Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода - радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа, как известно, не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Полина Осетинская, знаменитая пианистка, у меня сегодня в гостях.
(Видеосюжет о Полине Осетинской. Закадровый текст:
Cлава Полины Осетинской пришлась на эпоху перестройки, хотя к политике десятилетняя на ту пору девочка не имела никакого отношения. Она просто играла на фортепиано, из-за которого ее едва было видно, сложнейшие произведения мировой музыки, за несколько дней разучивая труднейшие концерты и составив к своим десяти годам колоссальный исполнительский репертуар. Журналисты нарекли ее ангелом перестройки, связав воедино это музыкальное чудо и чудо обновления страны, которую еще недавно называли «империей зла».
Своими успехами, помимо собственного дарования и усердия, Полина была обязана отцу, все силы бросившему на алтарь карьеры дочки-вундеркинда. Но в 1988 году 13-летняя Полина сбежала из отцовского дома и в телеэфире рассказала, что все эти годы отец ее избивал, превратив не только занятия музыкой, но и всю ее жизнь на протяжении шести с лишним лет в непрестанное издевательство и унижение. Позднее уже взрослая Полина подробно описала свое детство в книге воспоминаний. Вот лишь два фрагмента:
"Врачи обнаружили у меня двадцать пять хронических заболеваний в стадии обострения, предъязвенное состояние и вегетососудистую дистонию. Несмотря на это, пребывание в больнице стало для меня раем: когда через месяц пришел доктор и сообщил, что меня выписывают, я бросилась ему в ноги и умоляла, чтобы он этого не делал. Доктор сжалился и оставил меня еще на пять дней. Несколько раз отец забирал меня из больницы играть концерты, кажется, чуть ли не в клубе железнодорожников. Ни одного шанса пропиариться не упускалось…"
"Отец подошел, одним движением сверху донизу разодрал на мне платье. Несколько раз ударив, швырнул головой об батарею в противоположном углу комнаты, протащил по полу и усадил голой за рояль, проорав: "Играй быстрее, сволочь!" Я играла, заливая клавиатуру и себя кровью. В комнате было пять мужчин. Но ни один из них не пошевелился, и двадцать лет это не перестает меня удивлять".
Так рухнул еще один прекрасный миф эпохи перестройки. А вскоре – и сама перестройка.
Но не рухнула сама Полина. И это – главное в ее истории. Она нашла в себе силы преодолеть тяжелейший кризис и по сути дела начать жизнь заново. Она стала всемирно известной пианисткой, она вновь на гребне успеха, и, глядя на эту необыкновенно красивую женщину, невозможно предположить, что она в своей жизни пережила).
Студия
Леонид Велехов: Полина, я сказал "пианистка". Это правильно или все-таки "пианист"?
Полина Осетинская: Меня совершенно не коробит слово "пианистка". Я знаю, что многие женщины-поэтессы предпочитают называться словом "поэт". Да, конечно, музыкант - это звучит гордо, а музыкантша – унизительно. Но, что касается пианистки, то это все-таки не так ужасно звучит, как музыкантша.
Леонид Велехов: По-моему, это прекрасно звучит.
Полина Осетинская: Поэтому - пианистка, музыкант.
Леонид Велехов: Вместе с тем, в профессии все-таки очень сильное есть мужское начало, какой она требует энергозатраты!
Полина Осетинская: Вы совершенно правы. Поэтому самый распространенный обычно вопрос - почему так мало женщин- пианисток?
Леонид Велехов: Но сейчас-то их не очень мало. Раньше, вообще, чуть ли не одна Юдина была.
Полина Осетинская: Конечно! Еще была Гринберг. Была Ани Фишер. Но, конечно, в процентном соотношении женщин-пианисток меньше, потому что работа концертного музыканта и концертного пианиста - это тяжелая физическая работа. Мы работаем на износ. Мы летаем. Мы не спим. Мы прилетаем откуда-то или приезжаем на поезде, или на машине, не спав ночь, и играем концерт. Потом мы летим на другие гастроли. Мужчине это все переносить легче. А женщине, у которой есть, допустим, семья… Или, наоборот, нет семьи, потому что она не успевает ее завести…
Леонид Велехов: Или есть трое детей…
Полина Осетинская: Да, трое детей. Ей немножко сложнее восстанавливаться и работать. Понятно, что на женщине гораздо в этом смысле больше обязательств, что касается семьи и детей.
