Минотавр в русском лабиринте

Иван Юров. История моей жизни. – Рыбинск: Издательский дом "Рыбинскъ", 2017.

"Роды были тяжелые. Мать, впавшую в обморок, из хлева перенесли на мост и уже решили, что она умерла. Родился я с большой, распавшейся начетверо головой". Так описал свое рождение не Иисус-спаситель и не чудовищный сын Пасифаи; так начинает свои воспоминания вологодский крестьянин Иван Юров (1887–1964). Много позже ему и самому довелось принимать ребенка, отрезать и перевязывать пуповину.

Жизнь русского крестьянина всегда состояла из череды непрестанных испытаний. Мать рассказчика оправилась и растила шестерых детей на радость и горе. "Я не говорю об отце, потому что не знаю, мог ли отец мой чувствовать и радость, и горе. Для всех нас он был только страшилищем". В книге есть несколько мучительных страниц об истязаниях ребенка – этот отрывок называется "День, один из многих". Позже Иван сокрушенно и совестливо описывал случаи, когда срывался на домочадцев, переживал, что одних предпочитает другим: "Я видел в Линочке как бы продолжение того, что я знал и любил в себе хорошего. В Тольке я тоже находил свои черты, но это те черты, за которые я сам себя ненавидел". Вероятно, по этим причинам автор в вопросах семейной жизни склонялся к коммунизму: "Для меня лично при размышлениях о будущем первым желанием было то, чтобы в этом будущем дети не были отданы на произвол родителей. Гнев отца был для меня худшим из ужасов".

У Ивана, с малых лет вовлеченного в хозяйство, было две отрады – вера и ученье. Православие не облагораживало русских людей: отец бывал особенно свиреп после чтения "божьего слова", а непьющий священник казался "белой вороной". Религиозность выражалась в богобоязненности, наслушавшись разговоров о Страшном суде и Антихристе, автор, "видя в засушливое лето, как пересыхает наша речка Городищна, цепенел от мысли, что уже наступает конец мира, а видя дым лесных пожаров, отчаянно ревел".

К учению и знанию Иван питал большую приязнь, вспоминал и добрую, но без приторной нежности, учительницу Фаину Михайловну, и других наставников: "Нас учил деревенский парень, сам только чуть грамотный, Попов Василий Степанович, по-местному Васька Зотёнок. От других парней он отличался тем, что не ходил на вечерины и пел на клиросе. В школу он приходил в женском полушубке, нам это в первое время было смешно. Но он был хорош в том отношении, что был не строг". Автор горько сожалел, что мало чему успел научиться, и позже писал, что лучше разорить хозяйство, но дать образование детям. Итак, Юров перешел от молебнов к книгам, от житий святых – к "Оводу" и "Спартаку", а в годы первой русской революции распространял нелегальную литературу и был активистом.

Иван Юров вышел совестливым человеком, поборником трезвости и целомудрия, не признавал чаевые и всяческое попрошайничество, кумовство и хитрость, труд ставил выше собственности, русское предпринимательство презирал: "Покупательница говорит мне: "Дайте, молодой человек, мне получше масла, вот того, что за 27 копеек", а оно у нас все из одной бочки налито! Меня так и подмывало каждый раз сказать: "Бери за 17 копеек, оно такое же" (работа в лавке).

В грубых сельских забавах Юров не участвовал, считал себя трусом, "но вот на фронте, в минуты, когда другие впадали в панику, я сохранял самообладание и даже способность шутить". А жить ему привелось во времена войн и революций: "С одинаковым ужасом думал я как о том, если бы я был поставлен под расстрел у готовой могилы, так и том, если бы мне дали винтовку и приказали стрелять в осужденного".

