Петр Павленский: "Я нахожусь в спецблоке в одиночной камере"

9 февраля суд в Париже еще на четыре месяца​ продлил срок содержания под стражей художнику Петру Павленскому. Он был задержан в ночь на 16 октября 2017 года после того, как поджег здание Банка Франции на площади Бастилии. Ему было предъявлено обвинение в порче имущества общеопасным способом. Соратница Павленского, Оксана Шалыгина, задержанная вместе с ним, была освобождена из-под стражи 6 января. В тюрьме Флёри-Мерожи Павленский держал сухую голодовку. В знак протеста против нарушения принципа гласности Павленский вновь объявил сухую голодовку 9 февраля.

Известность Павленскому принесли акции в России: в частности, "Свобода" (в поддержку киевского Майдана) и "Угроза" – поджог здания КГБ на Лубянке. 8 месяцев он провел в московских тюрьмах, в июне 2016 года был выпущен на свободу, затем, в связи с угрозой возбуждения нового уголовного дела, уехал во Францию, где в мае 2017 года получил политическое убежище.

16 октября 2017 года Петр Павленский поджег здание Банка Франции

Свою акцию на площади Бастилии Петр Павленский связывает с ключевыми событиями французской истории. В апреле 1789 года в мятежном Париже узник Бастилии маркиз де Сад прокричал из окна своей камеры, что в тюрьме избивают арестантов, и призвал народ прийти и освободить их. 14 июля Бастилию занял народ, и в этот день отмечается главный национальный праздник Франции. Однако акция (или "событие", как называет ее Павленский) "Освещение" связана не столько со взятием Бастилии, сколько с событиями 1871 года, подавлением Парижской коммуны.

Петр Павленский письменно ответил на вопросы Радио Свобода:

– После акции "Угроза" в Москве на твоей стороне были очень многие, потому что ее смысл был ясен. КГБ – олицетворение террора, центр всего отвратительного, что произошло в России. Но сотрудники Банка Франции никого не арестовывали, не пытали и не убивали. Получилось, что ты, фактически повторив "Угрозу" в Париже, сравниваешь КГБ и французский банк. Это трудно понять, и поддержка (в России, во всяком случае) минимальная. Объясни, пожалуйста, свою акцию.

– Довольно сложно что-либо объяснять тем, для кого тридцать пять тысяч истребленных парижан не являются признаком террора. Это только официальное число убитых при штурме, оккупации и последующей зачистке Парижа вооруженными отрядами Версаля. Финансировал эти отряды Банк Франции. Семь миллионов, данных взаймы коммунарам, против трехсот пятнадцати миллионов, тайно переправленных в Версаль! Разница, которая стала для Парижа приговором. Я отдаю себе отчет, что среди непонятливых найдутся те, кто будет настаивать, что ответственность за убийство лежит только на том, кто нажимает на спусковой крючок, а тот, кто это убийство финансирует, остается в стороне и упоминать его не следует. Можно приводить множество аргументов, но об этом уже сказала Ханна Арендт в "Банальности зла", и вряд ли я могу добавить что-то более весомое. Вероятно, найдутся и те, кто возразит, что 35 000 смертей – это слишком мелочно, чтобы называться террором и заслуживать внимания. Но тогда они должны назвать цифру, с которой, по их мнению, начинается террор. Один миллион? Пять миллионов? Банк Франции был и остается для Парижа символом оккупации и истребления его жителей. А для Франции он остается надежным символом подавления всех революционных начал и триумфа старого порядка. И вот сегодня наша реальность – Банк Франции на месте Бастилии. Что это, как не открытое глумление власти над обществом? Конечно, все, сказанное выше, – это то, что касается самого очага власти и его идеологического содержания. Я не затрагиваю здесь ни живописцев ночи, ни предмет симметрии, ни вопросы света, окна и всего того, что составляет источники и конструкцию события "Освещение".

– Узником Бастилии, когда-то стоявшей на том месте, где находится банк, который ты поджег, был маркиз де Сад. Думал ли ты о нем, когда выбирал место действия?

– Напрямую в этом событии – нет. Скорее с ним был связан выбор Франции как места для переезда. Ведь после таких устрашающих обвинений, которые нам попытались предъявить в России, куда же нам было ехать, как не на родину маркиза де Сада? Безусловно, его фигура проходит через всю эту историю, но только косвенно. В жестоком свете истории искусств обыденным кажется тот факт, что в застенках Бастилии содержался писатель, ставший ключевой фигурой всей мировой культуры. Участник народных бунтов. Аристократ, обнаживший истинное лицо всей аристократии. Маркиз де Сад занял в мировой культуре место равное, а скорее, превосходящее пирамиду Хеопса, квадрат Малевича и писсуар Дюшана. Современная философия, кинематограф и литература черпают из его трудов. Писатель XVIII века, он и сегодня остается на пределе актуальности. Безусловно, Франция своим положением в мировой культуре обязана в первую очередь ему.