Леонид Велехов: А в вас есть мужское начало?
Полина Осетинская: А что, незаметно? (Смех в студии) Странно! Я думала, что это так очевидно!
Леонид Велехов: Как раз – нет, настолько вы женственны. Я чувствую, что оно есть, но вместе с тем как-то оно такое очень эффектно женственное, это ваше мужское начало. (Смех в студии) Вы действительно графских кровей?
Полина Осетинская: Кто вам сказал?
Леонид Велехов: Прочитал я.
Полина Осетинская: Есть такая смешная странная семейная легенда, что моя прабабушка согрешила с графом, в имении которого все наши предки были крепостными. И он, убегая от революции, прабабушке оставил большой ларец с драгоценностями.
Леонид Велехов: Благородный граф.
Полина Осетинская: От связи с графом появились две дочери. Одной достался ларец с драгоценностями, а другой - носовой платок с вышитыми вензелями. Как несложно догадаться, мы как раз принадлежали к той ветви, которая получила расшитый вензелями платок.
Леонид Велехов: Ой, бедняжки! (Смех в студии). Оно, может быть, и к лучшему. С ларцом с драгоценностями начинать жизнь – нет стимулов к совершенству!
Полина Осетинская: Это как-то не по-художественному было бы.
Леонид Велехов: Абсолютно! Когда вы впервые сели за инструмент, если свой первый сольный концерт вы сыграли в шесть лет?
Полина Осетинская: Я села за инструмент в пять лет.
Леонид Велехов: То есть так быстро вы это дело освоили?
Полина Осетинская: Да. Я освоила это довольно быстро, потому что у меня не было других вариантов. Мне надо было это освоить, потому что так хотел мой отец.
Леонид Велехов: А ваша собственная тяга к инструменту была? Или это было чисто такое родительское насилие?
Полина Осетинская: Нет, нет, это абсолютный пример родительской дрессировки и родительских представлений о том, что и как следует делать, чтобы ребенок занимался тем, чем хочет родитель.
Леонид Велехов: А когда вы почувствовали сами тягу к инструменту и желание этим заниматься, в этом совершенствоваться?
Полина Осетинская: Это пришло позже. Это пришло с осознанием того, что это единственная территория, на которой я могу быть совершенно свободной. Это в детстве мне так представлялось. Сейчас я совершенно не разделяю этого мнения, потому что с возрастом, конечно, мы понимаем, какое количество обязательств, чужих ожиданий и надежд на нас было возложено в свое время кем бы то ни было, в том числе и людьми в зале. И мы обязаны их оправдывать или превосходить. Если мы их не оправдываем, то за нами тянется шлейф и груз неоправданных надежд. Но это понимание приходит с возрастом. А тогда мне казалось, что это территория совершенной и абсолютной моей свободы, в которой я могу проговаривать невербально все те вещи, которые меня волновали и мучили в моем существовании. По-прежнему я убеждена в том, что это действительно то место, где я могу быть максимально откровенна. Многие известные артисты говорили, что сцена это место, где ты абсолютно обнажен. По тому, как играет человек, о нем можно все понять как о личности за довольно короткий отрезок времени.
Леонид Велехов: Драматические актеры даже любят говорить в более такой земной форме, что на сцене ты как в бане - ты выходишь, и весь виден.
Полина Осетинская: Да, да, все видно!
Леонид Велехов: И публика тебя рассматривает во всех твоих деталях, естественно, не столько физиологических, сколько душевных, психологических… У меня несколько месяцев назад на вашем месте сидел хорошо вам известный Лукас Генюшас.
Полина Осетинская: Мой коллега и друг.
Леонид Велехов: Коллега, друг, связанный с вами биографически таким образом, что и вы учились у его бабушки Веры Васильевны Горностаевой, а его она просто вылепила, что называется, своими руками. И вы оба ранние - ранний успех, и оба, казалось, баловни судьбы на том этапе… Но у вас только казалось, что вы такая счастливая и баловень судьбы. Потом выяснилась совершенно драматическая подоплека вашей той, первой, жизни, первой судьбы. Но тогда вы выходили на люди, девочкой, и говорили, что вы счастливы, что вы благодарны папе за все, что он для вас сделал. Получается, вы жили какой-то двойной жизнью? Это не разрушало тогда вашу личность?