Детство и юность рассказчика живо напоминают злоключения Оливера Твиста или Дэвида Копперфильда, но, увы, без диккенсовской сентиментальности. Еще в детские годы Иван охромел, однако всеми силами пытался бросить постылый двор, и в 17 лет, подделав письма, ушел на заработки. Так началась его скитальческая эпопея. Юров был в Архангельске и Омске, Вологде и Москве, Петербурге и Ярославле, Рыбинске и Талдоме, в России и Германии. Список его трудов столь же длинен и разнообразен, как список рабочих мест Венедикта Ерофеева: половой и медбрат, приказчик и уличный торговец, портной и дворник, рабочий папиросной фабрики и судостроительного завода, председатель волисполкома и заведующий избой-читальней, директор совхоза и строительства льнозавода. Эти труды и странствия происходили в мрачных и контрастных декорациях. С одной стороны, сверкала кричащая роскошь "вавилонских блудниц", с другой – была чудовищная нищета: "Она достала хлеб, стала есть. Хлеб был черный, как земля". Чаще всего бедность шла об руку с пороками: "Спали рабочие так тесно, что лежать можно было только на боку, а под нары складывали свои сундучки, котомки и мокрую обувь. В казармах всегда царили пьянка и карточная игра, нередко кончавшиеся драками".

Невежественных, угнетенных и нищих людей старались использовать всевозможные силы; чтобы улучшить жизнь, надо свергнуть царское правительство, и "рабочие доверчиво слушаются подстрекателей-крамольников, студентов и жидов". Первая мировая война, на которую в 1915 г. угодил, несмотря на хромоту, Иван, обнажила прогнивший скелет русской империи: "Орудия с нашей стороны большей частью молчали, и солдаты поэтому над своими смеялись, а к немцам относились с уважением: вот, мол, они по-настоящему подготовились к войне, а наш Николашка только людей губит". И несколько позже, уже в плену, автор наблюдал, как господа офицеры подрались меж собою из-за костей на дне котла.

Сам он провел в Германии три года, сразу стал учить немецкий, работал в деревне и на судостроительном заводе в Эльбинге, подружился со своим мастером, который уговаривал его остаться и сватал дочь. Юров был объективным наблюдателем: "В сравнении с нами, русскими мужиками, немецкие хлеборобы жили толковее. Они не только лучше, более доходно, вели хозяйство, но лучше умели и потреблять. Образ жизни они вели такой, какой советовали врачи в книжках, которые мне доводилось читать".

Но герой наш был идеалистом, еще до войны увлекался многопольным севооборотом, высадкой клевера, ратовал за плуг и возвращался на революционную родину с утопическими проектами в голове. Полтора десятка лет Юров строил коммунизм: ликвидировал безграмотность, агитировал равнодушных, исполнял партийные и хозяйственные должности, учился управлять, точно пресловутая кухарка: "В Котельниче весь инструктаж продолжался не более часа: вручили мне чертежи, инструкции по счетоводству и всё. Пообещали, что каждую пятидневку будет приезжать техник, но он за все время наведался только два раза. Пришлось отдуваться нам вдвоем с десятником, имевшим за плечами 12-летний стаж плотника и двухмесячные курсы. Но все же мы с ним выполнили задание неплохо, завод вышел одним из лучших среди строившихся тогда по краю".

Смолоду "наш Ленин", как Ивана называли односельчане, мечтал устроить коммуну, и вот 9 февраля 1929 г. была учреждена коммуна "Прожектор" в составе 23 дворов и 113 человек. Отдельные комнаты были только у семейных пар, прочие коммунары – от малышей до стариков – жили вместе по возрасту; обобществили даже тулупы, зато в кухне столовой был кипятильник "Титан", и первый трактор появился на полях именно коммуны. В то же время в "Прожекторе" и иных местах Юров видел и возмущался "монастырщиной" и лихоимством ("постоянные пьянки и пожирали доходы коммуны").

Скоропалительный штурм пика Коммунизма обернулся упадком: "Каждая добытая крынка доставляла нам большую радость, как и каждый килограмм хлеба. Поэтому нельзя сказать, что жизнь наша была безрадостной". Бедность крестьян, лишенных земли и хозяйства, вызывала голод: "Некоторые села вымерли наполовину и теперь освободившиеся хаты предоставляются переселенцам. Верить тому, что на Украине такое бедствие, не хотелось, но они называли села и говорили, на сколько процентов каждое вымерло… Неужели это было сделано преднамеренно, чтобы предупредить Вандею?" Требовалось найти виноватых в голоде и нищете, и тов. Сталин ударился в "правый уклон": "На радость кулакам был арестован весь состав райкома партии, кроме меня и одного учителя, весь состав райисполкома, народный судья и начальник милиции – ну, как есть под метелку все районные работники. Заместитель секретаря райкома тов. Белозеров успел до ареста застрелиться".

