Пол Шмидт (США, 1934-1999).
Переводчик Артюра Рембо, Велимира Хлебникова, А. П. Чехова:
Пол Шмидт
– Когда я начинал, все мне говорили: переводить Хлебникова —невозможно. Но каждая задача решаема. Возьмите, например, неологизмы, новые слова. Есть у Хлебникова такое слово «младбище» – это, конечно, «кладбище», но и слово «молодой». Кладбище было бы по-английски graveyard, я придумал grieveyard, grieve–это по-английски горевать.
Игорь Померанцев: Я думаю, на русский язык ваш вариант можно перевести как «плачище». Есть ли аналог Хлебникова в американской поэзии? Насколько готов американский читатель воспринять такого рода поэзию?
Пол Шмидт: Да, есть у нас такой поэт – Э.Э. Каммингс, тоже строил новые слова.
Ральф Дутли (поэт, эссеист, переводчик). Он – герой русской поэзии, автор полного собрания сочинений Осипа Мандельштама в 10 томах на немецком языке. Среди других его книг сборники стихов, перевод на немецкий старофранцузских средневековых поэтов, книга об оливках и книга о пчелах и меде. Две последние книги написаны в жанре историко-культурных биографий.
–Я родился на севере Швейцарии. Очень рано начал заниматься поэзией, читал русских поэтов, переведённых Паулем Целаном: Есенина, Осипа Мандельштама, Александра Блока и так далее. Так я открыл Мандельштама для себя, попробовал перевести его в своей манере, не по Целану, мне хотелось найти собственный поэтический язык для Мандельштама и для себя, конечно, тоже. Я очень рано начал писать стихи. Скоро открыл русскую поэзию, для меня это вершина современной поэзии, поэзии ХХ века. В городе Шаффхаузене, где я родился, жила старая русская женщина из первой эмиграции, отец её был белым офицером. Семья уехала в Польшу, потом в Швейцарию. Мы встречались, пили чай, разговаривали, было очень интересно, потому что у этой дамы был огромный опыт жизни, истории. Так я заинтересовался русским языком и русской историей, литературой. Я уехал во Францию, жил там 12 лет, потом в Германию. Я там писал стихи, эссе, прозу и переводил Цветаеву, Бродского, Мандельштама. Мандельштма – первоклассный поэт, и это для меня самое важное. Его трагизм — это уже вторая линия. Я очень старался показать его именно поэтом немецкой публике. Он все-таки воспринимается как поэт, хотя трагическая жизнь тоже играет свою роль. Это трудный поэт, сложный поэт. Но в моих комментариях я хотел показать задний план этой жизни, этой поэзии, этой культуры, этой традиции русской. Я выучил в Цюрихе и в Париже, в Сорбонне, русскую литературу и французскую средневековую литературу — это мои два пристрастия. Французское Средневековье — это авангард Европы, они все изобрели, трубадуры, труверы. Эта абсурдная поэзия писалась на севере Франции в городе Аррасе. Это своего рода лаборатория литературы. Они хотели открыть новое поприще поэзии. Их стихи выглядят как дадаистические, сюрреалистические, только это дадаизм и сюрреализм XIII века. Для меня это один корень современной поэзии. Русский модернизм, русскую поэзию ХХ века я перевел, а теперь перевожу почти только французское Средневековье.
Ральф Дутли
Моего сына зовут Оливье. Моя жена француженка. Оливье — это дерево и имя. Моя книга об оливе – рассказ о культуре, масло оливы играет очень важную роль в культуре у греков, в Библии, от Библии до научной фантастики XXI века, оливка везде в культуре. Я хотел подарить эту книгу моему сыну Оливье, а книгу об истории пчелы и меда – моему второму сыну Борису, чтобы показать им богатство культуры через плод или через пчелу. Конечно, там присутствует стихотворение Мандельштама «Возьми на радость из моих ладоней немного солнца и немного меда». Эти мои книги пользуются большим успехом, можно сказать. Вышел уже четвертый тираж «Мёда».
.Станислав Чернилевский (украинский поэт, переводчик). В феврале 2014 года он получил пулевые ранения на киевском Майдане, после прошел курс реабилитации в пражской больнице.