Полина Осетинская: Мне кажется, что двуличие и лицемерие всегда разрушают любую личность. А если это порождено страхом, то разрушают ее в гораздо большей степени. Но сейчас бы мы сказали, что это своего рода политкорректность перед социумом, перед публикой. Потому что когда у тебя нет другого выхода, ты делаешь хорошую мину при плохой игре. Собственно, ровно то, чем занималась я – при плохой игре демонстрировала хорошую мину. Но мы все равно всегда выстраиваем какой-то барьер между собой и публикой. Мы все равно надеваем какие-то маски. Мы все равно стремимся казаться лучше, чем мы есть на самом деле. Мы все равно не можем быть предельно, до конца откровенны в публичной жизни просто потому, что в первую очередь это как-то неделикатно, наверное, по отношению к окружающим…
Леонид Велехов: Я Есенин вспомнил:
"В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство".
Вместе с тем, вы пишете в своей книге, замечательной по своей откровенности и по литературному мастерству выражения этой откровенности, что в одиннадцать лет вы уже были законченным циником. Не отказываетесь от таких слов?
Полина Осетинская: Нет, не отказываюсь.
Леонид Велехов: Как это так?! А в чем был ваш цинизм?
Полина Осетинская: Сейчас это довольно неприятно вспоминать.
Леонид Велехов: Но все-таки вспомним чуть-чуть. Столько уже времени прошло…
Полина Осетинская: Нет, я имею в виду, конечно, какие-то самые простые вещи, например, веру в семью, в любовь, в то, что родители всегда на твоей стороне, что они всегда принимают тебя, поддерживают тебя, что они тебя никогда не бросят. Все те психологические постулаты, которыми сейчас наше поколение стремится себя как-то дополнить. И в отношениях с нашими детьми мы теперь все гораздо более образованны. Мы теперь понимаем, что такое безусловная любовь, что такое осознанное родительство. Наше поколение это понимает. А предыдущее поколение, поколение наших родителей, воспитывало нас по Споку - прокричится, проорется, успокоится, не приучай к рукам, и так далее. Собственно говоря, плоды этого мы видим на множестве поколений нашей страны, у которых полностью отсутствует эмпатия, например. Почему только последние вот эти поколения молодежи в России так эмпатично включаются, например, в благотворительность, в спасение детей и стариков, как это делает организация "Лиза Алерт"? В помощь с пожарами, которые были в 2010 году, когда собирали помощь по всей стране… Вот этот приступ общественной эмпатии, групповой, уже распространенной на всю страну, это результат воспитания нового поколения людей, чьи родители выросли уже с другими установками, имели возможность, когда ребенку было всего три месяца, не выходить на работу, не отдавать его с года в ясли, и так далее. И законченный цинизм в моем случае был, конечно, связан с тем, что у меня не было образа идеальной семьи. У меня не было такого, что мама и папа встретились, полюбили друг друга и на всю жизнь остались вместе, родили меня, были счастливы… Нет. Семья очень быстро развалилась. И какая-то бесконечная череда романов у той и у другой стороны… Разумеется, это были какие-то поиски личного счастья, которые мне представлялись очень большой распущенностью. И потом, когда я подросла и поняла, что такое богема, мне стало понятно, что эти вещи в богемной среде нормальными считаются. Но я стремилась, видимо, в глубине своего сознания к каким-то другим идеалам, которые я, естественно, черпала из книг.
Леонид Велехов: А много удавалось читать в детстве при этой дикой нагрузке?
Полина Осетинская: Я читала огромное количество книг. Я еще из читающих поколений. Я вот сейчас купила десять книг за последний месяц, но с трудом дочитываю одну, которую начала еще в августе. Но она просто у меня тяжело идет. Видимо, не очень моя… Но мой цинизм был связан, конечно, не только с внутрисемейными моими проблемами, но еще и с тем, что я как человек, который регулярно вступал в контакт с публикой, иногда три-четыре раза в день в разных залах и разных аудиториях, понимала, что публику, в общем, вполне возможно обмануть, скажем так. Потому что, когда на сцену выходит ребенок, у публики в голове включаются совершенно другие механизмы. Точно так же, когда в любом художественном произведении мы видим тяжелую болезнь, смерть или гибель ребенка, мы реагируем на это совершенно иначе, чем на страдания взрослого человека. Так вот, само осознание того, что я могу дурить публику, как хочу, это я как раз и называю цинизмом.
