать, что победа и триумф большевиков обрушились на Россию и на весь мир совершенно случайно. Не их силы и влияние победили, нет, проиграла слабость противника и небывалая неспособность сопротивляться демократов-интеллигентов".
Елена Фанайлова: Ольга, к вашему герою тоже трудно относиться равнодушно, потому что он человек с живым характером, яркий, темпераментный, настоящий испанец.
Ольга Кулагина: Я очень благодарна Татьяне Александровне Ильинской, которая нашла эту книгу и заодно познакомила меня с совершенно изумительным журналистом, который сейчас признан в Испании одним из лучших журналистов ХХ века, это Мануэль Чавес Ногалес. В свое время Ногалес искал русских эмигрантов в Париже, аристократов, потому что хотел подготовить репортаж, и его случайно в казино познакомили с танцовщиком Хуаном Мартинесом, который оказался невероятно интересным рассказчиком и человеком, способным к довольно глубоким обобщениям, с изумительной памятью. Ногалес очень заинтересовался его рассказом, и когда писал затем эту книгу, вложил, собственно, рассказ в уста самого Хуана Мартинеса, он как бы пишет эту книгу от первого лица. Хуан Мартинес провел здесь долгие годы, конец Первой мировой войны, смог вырваться отсюда только в 20-е годы. Плюс ко всему ему пришлось пережить Гражданскую войну в Киеве, который семь раз переходил из рук в руки. Он был человеком очень простым, во все это был очень вовлечен. И я хочу такую юмористическую цитату прочитать, потому что, как ни странно, он умудряется даже с чувством юмора некоторые вещи писать.
"Я не мог придумать, куда бежать от большевиков. И не из-за своих политических убеждений, которых у меня отроду не было, а из-за того, что большевики, хоть хорошие, хоть плохие, считали артистов кабаре людьми, недостойными существования, и мечтали нас побыстрее истребить. Через двенадцать часов после прихода красных все товары в Гомеле были конфискованы, а к дверям магазинов стояли очереди. Тут им не было равных. Одновременно велись аресты контрреволюционеров, конфискации, выдача пропусков и организация митингов. Митинговали везде и в любое время суток, в кафе, на перекрестках, во дворах. Даже в гостиных и спальнях тех домов, в которых они поселились. Распределять карточки и произносить речи – на это они были мастера, а вот накормить людей – другое дело. Сначала они не слишком третировали гражданское население и раздавали всевозможные обещания. Беда пришла, когда начались конфискации в деревне".
Он участвовал в агитбригаде артистической, которая ездила по деревням: "Придя в деревню, мы устанавливали на площади передвижной кукольный театр, а потом должны были с радостным задором созывать местных жителей. Когда вокруг нас собиралась вся деревня, мы уступали место пропагандистам-большевикам, и те, начав говорить, уже не могли остановиться. При появлении большевистских ораторов крестьяне кричали и свистели, но несгибаемые большевики разражались речами о Ленине и коммунизме, которым не было конца. Устав от этой галиматьи, крестьяне начинали уходить, и тогда на сцену снова тащили нас, артистов, чтобы мы не дали публике разбежаться".
Елена Фанайлова: Он, конечно, страшно наблюдательный, и понятно, что Ногалес дает ему язык, видимо, определенный стиль.
Ольга Кулагина: И надо сказать, что Ногалес сам побывал в советской России в 1928 году, то есть он как бы пишет это все, имея собственное представление об этом тоже.