Акция "Свобода" в поддержку Майдана. Петербург, 2014

– В России о том, что с тобой происходило после арестов, мы узнавали очень быстро. О том, что происходит во Франции, появляются какие-то обрывки информации. Сообщали, что тебя отправили на психиатрическую экспертизу, потом решили освободить, потом снова задержали. Что произошло на самом деле?

– Все, что касается полиции и психиатрии, происходило по стандартной схеме. А вот с судом, как выяснилось, есть определенные различия. Итак: вначале отдел полиции, через сутки – психиатрическое освидетельствование. Поскольку для любого аппарата власти всегда остается большой соблазн объявить политическое искусство сумасшествием, то полицейский следователь вместе с дежурным психиатром решили пойти именно этим путем. Психиатр составила необходимое заключение, и меня конвоировали в специальную префектуру с психиатрическим отделением. Арестанты содержались в палатах по одному. Все были буйные (или притворялись), но такого, как там, я еще не встречал ни в больнице после "Отделения", ни в центре Сербского. На следующий день я говорил с психиатром этого отделения. Психиатр сказал, что все, написанное в заключении, – это bullshit, и он не видит ни одной причины держать меня в психиатрической больнице. Меня конвоировали обратно в полицейский отдел, а после повезли в суд. По дороге произошел довольно странный инцидент, связанный с желанием полицейских использовать мою куртку в качестве мешка для головы. Они мотивировали это тем, что по закону головы человека в наручниках не должно быть видно. Номер статьи они мне назвать так и не смогли. Но ситуация разрешилась довольно легко – они решили завезти меня не с основного входа, а с одного из въездов для автозаков с другой стороны. В суде я столкнулся с неприемлемым нарушением принципа гласности. Судебное заседание и вынесение решения о тюремном заключении происходят за закрытыми дверьми. С этим нарушением я был не согласен и объявил сухую голодовку. Принцип гласности – он для всего мира или нет?

– Сколько дней ты ее держал и пробовали ли тебя кормить искусственно?

– Двенадцать. На тринадцатый день меня все-таки увезли в госпиталь. Там происходили довольно жесткие вещи, связанные с капельницами и вязкой. Вечером этого же дня я прекратил голодовку. Всем, кто держит голодовки, я бы советовал отказываться от госпитализации, пока хватит сознания и сил.

– Похожа ли французская тюрьма на российские пенитенциарные заведения, тебе знакомые?

– Если сравнивать с Бутыркой и Медведково, то в Флёри-Мерожи безотносительно лучше сервис, но в разы тяжелее бюрократия и, соответственно, больше контроль. Но Бутырка и Медведково – это "черные" тюрьмы, поэтому они с Флёри-Мерожи находятся в одной категории – тюрем, приемлемых для жизни. Другое дело – тюрьмы и лагеря "красные". Нам, кто там не был, остается составлять свое представление по обрывкам доносящегося оттуда кошмара.

Петр Павленский и Оксана Шалыгина в Париже, январь 2017

– Как у тебя складываются отношения с заключенными? Языковой барьер – большая проблема?

– Я нахожусь в спецблоке в одиночной камере, поэтому общение существенно ограничено. Когда удается пообщаться, то это английский язык. Поскольку и у меня, и у большинства из тех, с кем я пересекался, он одинаково плохой, то и общение получается довольно легко, и понимаем мы друга неплохо. Но это касается только беседы при непосредственной встрече. Гораздо хуже с общением дистанционным через двери и окна. В таком виде оно становится уже совсем примитивным и практически теряет смысл. Языковой барьер – это безусловная проблема, потому что я отрезан от значительной части тюремной жизни, суть которой – как раз это межкамерное общение голосом на французском языке.

– Может ли дело закончиться депортацией в Россию? Что ты думаешь о такой перспективе?

– Про депортацию я ничего не знаю. И, если честно, не вижу смысла нагружать свою жизнь смутными фантазмами будущего. У такого подхода есть вполне реальная и довольно грустная перспектива увязнуть в трясине неопределенности и испуга.

– Какая нужна помощь тебе и твоей семье?

– Спасибо, но у меня все есть. Оксана тоже рада жизни. Да и дети, кажется, неплохо себя чувствуют.