Леонид Велехов: Как известно, сильные переживания, если они человека не разрушают, то, наоборот, делают его глубже, особенно это актуально в отношении творческой личности. Существует же такая мысль, что художник должен перестрадать. И через эти страдания и себя понять глубже, и других людей… Ваши страдания переплавились в ваше творчество? Или вы ту пору жизни от себя как бы отодвинули?
Полина Осетинская: А вы думаете, что страдания были только тогда? Я могу сказать, что, например, в возрасте примерно от двадцати до двадцати пяти лет я получала довольно часто упреки в том, что моя игра недостаточно глубока, недостаточно интересна. И я считала, что я должна много страдать. И я заставляла себя много страдать, в общем, вполне осознанно. Это было связано и с личной жизнью. Я думала, что вот я сейчас буду много страдать и стану лучше играть. (Смех в студии).
Леонид Велехов: И что? Нет такой прямой закономерности?
Полина Осетинская: Нет, честно говоря, никакой. Сейчас, когда я имею довольно большой, скажем так, жизненный багаж просто потому, что моя жизнь, моя осознанная и активная взрослая жизнь, началась с раннего детства, я думаю, что прожила и пережила немножко больше, чем среднестатистический человек.
Леонид Велехов: А детство-то было?
Полина Осетинская: Если понимать под этим словом возможность для ничегонеделания и бесконечных игр, такого детства у меня не было. Если детство это тот период, когда мы чувствуем, что нас любят просто за то, что мы есть, наверное, оно было у меня непродолжительным. Но я не жалею. Я вообще ни о чем стараюсь не жалеть. И было бы странно, если бы люди в возрасте сорока одного года продолжали бы обвинять в том, что у них в жизни что-то не сложилось, своих родителей. Мне кажется, что это признак очень большого инфантилизма и неспособности взять ответственность за свою судьбу в свои руки. Потому что, через что бы мы ни прошли, я думаю, что те, кто пережил блокаду, те, кто пережил Холокост, выжил в Освенциме или выжил в белорусской деревне в 1943 году, после того, как по ней прошли немцы, я думаю, что у этих людей гораздо больше способностей к выживаемости, чем есть сейчас у нас. И мне, наверное, не стоит с этим тягаться. Но мне повезло. В восемнадцать лет у меня был период, когда я провела несколько месяцев в Институте Бехтерева с диагнозом маниакально-депрессивный психоз. Я в этом смысле человек, много работающий над собой, со своими травмами, переживаниями. Я имею в виду психотерапию и любые практики, которые помогают мне. И мне кажется, что это должен делать каждый человек, особенно тот, у кого в детстве было что-то не в порядке, у которого до сих пор какие-то нереализованные чувства или разговоры несостоявшиеся с его родителями, к примеру.
Леонид Велехов: Книжка ваша потрясает описанием взаимоотношений с отцом и того, как он добивался от вас результата. А вместе с тем, положа руку на сердце, если бы не он, вы бы стали тем, кем вы стали?
Полина Осетинская: Думаю, что – нет. И когда меня спрашивают, "не жалеете ли вы о том, что у вас не было детства?", я говорю, что нет, не жалею. Потому что, конечно, отец дал мне профессию и дал мне очень большую школу выживания. Если бы я не научилась выживать с ним, я бы не научилась выживать и в дальнейшей жизни.
Звучит "Остров радости" Клода Дебюсси в исполнении П.Осетинской
Леонид Велехов: В общем, жизнь поделилась надвое. Или так все-таки неправильно сказать?
Полина Осетинская: Она поделилась на до и после. Мы не можем сказать, что надвое, потому что нам не дано предугадать, сколько каждому из нас отпущено, и сколько еще у нас будет жизней. Мне кажется, что их уже гораздо больше, чем две.