Елена Фанайлова: Один из внутренних мотивов маэстро Хуана Мартинеса – это "непригодные вы". Вы выбрали очень точную цитату, потому что у него это лейтмотив: вы, большевики, ни к чему не пригодные ребята, вы пришли со своими лозунгами, а народ у вас некормленый и дико заброшенный. И в этом тексте, мне кажется, самые страшные описания насилия. Меня вообще поразил уровень насилия, разного, беззаконного, уличного насилия, но то, как это описано в этом тексте, это что-то незабываемое. Он бегает между городами, пытаясь найти наиболее безопасное место, и в этом смысле он как раз такой персонаж, который попал, как кур в ощип, вместе со своей возлюбленной женой. Это совершенно трогательное чувство, когда он ради нее преодолевает все препятствия военного времени, его там убить могут десять раз. Его описание казни жандармов в Петербурге и убийства в церкви в Москве – это что-то, что невозможно выключить из своего сознания после того, как ты это прочел. Описание расстрела крестного хода большевиками во время московских событий, которые, как выясняется, оказываются гораздо более кровавыми, чем в ноябре в Петрограде.
Александр Ливергант: О чем писал Бунин в "Окаянных днях", кстати.
Елена Фанайлова: Да, но здесь, поскольку это представлено как свидетельские показания, будь то Камилла Дюдан и книга "Красная Россия" или репортаж шведов, это совершенно поражает. Я права в своем чувстве или нет? Мы, конечно, знаем о том, что Гражданская война была ужасна, но в силу того, что это заштампованные уже высказывания, это все не воспринимается, а новая идеология говорит нам о том, что все в нашей истории было совершенно прекрасно, все заслуживает внимания, только вот распад Советского Союза был величайшей геополитической катастрофой. Меня совершенно этот уровень уличного насилия убил.
Александр Ливергант: Я хотел сказать два слова о Камилле Дюдан. "Россия во мгле" – мы прекрасно понимаем основной смысл этого названия, но есть и дополнительный. Дело в том, что даже самые блестящие западные умы плохо понимали и до сих пор понимают, что происходило с 1917 по 21 годы. Когда читаешь, что об этом думает тот же самый Черчилль или Сомерсет Моэм, все те, кто так или иначе были связаны с этим, видишь, насколько они не понимали происходящие события. Так вот, Камилла Дюдан в этом отношении является исключением. Она пишет очень точные вещи. При том, что она ни с кем из них близко связана не была, но она вот разобралась в том, в чем очень многие не разобрались. Ведь если взять все эти отрывки и соединить их вместе, получается такой своеобразный пикарескный роман, когда герои заботятся в основном о том, чтобы, скажу грубо, спасти свою шкуру, и, конечно, не вникают в то, что происходило наверху. Камилла Дюдан в этом отношении – это некоторая попытка анализа того, что происходит. Но в целом, мне кажется, основное ощущение от всего того, что мы читаем, это ощущение хаоса и насилия. Нам внушали, что народ пошел за большевиками, и это чистая правда, народ за ними пошел, но он пошел в результате насилия. Об этом Ногалес много писал. И теперь, прочтя все это о начале революции, мы понимаем, откуда брались эти крестьянские бунты, которые потом подавлял Тухачевский и Красная армия, антоновские мятежи и так далее.
Елена Фанайлова: Кстати, ткань номера очень напомнила мне фильм Андрея Смирнова "Жила-была одна баба", который на хрониках с 1914 по 1930 годы построен, Антоновское восстание. Я тогда спрашивала у историков, насколько точно там все изображена, меня тоже там уровень насилия потряс, и мне сказали, что даже маловато, вы не представляете, что хранится до сих пор в спецхранах, о каком уровне самоубийственного поведения русского народа идет в этот момент речь.
Александр Ливергант: В воспоминаниях Радолы Гайды и в воспоминаниях Эдвина Эриха Двингера видишь еще одну вещь, которую от нас скрывали и которую мы не понимали: это особое положение Сибири. Сибирь была в смысле отношения к большевикам, гораздо здоровее, и вообще говоря, если представить себе, что Сибирь осталась свободной от большевиков, очень может быть, что наши сибирские территории зажили бы совсем по-другому. Судьбы и Гайды, и Двингера тоже примечательны, они в свое время стали большими противниками России. Ведь и Двингер, и Гайда были затем близки к нацистам.
