Иван Толстой: На прошлой неделе преподаватель русского языка и литературы, жена правозащитника Юрия Штейна, покинувшая Советский Союз в 1972-м, прожившая тридцать лет в Нью-Йорке и вернувшаяся с мужем обратно в Москву в 2002-м, рассказывала в нашей программе о семейных корнях, о детстве, военных годах и послевоенных друзьях. Одним из героев разговора был знаменитый своим не-убийством Николай Хохлов. Сейчас Вероника Валентиновна продолжит свое повествование, а мы лишь чуть-чуть захватим хвостик предыдущей беседы, чтобы история звучала цельно.
Вероника Туркина: У нас на заочном учился наш шпион Колька Хохлов, который оказался начинающим шпионом.
Иван Толстой: Тот самый, знаменитый?
Вероника Туркина: Да.
Иван Толстой: Это который был послан убивать Околовича?
Вероника Туркина: Да, а как он был послан, знаете?
Иван Толстой: Отправлен со специальным пистолетом, со специальной стрелялкой.
Вероника Туркина: Пришел, признался, и Околович закричал, я не помню, как звали жену: "Верочка, иди сюда, тут человек пришел меня убивать, ты бы нам чайку сообразила". Околовича я видела, он был чудный совершенно, он чуть ли не единственный, который уходил в Россию и приходил оттуда.
Иван Толстой: Ну, еще до войны, он в 1939-м был.
Вероника Туркина: А остальные, где там "Подвиг" у Набокова, уходили и все. Романтики невозможные. Вы, наверное, не знаете всех этих стариков: Боря был молодой, Пушкарев, а старики, которые были во Франкфурте, – святые люди просто. И они всю жизнь думали о том, как они будут России помогать, жены работали кто переводчицами, кто уборщицами, а у них был партминимум. Поскольку они купили свою типографию, они там какие-то деньги зарабатывали, у них очень маленький был партминимум, но они жили тем, что они делают дело. Те НТСовцы или из РОА, кто попадал в плен, их же первых наши же бойцы убивали, потому что они считали их предателями.
Те НТСовцы или из РОА, кто попадал в плен, их же первых наши же бойцы убивали, потому что они считали их предателями
Иван Толстой: А расскажите, пожалуйста, немножко о Хохлове, какой он был как человек? Какой нрав, характер?
Вероника Туркина: Его сын, между прочим, здесь.
Иван Толстой: От Янины?
Вероника Туркина: Да. Я была с ними очень дружна, и с Яниной, и с Колькой. Кольку мы звали Никс. И он нам не признавался, он говорил, что он в этой системе работает, но он часто уезжает, потому что его посылают демонтировать технику в Германию. И он первый привез магнитофон оттуда. Мы делали капустник с его магнитофоном, было очень интересно. Но сам он выступать не мог, потому что он работал в этой системе, но мы не знали, кто он и что. И он нас любил водить в ресторанчик "Националь" днем пообедать. Мы сидим в ресторанчике, несколько человек, Коля смотрит на Кремль и говорит: "Взорвать бы его к черту!" Мы насторожились, мы не очень подозревали, что он нас провоцирует, но как-то это было страшновато.
А когда я ему рассказала в Америке об этом, он говорит: "Неужели я так говорил?!"
Иван Толстой: Так рассказывала Вероника Туркина в прошлый раз. Она продолжает.
Вероника Туркина: Коля был интересной фигурой, очень способный. У него был отчим, который его учил свистеть художественно. Он художественно свистел очень красиво, но не мог выступить с этим – как работник органов он своего лица не должен был показывать публике. Такой Хохлов. Но с трудным характером, конечно.
Иван Толстой: Вы говорите, что он учился с вами вместе?
Вероника Туркина: Да.
Иван Толстой: На каком факультете?
Вероника Туркина: На журналистке. Или он был на филфаке? Одно время мы же вместе были – филфак и журналистика, а потом отпочковался отдельно факультет журналистики. А вначале он был на филфаке.
Иван Толстой: А откуда у него возник интерес к естественным наукам, к биологии? Или это уже в Америке произошло?
Вероника Туркина: В Америке. А здесь он, я думаю, мечтал кончить и выскользнуть из органов, а они не отпускали. А у него была мечта выскользнуть оттуда.
Иван Толстой: Да, он пишет об этом в книжке.
Вероника Туркина: Явно совершенно.
Иван Толстой: Здесь, в Москве, было что-то известно о том, что он совершил там или, точнее, чего он там не совершил? Доходили какие-то слухи?
Юра на улице увидел и стал ей кричать: "Светлана!" Она вдруг повернулась и убежала от него
Вероника Туркина: Коля исчез. У меня умирала мама, мне было ни до чего, потом я выходила замуж за Юру второй раз, это второй брак мой, со всеми детьми, это второй брак. И Колька исчез. Когда я чуточку пришла в себя, мы стали Колю искать. Он жил на Молчановке, где все было сломано для Нового Арбата. И его дом оказался сломанным. Тогда мы решили пойти в справочное бюро. Там нам сказали, что такой не числится в Москве. Мы подумали, что он же в органах работал, наверное, не дают. Нет, и нет. А у Кольки была старшая сестра, от другого брака материнского, и младшая сестра, по-моему, тоже от другого брака. И эту младшую сестру Юра на улице увидел и стал ей кричать: "Светлана!" Чтобы узнать, что с Колькой. Она вдруг повернулась и убежала от него. Потому что когда Колю арестовали, то его семью выселили, карьера у них у всех была поломана. Янку с Аликом арестовали, но Алика ей потом отдали, после ее подписки, что она никому никогда ничего не расскажет.