Леонид Велехов: Но все-таки самая существенная граница – это детство и после.
Полина Осетинская: Да.
Леонид Велехов: А вам не мешало то, что ваша новая слава, новая известность взошла на дрожжах той? И, наверное, каждый, кто с вами знакомился, узнавал ваше имя, говорил или думал про себя: "А! Это та самая Полина Осетинская!"…
Полина Осетинская: Да, да, да, это тот самый вундеркинд с полосочкой на голове! (Смех в студии) Ну, конечно. Смотрите, мне сорок один год. Вы у меня берете интервью и расспрашиваете меня про мое детство, про моего отца. Как вы думаете, мне это приятно? Вообще – не совсем. Мне бы хотелось, чтобы мы с вами говорили только о том, чем я занимаюсь сейчас, а не о том, что было со мной.
Леонид Велехов: Но это же неправильно. Мы все все-таки родом из детства.
Полина Осетинская: Мы родом из детства, но у нас после детства прошла огромная жизнь, в которой очень много всего произошло. А вспоминают до сих пор то. Мне кажется, когда я буду умирать, будут говорить: "Это та самая, которая прославилась как вундеркинд".
Леонид Велехов: Вот видите, как вас это задевает и цепляет. Но ведь, даже если бы не было всей той драмы – вундеркинд есть вундеркинд. И вундеркиндов, из которых что-то вылупилось более значительное, не так много, поэтому их вундеркиндство и помнят долго… А кто главные люди, которые вам помогли из той жизни, из той какой-то драмы вынырнуть и подняться на поверхность?
Полина Осетинская: В самом первом периоде, после побега, меня окружало несколько людей, которые меня на какое-то время прикрыли. Это была моя подруга Кира Мержевская, которая в Петербурге жила. Она меня очень полюбила, когда мне было восемь лет. У нее было трое детей, трое сыновей уже взрослых. И они с мужем и младшим сыном меня приютили в Петербурге, когда я поняла, что в Москве долго не протяну, потому что отец меня преследовал. А жить с мамой мы могли только у бабушки. А потом, когда я познакомилась с Мариной Вениаминовной Вольф, которая стала моим педагогом, конечно, она заняла уже центральное место в моей жизни. Она стала для меня всем, если можно так выразиться, в моем подростковом возрасте – учителем музыки, родителем, воспитателем, учителем жизни, главной фигурой, замещающей одновременно и отца, и мать. Потому что с мамой вместе мы никогда не жили. Я ушла формально к ней от отца, но мы так и не проводили время вместе. Иногда летом мы жили на даче, иногда, когда я приезжала в Москву, то жила с ней, или она приезжала в Петербург. А так я жила в интернате в Петербурге, а она жила в Москве. Все какие-то основные функции защиты, поддержки, принятия решений взяла на себя Марина Вениаминовна, которая была рядом со мной в Петербурге. И если бы не она, я бы тут, возможно, сейчас с вами не сидела. Потому что именно она дала мне необходимый каждому человеку ресурс для выживания, когда он понимает, что у него получится, что в него верят, что его любят, что о нем заботятся, что его принимают таким, какой он есть. Это важно человеку, особенно подростку, который живет без родителей в чужом городе. И это все она мне дала сполна. Ее уже два года нет с нами. Она ушла в 2015 году. В этом году будет ее девяностолетие, которое мы будем праздновать вместе с учениками. Мы будем праздновать по ее заветам – с рюмочкой водки, с концертом, с пирогами.
Леонид Велехов: А вам, действительно, или это все-таки преувеличение, полностью пришлось переучиваться, в смысле игры на инструменте?
Полина Осетинская: Да, пришлось переучиваться.
Леонид Велехов: А как вы умудрились выучиться неправильно и при этом стать виртуозом?!
Полина Осетинская: А как я могла выучиться правильно, если мой отец, который занимался моим музыкальным образованием, не знал нот и не знал, как играть на рояле?
Леонид Велехов: Феноменальный случай, по-моему!