Елена Тепляшина: Мне очень понравилось слово "авантюризм", я бы его применила и к своему герою. Вторая мировая война на пороге, он, если верить биографическим данным, уходит в ряды сопротивления чехословацкого, и в 1945 году его чехословацкая уже Госбезопасность арестовывает за пособничество нацистам. И из тюрьмы он выходит уже за несколько месяцев до смерти своей, в декабре 1947 года. То есть человек разносторонний, и, что называется, сложной судьбы. И против всякой власти. В 1918 году он был колчаковским генералом, но буквально в том же году он успел с ним поссориться и лишиться всех регалий. Слава богу, в 1920 году его уже эвакуировали во Францию из Владивостока, и таким образом он все-таки попал домой. Оказался в совершенно чудовищных условиях, потому что, насколько я понимаю, почти все здесь были гражданские лица, а он военный, человек, привычный к насилию, может быть, что его и отличает от многих представленных. И Гайда очень молод, ему в 1918 году 26 лет, он родился в 1892 году. И вот что он пишет: "После телеграммы Троцкого"... А телеграмма Троцкого была о том, что у чехословаков надо отбирать оружие, их надо разоружать, и если понадобится, то и силой, каждый чехословак, который будет найден вооруженным на линии железной дороги, то есть Транссибирской магистрали, должен быть расстрелян на месте. Каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооруженный, должен быть выгружен из вагонов и заключен в лагерь для военнопленных. И вот он пишет: "Надо было принять решение и выбрать меньшее из двух зол – ждать, когда на нас нападут, и обороняться, или напасть самим. В первый раз столь тяжкая ответственность легла на мои плечи". Ему 26 лет, он очень молод еще! Чем занимается современный молодой человек в 26 лет? Ну, аспирантура, попытки найти свое место в жизни... "Правда, почти все мои люди были настроены так же, как я, но все же ответственность за их жизнь лежала на мне. Я был убежден, что если на нас нападут, мы не сдадимся и станем сражаться до последнего человека. Я принял решение". То есть это самое решение – пробиваться с боями во Владивосток. Мне кажется, эти слова ужасно трогательные для военного человека, в общем-то, наверное, жестокого.
Елена Фанайлова: Ксению Яковлевну попрошу рассказать нам немного о Карле Вендзягольском. Большая украинская часть в его воспоминаниях. Что тоже поразительно, украинскую историю революции мы знаем, извините за упрощение, по "Белой гвардии", и когда я читала эти мемуары, эту часть книги, я сожалела, что мало читала именно об этом периоде трагической жизни Украины, Киева, который шесть или восемь раз переходил из рук в руки. Венцегольский попадает в немецкую тюрьму, в частности, и там у него происходит встреча с крысой, если говорить про смешное или про трагикомическое в этом всем. А трагикомического там тоже очень много.
Ксения Старосельская: Я выбрала эту часть, посвященную Украине, по той самой причине, по которой и вам это было интересно. Я сама меньше знала, и читала с особым увлечением, потому что у него интересны в равной степени как эпизоды Первой мировой войны, которую он проводит на фронте, становится членом и потом председателем Ревкома 8-ой армии, и как он почти участвует в корниловском мятеже, и как он очень близко общается с Савинковым, фигура необыкновенно яркая и интересная, о котором написано очень много, но он его видит с совершенно другой стороны, они проводят вместе несколько месяцев, путешествуют из Петрограда в Новочеркасск, в Ростов, где в это время формируется Добровольческая армия, и оттуда их пути расходятся.
Елена Фанайлова: Очень интересные воспоминания о Новочеркасске, просто поразительные.
