В аду телеэкрана

Заторможенные зрители-сомнамбулы шевелятся перед телеэкранами в своих квартирах и смотрят бесконечную информационную программу. Что-то странное творится в России: толпы энтузиастов участвуют в крещенских купаниях, а из проруби, смущая верующих, выбирается водолаз с воплем "Иисусу было тепло!". Вокруг проруби существуют и творят новости президент Булат Царев, беглый олигарх, художник, омоновцы и говорящая щука. Еще одного героя по имени Афанасий Китин играет поэт Андрей Родионов, и все персонажи, включая телеведущих, говорят стихами, которые он написал вместе с Екатериной Троепольской.

Новый фильм Андрея Сильвестрова "Прорубь" был задуман на фестивале экспериментального кино в Канске, а средства на его съемку собирали методом краудфандинга. Это один из редких примеров удачи полностью независимого проекта, который, несмотря на свою необычность, вышел в обычный прокат.

Разговор с Андреем Сильвестровым записан после показа "Проруби" в Екатеринбурге, в Ельцин-центре.

Андрей Сильвестров в программе "Культурный дневник"

– Фильм начинается как сатирическая комедия, но во второй части появляется автор, поэт Андрей Родионов. И это уже драма, напоминающая историю Орфея и Эвридики, потому что его персонаж Афанасий Китин спускает в прорубь, как в ад, за своей утонувшей женой. Вы тоже видите это разделение фильма на две части?

– Да, так фильм устроен. Самое важное, что мы искали новый язык и новый тип коммуникации со зрителем. У нас был показ в Ельцин-центре, там был технический сбой, и начало, где заторможенные люди, показали два раза. Почему так произошло – неизвестно, но больше половины зрителей восприняли как должное, что необходима такая репрезентативность. Если мы говорим о новом языке, о новом типе восприятия, то самое важное в кино – это с кем себя отождествляет зритель: кто "я", смотрящий на фильм. Когда вы смотрите обычное или прекрасное приключенческое кино, то вы себя ассоциируете с главным героем или с главной героиней, зрителю дана возможность пережить приключения киногероев. Здесь же мы предлагаем другой тип аттракциона, где зритель может себя отождествлять только с телезрителем, то есть с этими заторможенными фигурами. В этом смысле если говорить о путешествии в ад, то изначально, даже когда идет "веселая" часть, зритель опускается в ад, в ад медиа, в ад виртуального пространства. И дальше уже вслед за зрителем туда спускается автор, поэт Андрей Родионов, в попытке через любовь вернуть нас обратно в нашу очень счастливую жизнь. Так бы я интерпретировал то, как мы сделали эту форму.

– Телевизор – главный герой фильма да и, наверное, всей российской жизни. Экран телевизора – это и есть прорубь.

– Да, это такая очень ясная, очень одноходовая метафора, где мы прорубь равняем с телевизором, через который современный российский человек, да и не только российский, проваливается в виртуальную реальность. Есть ли из нее выход – это большой вопрос.

Анна Монгайт в фильме "Прорубь"

– Первая часть сделана как эфир телеканала "Дождь", вы работали с телеведущими Денисом Катаевым и Анной Монгайт. Но сомнамбулические зрители, которые смотрят их передачи, – это все-таки зрители других российских каналов.

– Мне кажется, здесь есть определенное допущение. Все-таки Анна Монгайт и Денис Катаев играли не самих себя, а некоторых усредненных телеведущих, и это у них хорошо получилось. Сам тип интонации, сам тип ведения несколько отличается от того, как они достаточно свободно себя ведут на "Дожде". В этом смысле я не говорил бы о конкретном телеканале, и такую задачу мы не ставили, поэтому мы не снимали, например, хотя такая возможность была наверняка, в интерьерах "Дождя". Мы построили другие, более усредненные интерьеры. Это скорее образ любого телевидения, независимо от его ориентации. Тем более что (об этом все время говорят авторы пьесы – Андрей Родионов и Катя Троепольская) практически все новости, которые звучат в фильме, – это реальные новости. Чуть-чуть они переиначены: например, речь Космоловского в нашем фильме – это практически один в один то, что говорит Анатолий Осмоловский. Нет ничего придуманного, все это так или иначе могло быть в репортажах любых телеканалов, от НТВ до "Дождя".