Полина Осетинская: Конечно, физиологически у меня было огромное количество ошибок из-за неправильно поставленного аппарата. И хотя отец интуитивно очень многие вещи чувствовал правильно, например, он знал о взаимодействии тела с руками, о том, что это единое целое, но при этом какие-то чисто пианистические вещи он, конечно, не мог мне показать и не мог меня им научить. И именно в этом мне очень тяжело пришлось переучиваться. Потому что мне пришлось забыть в тринадцать лет буквально до нуля все то, что я делала до этого. А это ведь вошло в огромную привычку, доработалось до автоматизма. И убирать этот автоматизм неверных движений, мне приходилось долго и тяжело. Это шло через травмы, через зажатые руки. Потому что, когда перестраивался аппарат, шла еще и гормональная перестройка организма, и все это было очень тяжело. Но сейчас я понимаю, что самым важным фактором любой проблемы в нашем аппарате является стресс, который зажимает мышцы. И от этого мышечного зажима мы все костенеем и перестаем нормально функционировать.
Леонид Велехов: Зажим в жизни, а тем более в артистических профессиях, страшная беда. Но вместе с тем, видимо, какое-то волевое и умственное, и душевное ваше желание это переделать было очень велико.
Полина Осетинская: Да.
Леонид Велехов: Потому что вы не цеплялись за свои прошлые успехи, прошлую славу. И не говорили: "Нет, у меня же все получалось".
Полина Осетинская: Нет, нет. Я наоборот их отринула всячески. И я очень настаивала на том, чтобы меня ни в коем случае не ассоциировали с моими прошлыми успехами, потому что мои прошлые успехи казались мне просто совершенно ужасающими.
Леонид Велехов: Неужели они вам не были дороги, те минуты такой славы и все прочее?
Полина Осетинская: Нет, нет, ни секунды. Мы возвращаемся к разговору о законченном цинизме. Ну, уж я-то лучше всех на свете знала, как именно я играю, сколько нот я не доигрываю, сколько ошибок я делаю в аккордах, в пассажах, в педали, сколько я играю не того или не играю того, что нужно. Потому что у меня-то были перед глазами ноты, которые я видела, но была бешеная гонка, бешеный темп, отец заставлял меня учить по программе в неделю, что невозможно сделать! То есть возможно, но это должен быть другой изначально подход, глубоко профессиональный, который позволяет талантливому ребенку освоить в необыкновенно короткий срок необыкновенно сложный для его возраста материал. Это должно происходить под контролем. А как у нас это происходило? Он мне давал ноты и уходил играть в теннис. Потом прибегал, говорил: "Нет, здесь пиано, здесь крещендо". Это чистый дилетантизм вместо того, чтобы сесть и показать, как берется этот аккорд, как разложить этот пассаж, как сыграть, чтобы маленькая рука смогла взять это, как пользоваться педализацией, что такое артикуляция, что такое интонирование на рояле, что такое вообще ведение мелодической и голосовой фактуры. Это все глубоко профессиональные вещи, которым меня обучила Марина Вениаминовна. Но! Я, конечно, должна сделать пометку, что у меня в детстве и при отце были педагоги. Я училась в ЦМШ три класса, но это все равно было урывками. Но у меня были замечательные педагоги – и Анаида Степановна Сунбатян, совершенно фантастическая…
Леонид Велехов: И та же Горностаева.
Полина Осетинская: Да, и Сергей Дижур, и Вера Васильевна Горностаева, у которой я училась во втором классе, а потом вернулась к ней в аспирантуру. Все-таки какие-то я успевала урвать кусочки профессионального обучения. Но некоторые люди в профессиональной среде до сих пор относятся ко мне как к дилетанту. Они, правда, не дали себе труда послушать, как я играю сейчас, и повторяют: "А! Осетинская – это та самая, у которой с папой что-то такое!" Конечно, мы любим людей с гладкой, чистой, хорошей биографией, которые появились сразу такие голубоглазые, искристые, сыграли эту роль, потом другую. или сыграли концерт… И все так гладко, по накатанной – чудесная семья, замечательный педагог, уехал на Запад, стал мировой звездой. И все! Вот мои трое коллег по вундеркиндству, с которыми я со всеми в прекрасных отношениях… Женя Кисин… Это единственный человек в моей жизни… Какой-нибудь там редактор захолустной филармонии считает возможным не отвечать, например, на письма, направленные со срочным вопросом, а Женя Кисин почему-то отвечает в течение часа всегда на письма. Знаменитый человек, человек мира. Или Максим Венгеров, который стал одним из самых знаменитых скрипачей мира, с которым мы очень много сотрудничаем последний год. И на следующий год у нас намечено большое турне европейское. Это тоже человек, который в моей жизни много присутствует. С Вадиком Репиным у меня тоже чудесные отношения. Вот они трое уехали моментально на волне перестройки. И я тоже должна была уехать. Меня ждали в Америке. И я понимала, что я на волне этого шума, успеха, конечно, я сделаю карьеру. Но мне было тринадцать лет. И мне хотелось другого. Мне хотелось научиться играть на рояле правильно, чтобы восполнить все эти часы, месяцы и годы страданий, которые я испытывала, когда выходила на сцену и понимала, что я играю плохо с профессиональной точки зрения. Они играли хорошо с самого начала, потому что у них были умные педагоги.