Ксения Старосельская: Да, и этого мы тоже нигде не читали. Ну, наверняка об этом написано, но это свидетельство живого человека, который попал, благодаря Савинкову в данном случае, которому он сопутствовал, и который стал членом Политсовета, в только образующуюся тогда Добровольческую армию. Но поскольку от Савинкова хотели избавиться руководители белого движения по разным причинам, и их услали просто из этого политсовета, и у Савинкова была своя задача, а Вендзягольского отправили в Киев, где он служил трем разведкам, говоря грубо. То есть его отправили, так сказать, в командировку, отправило руководство образующейся Добровольческой армии, с одной стороны. С другой стороны, он связался там со своими бывшими сослуживцами по армии, с которыми он вместе творил Февральскую революцию на фронтах Первой мировой войны, будучи членом Революционного комитета, кто-то из них тоже оказался в Киеве, и они организуют борьбу населения с немцами, не брезгуют и заключать какие-то временные союзы с большевиками, потому что у них общая задача. И плюс третья его, так сказать, ипостась там – это, как только Польша получает независимость, вернее, перед тем, как Польша получила независимость, но уже понятно, что дело идет к этому, туда приезжает представитель Пилсудского, в Киев, тайно, разумеется, и он тайно с ними встречается. И после этого, когда ему удается из Киева попасть в свободную, наконец, Варшаву, он после этого по поручению Пилсудского приглашает в Варшаву Савинкова, поскольку в Варшаве в 1919 году, перед началом советской или большевистской, по-разному ее называют, Польской войны туда собираются очень многие эмигранты. И Вендзягольский, будучи то ли русским, кстати, он писал и по-русски тоже, хотя тут я переводила с польского, он пытается каким-то образом объединить русские антибольшевистские силы с поляками. Но оказывается, он слишком благоволит к русским, поэтому ему приходится уехать в свое имение, и он в 1920 году перестает заниматься любой политической деятельностью.
Кароль Вендзягольский в Румынии, после бегства из Польши, в 1940-м
И вот в Киеве он попал к немцам в тюрьму, в карцер даже его отвели: "Это была сущая нора, размер – шесть шагов на три. Пол то ли бетонный, то ли из плотно утрамбованного щебня". Он еще наделен, я считаю, литературным даром, поскольку это все довольно интересно, хотя ничего не придумано. "Все это я успел разглядеть до того, как за мной закрылась дверь. Но заметил я кое-что еще: пока один охранник на меня орал, другой незаметно бросил на пол камеры какой-то сверточек. Заскрежетал в замке ключ, и я остался один. Я всю жизнь боялся крыс, не только брезговал – боялся. "Как баба", – презрительно говорили в детстве у нас дома. Позже я вообразил, что в моих предыдущих воплощениях крысы сыграли прескверную роль, возможно, они сожрали меня живьем, возможно, съели мой труп, а может быть, во мраке Средневековья меня подвергали пыткам с участием крыс. Так или иначе, я полагал, что моя особая чувствительность – отголосок давних мучений, повлиявших не только на состояние нервов, но и на ход мыслей. Мне никак не удавалось себя убедить, что крыса – такой же зверь, как волк или кабан, и должна вызывать лишь охотничьи эмоции". А он – охотник. "Со своими страхами я боролся всю молодость. По примеру знаменитого Дурова, с успехом дрессировавшего крыс, заставлял себя, постепенно преодолевая страх и отвращение, привыкать к посаженным в клетки зверькам. Иной раз наши отношения становились настолько интимными, что очередной питомец поселялся у меня в кармане, ползал под кадетским мундиром, а порой, когда я отвечал у доски, высовывал мордочку из воротника. Аудитория покатывалась со смеху, к удивлению преподавателя, не понимающего причины веселья тридцати балбесов, воззрившихся на своего однокашника, выводящего мелом тригонометрические формулы". Это он учится в кадетском корпусе в Петербурге. "Тем не менее, случалось, что утром прирученная крыса впивалась острыми, как иголки, зубами в приветственно протянутую руку".