Иван Юров в первом ряду, крайний справа

Иван Юров, потерявший в коллективизацию и землю, и партийность, видел причину провала коммунистического эксперимента в несовершенстве русского человека: "Все мы если не бывшие бары, то бывшие холопы, а существо души холопа и барина одно: барин, попав в зависимость, может с успехом подхалимствовать, и холоп, поставленный выше своих собратьев, великолепно может куражиться над ними".

Мемуары крестьянина следуют не в сторону "Оазиса будущего" Ф. Гладкова, но по направлению к "Мертвому дому" Ф. Достоевского: "С первого взгляда можно было заметить некоторую резкую общность во всем этом странном семействе; даже самые оригинальные личности, царившие над другими невольно, и те старались попасть в общий тон всего острога. Вообще же скажу, что весь этот народ был народ угрюмый, завистливый, страшно тщеславный, хвастливый, обидчивый и в высшей степени формалист".

История утраченных иллюзий шла рука об руку с семейной драмой Юрова. Он подмечал и тянулся к девушкам задумчивым, начитанным, целомудренным, а женился на веселой певунье Евдокии, скоро ставшей сварливой Ксантиппой: "А вот жена моя иногда несколькими словами, сказанными так, точно она говорит с безнадежным идиотом, выводила меня из равновесия. После такой баталии она быстро засыпала, а я не мог спать всю ночь и потом неделю, а то и больше, казался себе омерзительным и чувствовал себя как после тяжелой болезни".

Революционные же события способствовали сексуальной раскрепощенности и распущенности: "Она была способна каждый день отдаваться мужчинам и отдавалась, не находя нужным хоть как-нибудь это конспирировать. Был с ней такой случай. Приезжали какие-то молодые люди с медведями. С одним из них она в первый же вечер поженилась. Он ей, по-видимому, предложил поехать с ними, поэтому она уже на другой день раззвонила, что вышла замуж. Когда через несколько дней медвежатники поехали, она действительно отправилась с ними, забрав кой-какое своё барахлишко, но они у соседнего села, в 18 километрах, ее выгрузили, и через день она вернулась под отчий кров. Потом над ней все смеялись: "Павла за медведя замуж выходила". Мне же ее такое поведение было неприятно потому, что она была комсомолкой". И сам Иван Юров повстречал беззаконную любовь – Ольгу, с которой то расходился, то сходился вопреки превратностям: "Я знал, что если бы я приехал к ней еще более оборванный и в лаптях или опорках, она все равно будет рада мне, она будет готова снять с себя последнее и выменять на это одежду для меня. Или разреши я ей приехать в Ярославль, она не задумается, продаст все, что возможно, и приедет, хотя бы ей и угрожали здесь какие угодно трудности и голод".

Но русский бог больше напоминал Томаса Гарди, нежели Чарлза Диккенса, и покарал русского побратима Джуда Незаметного: "На днях Ольга, придя из города, сказала: "Ой, Иван, я сейчас долго стояла у магазина и смотрела на коробку с печеньем. Девочка на коробке в точности как наша Линушка". Последние слова она выговорила с трудом, лицо ее перекосилось, и слезы горохом покатились из глаз. Когда Ольга поуспокоилась, я сказал: "Ну, что ж, если девочка на коробке так похожа, так сходи, купи, уж не разоримся семью-то рублями" (у нас не осталось фотографии Линочки). Ольга взяла деньги и пошла, но вскоре вернулась ни с чем. Мы, говорит, не поняли давеча с продавщицей друг друга. В коробке-то не печенье, а мармелад, и стоит она 23 рубля 90 копеек".

Историю своей незадачливой жизни, предназначенную для смышленого сына Леонида (с первенцем своим Юров рассорился), герой оборвал в 1935 г., хотя прожил еще 30 лет. Он был прав, в сущности, жизнь его уже кончилась, оставался только путь в сгущающемся мраке – насколько суждено. "Теперь я дежурный. Обязанности мои несложны и нетрудны. В коридоре при входе стоит у меня столик, над столиком к стене прибит ящик наподобие киота, в котором я сделал и пронумеровал места для ключей. Над ящиком по моей просьбе приделана электролампочка, чтобы можно было читать или писать, чем я и занимаюсь в часы дежурства. Вот и сейчас я сижу на этом своем месте и пишу эти строки".