Леонид Велехов: Но, посмотрите, какая, я бы назвал это, драма Высоцкого – то, что вас до сих пор продолжают профессионалы не признавать за своего.
Полина Осетинская: Но тут еще не только это. Тут еще вообще какая-то невключенность моя в структурные иерархии, которые существуют. Потому что я с рождения была одиночкой, белой вороной, и так ею и осталась. Есть солисты филармонии, профессора. А я сама по себе. Я ни в одну структуру не вхожу.
Леонид Велехов: Вы уже в этом нашли какое-то внутреннее равновесие?
Полина Осетинская: Абсолютно! Именно поэтому я и говорю, что я таким образом выстроила свою жизнь, чтобы ни от кого не зависеть. Для меня самое ценное, что в моей жизни есть, это мой выбор и мои представления о том, как надо жить, как надо работать, как надо играть. Именно поэтому я не уехала ни на какой Запад, потому что я сначала хотела научиться играть здесь. И для меня не было никогда ничего важнее каких-то внутренних критериев. Вопрос славы, денег, известности, вообще какого-то социального статуса меня всегда волновал в последнюю очередь. И поэтому моя судьба сложилась так, как она сложилась.
Леонид Велехов: Вы занимаетесь благотворительностью, причем, в отношении больных детей…
Полина Осетинская: Муковисцидозом.
Леонид Велехов: Да, этой страшной болезнью. В этом тоже отзвук какой-то вашей детской драмы или это не связано никак?
Полина Осетинская: Нет, я думаю, что это никак не связано. Вообще, мне кажется, что в последнее время заниматься благотворительностью так же естественно, как чистить зубы. И я совершенно не вижу в этом никакого повода для гордости.
Леонид Велехов: Тем не менее, в Америке и на Западе многие чистят, как вы выражаетесь, зубы, имея в виду благотворительность, а у нас – не очень многие…
Полина Осетинская: Просто мне кажется, что это совершенно естественно для какого-то определенного среза людей с высокой эмпатией и достаточным уровнем интеллектуального развития, – помогая по чуть-чуть кому-то сейчас, понимать, что через какое-то время ты сам или, не дай бог, твой ребенок можете оказаться в такой ситуации. Мы все ходим под одним богом. А государство не берет на себя роль Господа Бога, который должен заботиться обо всех. И поэтому в ситуации отсутствия помощи от государства, люди объединяются, чтобы помочь другим выжить. В этом нет ничего сверхъестественного и экстраординарного. Я считаю, что я делаю мало. Я должна была бы делать больше и хочу делать больше, просто у каждого человека есть свой ресурс, который он должен как-то восполнять. У меня очень насыщенная концертная жизнь, у меня маленькие дети, у меня центр, у меня фонд и еще огромное количество социальных обязательств.
Леонид Велехов: Центр, раз уж мы упомянули… Как он полностью называется?
Полина Осетинская: Центр поддержки профессионального здоровья музыкантов.
Леонид Велехов: Это уж точно связано как-то с вашим детским периодом, после которого вы переучивались, нет разве?