В общем, ему в ногу впивается крыса в этом карцере, в котором он сидит, и крысы, потому что их много. Но поскольку один солдат, который оказывается с польских территорий, ему приносит бутылку, он забивает эти щели, в конце концов, осколками, таким образом он крыс побеждает. Но дело в том, что это как бы такое юмористическое описание, но одновременно его выводят на казнь, он уверен, что его сейчас повесят, и его спас человек, который был эсером, по-моему, которого поймали, когда он бросал бутылку с зажигательной смесью в полицейского начальника, и он был приговорен к повешению. В маленьком дворике, в каком-то закутке этой тюрьмы была уже приготовлены виселица, священник, и страшный изверг, немец, надзиратель этой тюрьмы, и этот молодой человек, избитый, окровавленный, стоя под виселицей, говорит, что он с Вендзягольским никаким образом не связан, а они все же были знакомы. Так что ему пришлось пережить не только встречу с крысами, но и встречу со смертью. Но это просто одна из маленьких деталей, которая свидетельствует о том, как это написано, и что это был за человек.
Елена Фанайлова: И еще там есть прекрасная встреча с его родным братом, когда они притворяются, что они друг друга не знают, тоже очень смешной эпизод. Они вынуждены притворяться, что находятся на разных политических позициях, у них есть старые семейные счеты друг к другу, что не менее забавно, и они разыгрывают всех, кто их пытается как-то задержать.
Возвращаюсь к теме театра, которая меня страшно занимает во всей этой экспозиции, так сказать. Мы уже не говорим о том, что герой по имени Хуан Мартинес просто человек театра, и для него вся жизнь, видимо, театр, хоть и трагический...
Александр Ливергант: Они все, в сущности, становятся людьми театра.
Елена Фанайлова: Да, и мне кажется так. И рассказ о бале-маскараде дочери шведского священника, Тура Гармтекс рассказывает о том, как она попадает в 1918 году на бал-маскарад, который устраивается в Петербурге, и там действительно бал сатаны. Это абсолютно булгаковская история, когда встречаются авантюристы всех мастей, от белых до красных, и она танцует с каким-то вроде бы офицером, а потом выясняется, что он просто вор, у которого полные карманы драгоценностей. Вы про театр тоже думали как про линию номера?
Александр Ливергант: Ну, мы не специально думали, но она нарисовалась.
Елена Фанайлова: Театр абсурда – хочется сказать, и понятно, из чего Хармс вырос...
Александр Ливергант: Есть же даже словосочетание – "театр революции", только в это словосочетание вкладывается торжественный смысл, а на самом деле это гораздо более заниженное представление.
Елена Фанайлова: Мне показалось, что тогда не кино было важнейшим из искусств, а театр. И Полин Кросби пишет о том, в каком восторге она от русского театра. Революция на дворе, а каждый вечер Карсавина танцует, то есть все происходит одновременно, и это почти не укладывается в голове.
Ксения Старосельская: И тоже самое было в Москве, когда уже в Петрограде был переворот, а они еще не поняли, что их ждет.
Александр Ливергант: Кстати, у Кросби есть этот мотив, который свойственен вообще любому обывателю, и я не вкладываю в это слово ничего негативного: да, действительно, ужас, но он скоро пройдет, все восстановится, и мы начнем жить так, как жили раньше. И в этом смысле настроение конца ее переписки резко отличается от начала. Она понимает, что это безысходно, что это надолго, и надо мотать удочки.