– Мы с вами разговариваем в очень странное время, когда какие-то непостижимые люди угрожают сжигать кинотеатры, даже один в Екатеринбурге, где вы как раз сейчас находитесь, чуть было не взорвали недавно. Поскольку ваш фильм о крещении ледяной водой, спрошу, что вы обо всем этом думаете?

– Я сейчас говорил с одним очень уважаемым мною режиссером, и он мне рассказал, что в одном из тоже очень уважаемых мною театров он должен был ставить пьесу, где был затронут определенный религиозный аспект. Он должен был приступить к репетициям буквально через две недели, но этот проект закрыли. Из чего мы делаем вывод, что усилия госпожи Поклонской оказались достаточно удачными. Теперь даже очень уважаемые и административно сильные театры или другие культурные организации десять раз подумают, связываться или нет.

Таким образом, партия запретов одержала невероятную, очень крупную победу в этом скандале с "Матильдой". Казалось бы, фильм выходит в прокат, все должно быть хорошо, но любой администратор сто раз подумает, связываться или нет. Факт самоцензуры в этом случае заработал. Я уверен, что это очень негативное явление, оно у ребят получилось, ребята добились необходимого результата. Не надо ни секунды думать, что они проиграли.​

Михаил Ефремов в роли Олигарха

– Вашего фильма эти запреты не коснулись. Вообще странно, что такой фильм, причем не очень стандартного формата, 65 минут, вышел в самый обычный прокат и стоит в расписании рядом с фильмом "Крым" или фильмом "Блэйдраннер" и не только в Ельцин-центре, а в самых обычных кинотеатрах.

– Да, это очень смешно, что в рецензиях: "Смотрите на этой неделе "Крым", "Прорубь" – мы шли родственниками. Тут есть две детали: надо понимать, что мы совсем независимый проект и не участвуем в распределении бюджетов. Любым людям, которым интересно распределение бюджетов (они за них в первую очередь ведут административные войны, включая разные операции, как было устроено с "Матильдой"), мы неинтересны; пока они на нас закрывают глаза – делайте что хотите. Другой момент, что кинотеатры выставляют звук определенным образом: условно говоря, есть рисочка звука, они ставят на 4–5, а наш фильм надо смотреть с рисочкой на 7. Они говорят: нет, громковато, зрителю некомфортно. Благодаря этому теряется большая часть того высказывания, которое мы делаем, она заложена в том числе в этом физиологическом воздействии звука. Я ни в коем случае себя не сравниваю, но ты пришел в консерваторию, а там поставили стенку между оркестром и зрительным залом и звук потише сделали, чтобы зрителя не тревожить. А то бывает, особенно в симфонической музыке, громковато звучит, слушатель может потревожиться. Так и здесь. Из чего я понял, что, наверное, наш выход в прокат – это все-таки была ошибка, такого типа проекты надо показывать эксклюзивно при правильно выстроенном звуке, цвете, свете, контролем за этим, тогда он работает. А так он где-то болтается на каких-то сеансах, кто-то, конечно, смотрит, но это скорее среднестатистическая погрешность, большого успеха мы не имеем в прокате, к сожалению или к счастью.

В подводном царстве

– Один из рецензентов сказал, что "Прорубь" – это скорее видео-арт или даже материал для видеоинсталляции, то есть его нужно показывать в пространстве галереи. Согласитесь?

– Это распространенное мнение, но фильм сделан для кинопроката, для кинотеатрального просмотра. Это произведение так устроено, что оно в полной мере работает в кинотеатре, особенно хорошо работает в IMAX. Мы показывали во Владивостоке в IMAX – там этот фильм живет. Другое дело, что мы так или иначе работаем с тем, что называется современным искусством, и на этом пересечении современного искусства и современного кинематографа этот фильм сделан. Показывать его в галерее невозможно, там нет для этого никаких условий. А как сделать так, чтобы зрителя, который ходит на биеннале, на выставки современного искусства, просто интересуется искусством, как его привести в кинотеатр на обычный сеанс – это большой вопрос. Видимо, зрителю, который ходит в музей, не хочется ходить на какой-нибудь дневной сеанс в кинотеатр, он не доверяет такого типа удовольствию, ему кажется оно слишком простым. Поэтому мы (в каком-то смысле рецензент прав) не получаем нашего зрителя. Но с точки зрения технологии он не прав. Я мечтаю о кино будущего, когда люди, интересующиеся современным искусством, смогут его смотреть в кинотеатральной обстановке. Над этим, как вы знаете, много работаю.