Полина Осетинская: Нет, вы будете смеяться, но это связано с моим взрослым периодом. Когда я, после довольно благополучной семейной жизни и существования мирного в роли домохозяйки и матери, вышла снова на сцену, я испытала такой невероятный стресс, который мне прежде не был знаком. Я стал искать пути преодоления этого. Я стала искать корни того, где он кроется, в чем. У меня стали болеть руки в какой-то момент. Я стала искать, кто меня вылечит и как. И потом я поняла, что вылечить себя можно самостоятельно, если ты осознанно подходишь к этому процессу, если ты отслеживаешь все, что происходит в твоем теле, в твоей голове, и учишься управлять этими процессами. Найти людей, которые помогали бы музыкантам управлять этими процессами, я не смогла. Мне казалось, что при каждой консерватории, при каждом музыкальном училище должен быть какой-то кабинет, в котором сидит музыкальный психолог, например. Мы же сравниваем конкурс со спортивным соревнованием. А на спортивном соревновании, кто сидит рядом со спортсменом и тренером? Сидит врач и сидит психолог, который готовит его к стартам. Врач, который разминает ему связки, учит его их греть и вкалывает укол, если вдруг что-то такое – онемение или мышцу свело. И психолог, который учит расслабляться перед стартом.
Леонид Велехов: Если у тебя что-то свело в психике.
Полина Осетинская: И сконцентрироваться. Так то же самое должно быть и у каждого музыканта. Потому что наши нагрузки сравнимы абсолютно с нагрузками спортсмена. Сыграть сольный концерт в аудитории на полторы-две тысячи человек – это то же самое, что разгрузить два вагона или прыгнуть с шестом.
Леонид Велехов: Полина, вы – чистый художник? Искусство для вас вне политики, вне социальной жизни? Я спрашиваю, потому что я помню, что вы подписывали письмо в защиту Pussy Riot. И еще я помню, что вы давали благотворительный концерт в помощь узникам Болотной…
Полина Осетинская: Я сегодня должна была бы быть в Басманном суде, где в очередной раз решается вопрос о мере пресечения Кириллу Серебренникову, Малобродскому, Итину и Нине Масляевой. Но так совпало, что мы с вами встречаемся ровно в то самое время, когда все собираются в суде. Я не буду говорить, что искусство вне политики. Музыка вне политики. А слово "искусство" слишком общее для того, чтобы можно было отмежеваться…
Леонид Велехов: В вашем случае я имел в виду искусство сиречь музыка…
Полина Осетинская: У меня один, довольно простой принцип. Я стараюсь никаким образом не иметь отношений, не иметь дел с государством. Это часть моей позиции как независимой одиночки. Потому что я считаю, что как только человек встраивается в определенную систему координат, он уже себе не принадлежит. Но так сделали многие. И я не собираюсь их за это судить. Я не принадлежу к либеральному парткому, который чуть что – сразу кого-то объявляет нерукопожатным. У каждого человека есть свой выбор. У каждого человека есть своя совесть. И каждый человек будет за все свои поступки отвечать на Страшном Суде. И давайте на этой земле избавим его от наших осуждений. А дальнейшее уже – вопрос личной совести.
Леонид Велехов: Ваш принцип такой – отойди от зла и сотворишь благо?
Полина Осетинская: Вы приписываете мне пассивную позицию.
Леонид Велехов: Но вы и сказали, что ваша позиция должна внутри вас оставаться.
Полина Осетинская: Нет, я просто считаю, что очень многими своими поступками мы сами продуцируем зло.
Леонид Велехов: А потом, я не думаю, что "отойди от зла" – это пассивная позиция. Если бы этой позицией следовало большинство людей…
Полина Осетинская: Я считаю так – неси добро. Есть очень многие люди, которые молчат. Я говорю тогда, когда я считаю невозможным промолчать. Лезть куда-то, становиться посмешищем, махая флагом на баррикадах… Мое дело – музыка. Мое дело – дети, фонд, центр. Я стараюсь на своем участочке, в своем дворе, немножко больше сделать чего-то полезного и хорошего.
Леонид Велехов: Все правильно.
Полина Осетинская: А диванных аналитиков и либеральных парткомов у нас много.
Леонид Велехов: И без нас их хватает.
Полина Осетинская: Да.
Леонид Велехов: Замечательно, Полина! Безумно интересно мне было с вами разговаривать на самые разные темы.
Полина Осетинская: Спасибо.
Леонид Велехов: И вам спасибо.
Звучит Сюита фа минор Генделя в исполнении Полины Осетинской.