Елена Фанайлова: Я хочу вернуться к той мысли, что они редко говорят, герои вашего собрания, о теории революции. Возвращаясь к моей любимице Кросли: у нее есть такой момент, она ничуть не хуже политического аналитика выступает, хотя при этом говорит: "Я не решаюсь заниматься политикой, я вам описываю факты, как я их вижу. Мнения о способах спасения России могут расходиться, но, вероятно, никто из знающих людей не станет отрицать, что спасти ее можно только силой. Сила у России была, но ее следовало применить иначе, с большим толком. Фактически нынешняя заваруха, не могу придумать более подходящего слова, и порождена силой, но это неорганизованная темная сила масс. Тщательно все обдумав, я прихожу к выводу, что причин краха России много, назову лишь некоторые: личные амбиции выдающихся людей во временном правительстве, непрактичный идеализм остальных его членов; неспособность союзников понять, что тут происходит, и как следствие, недостаточность усилий по предотвращению катастрофы; национальные особенности образованных русских, которые предвидели, что грозит стране, но оказались неспособны предотвратить катастрофу; национальные особенности необразованных русских, которые желали надвигающихся событий и всячески им способствовали; успешные действия немецких агентов по ослаблению военной мощи России; возможности, использованные умными фанатиками, умеющими играть на чувствах необразованных масс". Она несколько раз подчеркивает роль Германии в своих письмах.
Вполне себе политологический анализ, я бы сказала, эта простая американская обывательница позволяет себе. И вот что она пишет о феврале: "Я начинаю с Февральской революции, о ее событиях и деятелях можно написать целую книгу, но в апреле 1917 года Россия была далека от краха. В это время в Петрограде была возможность без особых усилий перестроить самое удивительное государство из когда-либо существующих в истории. Такая возможность больше не повторится".
И к Хуану Мартинесу хочу еще вернуться. У меня есть из него одна цитата, одна из самых важных для меня, как человек объясняет союз народа с большевиками: "Деморализация белой армии подтолкнула многих на сторону красных. Вы думаете, потому что красные казались людям лучше белых, не такими мясниками и деспотами? Ничуть, иллюзий никто не питал. Просто красные голодали вместе с народом, а белые нет. Трудно поверить, но именно эта причина склонила чашу весов и в конечном счете решила исход Гражданской войны".
Ольга Кулагина: Чавес Ногалес никогда не был сторонником никакого насилия, и собственно говоря, поэтому его имя было забыто на долгие годы сначала фашистской Испанией, а затем уже в демократической. Потому что он эмигрировал из Испании в 1936 году и написал в одном из своих репортажей, что он не хочет ассоциировать себя ни с одной из банд, и по-видимому, для испанца это сейчас непозволительная роскошь, и плата за эту роскошь – потеря отечества. И продолжая эту цитату, которую вы начали, он пишет о том, что "в глазах обнищавшего, голодного народа так же зверствовали одни, как и другие. Если белые были тиранами, то красные им не уступали, и одинаково попирали все божеские и земные законы как те, так и другие. Но красные были убийцами, терпевшими голод, а белые – убийцами сытыми, поэтому между голодающим народом и красноармейцами возникла некая солидарность. Объединенные голодом, большевики и не большевики вместе ополчились против белых, у которых был хлеб. Так победил большевизм. Тот, кто говорит иное, лжет, или не был там, или не хлебнул как следует той жизни".
Елена Фанайлова: Я вот еще о чем хотела спросить. Мартинес несколько раз упоминает о судьбе евреев в Киеве того времени. И одной из причин не поддержки населением белого движения был антисемитизм, который выражал себя в погромах и в зверствах. Я верно эту линию понимаю? Он иностранец, и он это замечает.
Ольга Кулагина: А замечает он это потому, что был похож на еврея, и он все время боялся, что его примут за еврея и тут же линчуют где-нибудь на улице.
Елена Фанайлова: Во вступительной статье Александра Мелихова говорится о грандиозности, свирепости и безумии русской революции. Он вспоминает Булгакова, который в известном письме говорит о том, что нельзя пародировать русскую революцию, она слишком грандиозна, это то событие, над которым невозможно ни смеяться, ни пародировать его, ни сделать карикатуру. Ваши впечатления – безумия, священности, грандиозности, свирепости, ужаса – чего здесь больше? Что вы почувствовали в результате вашей работы?