Станислав Чернилевский
–Меня, как и многих украинских поэтов, воспитала русская поэзия. Скажем, Баратынский, которого я вдруг ощутил как своего очень личного поэта, не знаю даже почему. Какая-то напряженная живая человеческая мысль. Я Анненского очень люблю, поздно его для себя открыл, вдруг оказался созвучным мне. Естественно, всю классику Серебряного века прочёл, я даже переводил Блока, «Незнакомку», как ни странно, на спор. Ночью позвонил мой товарищ, кинорежиссер и сказал: «Вот невозможно Блока иметь в украинском варианте». «Невозможно?». «Ну давай, переведи «Незнакомку» Блока». Я за два часа сделал перевод. Вообще, если говорить честно, для меня русская поэзия была поначалу, классиков оставим, Шевченко, естественно, у нас сразу в детстве становится своим поэтом, понятно — почему, мы как-то на одной волне работаем сразу. Это то, что гением называли древние римляне, ведь они не талант оценивали — это было некое существо, которое удерживало род. Ты приходил в гости к Юлию Цезарю, и ты приветствовал не Юлия Цезаря, а гения рода Юлия Цезаря. Слово «ген» – это «род» как таковой. У меня была персонификация в духовной ипостаси с поэзией Тарковского или другими поэтами русскими, которых я назвал. Пастернак вообще преобразил мой язык. Я язык почувствовал изнутри, что-то начало ворочаться и переворачиваться, я ощутил на уровне фонетики какие-то вещи очень важные в самом соединении звуков внутри слова. Ольшаник, который трепещет, помните, в замечательном стихотворении «Август». Это феноменально. На уровне звука. Вот эти вибрации звуковые для меня почему-то важны. Шевченко тоже начинается как звуковой, и только потом является картинка, причем картинка перевернутого мира, низы идут вверх, верх идет вниз. Вдруг что-то в «Кобзаре» происходит такое, в целостном мире, что на уровне фонетическом заново образуется мир. Влияние ткани, внутреннего вектора. Но есть некоторые вещи, очень опасные: это сравнение, скажем, по линии родственной русского и украинского языков. Внешне вроде бы они очень похожи, но на внутренних уровнях всё идет совершенно противоположно. Есть простые вещи, я своим студентам начинаю объяснять, что это другие взаимоотношения с пространством, с временем, особенно пространственные какие-то ориентации. Вот русский «случай» — это «случаться», что-то с чем-то случается, а по-украински «выпадок» т.е. «выпадать», всё наоборот. Россиянин говорит «международное положение», для него важно, чтобы горизонталь была, ложится, катится, а украинец говорит «международное становище», то есть стоять, вертикаль вместо горизонтали. Или наоборот украинец говорит «суть пытання», «для меня пытання полягае в том», то есть ложится, для русского «стоит вопрос», «вопрос состоит в том» и так далее. Вот эти противоположные вещи внутри слов, которые вроде бы похожи. Казалось бы, общеславянские корни в языке, но оказывается внутреннее движение по ощущению мира и по его освоению, присвоению даже, совершенно другие. Если этого не понимаешь, тогда ты своего собеседника украинца или русского, ставишь в очень сложное положение. Потому что ты требуешь от него, чтобы он был такой же, как ты. Русский действенный, для него «действительно» означает, что какое-то есть активное начало действий. «Это действительно так», - говорит русский. А украинец говорит: «це справди так». То есть для него соотношение с правдой и с истиной важнее действенного начала. Украинец смотрит в окно, «дивлюсь я на небо да думку гадаю, чoму я нe сокил, чoму не литаю», и это отстраненность человека вроде бы не присутствующего. А потом оказывается, когда ты смотришь на историю, на какие-то политические события, что они действует, и ты понимаешь, что это другого принципа образования – живая какая-то вещь, материя какая-то.
Васыль Стус
Так случилось, что я вдруг оказался завязан на судьбу Васыля Стуса, о котором я раньше не знал. В 1989 году я должен был снимать документальный фильм про него, когда уже о Стусе можно было говорить. Я был неформальным руководителем организации, которая занималась, не организации, а группы людей, которые занимались перезахоронением праха Васыля Стуса и двух его побратимов из Пермского лагеря, где он был похоронен под номером, не под именем, а под числом, в Украину. Это было поворотное событие в моей жизни, вообще в жизни, я считаю, Украины, это что-то аналогичное падению Берлинской стены. Они даже, эти два события, в одно время и произошли. Так вот когда мы это все делали, местные люди нам очень помогли, потому что КГБ тогдашнее противостояло. Скажем, едет машина, тебя останавливает милиция, выходишь, у тебя шины пробиты, а люди везут цинковые гробы, чтобы мы могли доставить откопанные останки выдающегося украинского поэта, который в лагерях провел большую часть своей сознательной жизни. Помощь простых шоферов, людей, которые помогали нам запаивать гробы, она была неоценима. Редакторов местных газет, это маленький районный центр, Чусовой на Пермьщине. Я знаю всё это благодаря съемкам.
Два любимых поэта у меня есть — это Мандельштам и Пастернак. Мне трудно определить, любим ли Арсений Тарковский мною или не любим. Естественно, здесь есть какие-то другие пределы, ты просто дышишь им, или ты чувствуешь подобное. Ты чувствуешь траву, корень, камень, так чувствуешь, как он. В этом плане может быть трудно различать любовь и просто биологическую твою же материю. С Тарковским у меня так получилось. Я даже не знаю, как я попробовал перевести «Первые свидания», которые звучат в «Зеркале», потому что эти стихи были созвучны тому, что ты переживал как самое главное в жизни. Ощущение влажной сирени, ощущение женщины какое-то особое, даже больше, чем любовь — это вообще ощущение присутствия женщины возле тебя, как воздуха, без которого ты вообще неполноценен.
«Документальное кино».
Режиссёр и сценарист Наталья Акулова и герои её фильмов «Испытатели: между жизнью и смертью» и «Старатели мёртвого города».
Радиоантология современной русской поэзии.
Стихи Сергея Стратановского (Петербург).
* * *
В какие канули пространства
Твое крестьянство и дворянство
Твое духовенство
и твое чиновничество
И Оптиной пустыни белые, белые стены
И скиты белозерские – русская Фиваида
И к мощам исцеляющим –
массовые паломничества
Нынче девы безумные – Злость и Обида
Хмуро бредут по твоим дорогам
Спросят: а где же отмеченность Богом
Хлебный экспорт, соборность, купечество?
Я не отвечу. Я тебя не умею судить
Отечество
1990