– Ведь прорубь – это, помимо всего прочего, еще и главное произведение русского авангарда – "Черный квадрат"...

– Да, это правда, они рифмуются друг с другом. Этот провал, который начался в начале века, конечно, он обозначен "Черным квадратом". Поэтому, наверное, неслучайно, что такого типа фильм сделан в современной России.

Съемки фильма "Прорубь". Уносят Андрея Сильвестрова

– Пьеса Родионова и Троепольской "Прорубь" была написана для фильма или существует в театре?

– Изначально этот проект делался как фильмический, мы придумывали кинопьесу, киносценарий. В какой-то момент работа над фильмом застопорилась по техническим, финансовым и другим причинам, и мы себе позволили поставить пьесу в Центре Мейерхольда. Это был очень важный, интересный опыт. Я теперь в будущих проектах буду учитывать этот опыт. Считаю, что для современного кино опыт перформативный, опыт театральной постановки, которая предшествует фильму, изучение возможности материала в театре очень важны. Следующий проект, "Чудо-Юдо", посвященный хасидским сказкам, мы планируем начать как лабораторию в театре и потом уже приступать к съемкам.

– Когда на театральной сцене персонажи говорят стихами – это вполне привычно для зрителей и для постановщика, но в кино, наверное, работать с таким материалом сложнее?

– Да, но есть прекрасные опыты. В этом смысле мы не то чтобы первые, был прекрасный фильм "Ромео и Джульетта", и не один. Были классические фильмы Козинцева по Шекспиру тоже. Это не является какой-то запредельной новостью, но всегда есть одна проблема, вы абсолютно правы, что театр привык к условному пространству, он по-своему решает это условное превращение в том, что зритель воспринимает как безусловное и чему он может сопереживать. В кино любая условность, любая метафоричность очень опасна, она сразу лишает зрителя контакта с произведением. В этом смысле, конечно, одна из главных задач была – сделать поэтический абсурдистский текст безусловным, чтобы зритель его воспринимал как нечто абсолютно нормальное. В этом смысле через такой абсурд, которым обладает телевидение, мы решили эту проблему. Более того, иногда, включая радио в машине (или телевизор, не дай бог), я смотрю на дикторов, и мне действительно кажется, что они все говорят стихами, мне становится смешно. Потому что эта ритмика речи, в ней есть один эффект – диктор не думает, о чем он говорит, ему вообще все равно, он читает телетекст, его речь абсурдна. Это удивительный эффект, который мы когда-то с Юрием Лейдерманом открыли на проекте "Бирмингемский орнамент", где дикторы читали еще более абсурдистский текст. Мне кажется, это еще работает и как определенный антидот: после просмотра "Проруби" тебе становится смешно смотреть новости.

– Единственная реплика, которая вырывается из этого поэтического потока, звучит так: "Иисусу было тепло!". Это кричит водолаз, который вылезает из проруби. Он похож на Энтео, но, может быть, вы кого-то другого имели в виду.

– Тут скрестили двух персонажей замечательных – это действительно Энтео, с одной стороны, а с другой стороны – Дмитрий Пименов. Он был больше похож на Дмитрия Пименова, но в ходе общения с прорубью начал мимикрировать в сторону Энтео.

– Президент по имени Булат Царев совсем не похож на того президента, о котором мы думаем... Скорее на Мавроди.

– Дмитрий Брусникин – красивый, высокий мужчина, с хорошим голосом, на Мавроди он не похож. Это очень правильно, что мы в этот момент ушли от пародийности, которая сразу же дала бы лишнюю коннотацию, все бы сместилось на вопрос, похож ли актер на этого президента и как вы себе позволили пародировать. Это была бы еще одна лишняя коннотация, которая и так очевидна. Потому что сам текст и сам образ очевиден, более-менее вечен для российской власти. Особенно мне это из Ельцин-центра уместно говорить.