Ольга Кулагина: Я здесь совершенно согласна с Александром Яковлевичем, что первое впечатление, когда прочитываешь эту вещь... Мы все, конечно, много чего читали, но это были авторы, вовлеченные в события и, безусловно, поддерживающие какую-то сторону, в советское время они были за красных, потом за белых, по-всякому. А здесь мы увидели просто человека, который очень далек, он, в общем, где-то даже мещанин, как он сам говорит, не имеет никаких политических взглядов, и этот человек попадает в эту мясорубку, из которой он просто мечтает выбраться живым. И описывая эту всю фантасмагорию, он в какой-то степени очень хорошо характеризует нашу страну, и к современности это тоже имеет отношение, мне кажется.
Елена Фанайлова: И я это про это думала, правда. Так много того, о чем ты думаешь сегодня, что связано с тем временем...
Ольга Кулагина: Да, это настолько пересекается, что я прочитала и подумала, что для меня это просто было большой неожиданностью. Я думала: ну, что нового я еще здесь прочту, я ведь все уже знаю... Но оказалось, что этот взгляд создает довольно пессимистичную картину.
Елена Тепляшина: Если списать со счетов антисемитизм и заигрывание с национального разлива фашизмом, наверное, да, мой герой человек сильный, который смог принять решение и его придерживаться. Это неоднозначная фигура, которая заставляет в себя всматриваться. Меня больше всего удивило чувство национального достоинства, как ни странно. Может быть, на фоне всего этого оно как-то ярче проявилось. И если позволите, еще небольшая цитата, митинг он описывает в Сибири: "Речь Кураева, одного из большевистских начальников, напыщенная, демагогическая, могла бы произвести впечатление на человека неграмотного и невежественного. Но у наших легионеров она только возбудила сильнейшее негодование. Несколько солдат достойно ответили ему". А речь еще о том, что на этот митинг не пустили офицеров, чтобы было проще воздействовать на простых солдат. "Если кто хочет наше оружие, пусть придет и возьмет. Победить мы можем только со своими офицерами. Такими были их слова. Но лучше всех ответил по-русски один из братьев". И очень важно, что он все время этих солдат называет братьями. "Мы чехи, и ничего больше". Ну, и дальше он понемножечку выползает из этой страшной темы: "Чтобы наши солдаты все-таки осознали свой "фанатизм" и свои ошибки, слово взял Меникин. Однако его речь оказалась еще хуже речи Кураева, нелепой до невероятности. Меникин среди прочего доказывал, что союзники не собираются вести нас на французский фронт, а вместо того отправят в Африку умирать взбунтовавшихся нищих негров. Подобных глупых вымыслов он привел несколько к вящему раздражению и веселью слушателей. Конец его болтовне положила сама природа – разразилась сильнейшая гроза".
Александр Ливергант: Нас с советских времен учили, что революция, русская ли, французская, английская, – это торжество человеческого духа, и этот номер, мне кажется, и в этом его, вероятно, основная заслуга, лишний раз свидетельствует о том, что революция, как и война, чужды человеческому духу. И революция, как и война, поднимает с земли, из-под земли все самое гнусное, что есть в человеке.
Ксения Старосельская: Я не могу полностью с этим согласиться. Мне кажется, что, какие бы благородные помыслы и стремления ни были у человека, человек попадает в нечеловеческие условия, с одной стороны, и ему очень трудно оставаться человеком, но это вовсе не означает, что он заслуживает прощения. Кроме того, стихия, наверное, всегда несет опасность, а разбушевавшаяся стихия, возможность не сдерживать себя – это очень страшно. И это я увидела здесь, и это очень пугает, потому что человеческая природа не сильно меняется за сто лет. Я думаю, она и за сто тысяч лет вряд ли бы поменялась. И если, не дай бог, нас ждет какой-то всплеск этой стихии, то нельзя уповать на то, что мы выйдем целенькими из этого.