Иван Толстой: А сколько Алику было лет?
Вероника Туркина: Полтора года, когда его арестовали.
Иван Толстой: То есть он и не помнил отца?
Вероника Туркина: Нет. У него волосы были вот такого цвета.
Иван Толстой: Рыже-красного?
Вероника Туркина: Да. Я до сих пор помню его ребенком. Колька исчез. Мы собираемся уезжать в эмиграцию, подходит наше время. Мы не хотели уезжать, мы уезжали очень тяжело, с большим трудом, и, собственно, нас не ГБ вытолкнуло, а обстоятельства. Потому что Юра был четыре года без работы – он проголосовал против ввода войск в Чехословакию. Один в зале. Сдуру сел перед самым секретарем райкома, который проводил это общее собрание. Тот говорит: "А почему вы не голосуете?" Все должны были проголосовать. Четыре года он был без работы и получил два частных определения. Одно определение за то, что своей рукой написал кому-то листовку. Бзик! Он был против листовок, но решил, что надо показать, как их надо писать и о чем. Все это загремело, конечно, туда. Потом был комитет защиты чего-то, где были Ковалев и Танечка Великанова. Танечку Великанову арестовали, на ее место был выбран Юра. А потом он прошел по частному определению и его должны были посадить. Он не был человеком, который бы мог сидеть там, по характеру просто. А может, у него уже начиналось… Он неуправляемым был в этом отношении, и я понимала, что если его посадят, он там очень быстро погибнет. В общем, мы уехали.
Вероника и Юрий Штейны
А перед тем, как уехать, мы жили во Внуково. А там хорошо слышны всякие "голоса". И по вечерам человек, который нам устроил там халабуду, которую мы снимали, он там зимой тоже жил, он работал и на студии и как сторож жил там с женой, он нам рассказывал всякие истории, которые он слушал по "голосам". И он вдруг рассказывает Колькину историю. А почему? Он говорит, что я проходил по Пречистенке, это Кропоткинский, и меня всегда интересовал там один особнячок, такой чистенький, хорошенький, занавесочки всегда висят, всегда в одном и том же положении, никогда не открыты, как будто замершие. А потом я иду мимо него и смотрю, что выезжают – вытаскивают оттуда мебель. Ну, я это запомнил. А потом оказалось, что там была такая квартира ГБ, где принимали работающих там, обучали, тренировали. Так что у него это началось с этого здания. И потом он перешел на рассказ о Хохлове. Он мне рассказывает, рассказывает, я говорю: "А ты помнишь, как его звали?" – "Да, Николай Евгеньевич". Здрасьте! Наш Колька, которого мы искали! Он рассказал всю эту историю, что он дал интервью, что Янка была арестована. Значит, они это по "голосам" потом передали. И это была первая ночь, когда я вообще не заснула ни на минуту, потому что мне было безумно жалко Янку, я думала о ее судьбе.
Коля искал ее всячески, но не мог найти. Он ловил какие-то пароходы, пытался с какими-то людьми передать… Тогда же общаться было трудно с приезжающими из Советского Союза в командировки. А потом ему кто-то из наших полудиссидентов-полуученых, я не помню кто, взялся и нашел Яну. Он был в командировке, уже когда возможно было ездить, и Коля его попросил, тот ему нашел Янку, он их как-то связал. Коля один раз приезжал в Россию. И напрасно. Ему казалось, что он приедет, пойдет по знакомым местам, еще что-то. Его встретили гэбисты как родного, ходили с ним. Он пришел в ресторан "Прага", где работал в это время заведующим, я боюсь соврать, чуть ли не сам Судоплатов. Это надо проверить. Но кто-то из его начальства, потому что Коля сказал, что когда я вошел в его кабинет, у него на лице был ужас, он стал приподниматься, чтобы бежать, потому что он решил, что я пришел его убивать.
когда я вошел в его кабинет, у него на лице был ужас, он стал приподниматься, чтобы бежать, потому что он решил, что я пришел его убивать
Иван Толстой: Его же методами!
Вероника Туркина: Судоплатов плохо пишет о Кольке в своих воспоминаниях, что бабник. Наверное, так и было.
Иван Толстой: Моя московская собеседница – Вероника Валентиновна Туркина-Штейн, самиздатчица в советской жизни и тамиздатчица в свои нью-йоркские годы. "Пойти к Веронике" – так называлось среди эмигрантов отправиться в офис на Парк-авеню, где раздавали всем желающим бесплатные тамиздатские книжки. После тридцати лет заграничной жизни Вероника Туркина с мужем Юрием Штейном вернулись в Москву.
Можете ли вы вспомнить, что вы читали тогда, какие были самиздатские книжки? Когда появился первый тамиздат, когда он попал в руки и что это было?
Вероника Туркина: Тамиздат у нас довольно рано появился. Как это все началось? Огромное на нас всех впечатление, и на детей, произвел Солженицын. Конечно, он был главным, кто нас поставил на правильный путь. Я помню, что когда я читала "Ивана Денисовича", не напечатанного еще…
Иван Толстой: Машинопись попала к вам в руки?
Вероника Туркина: Почему? Он мне дал почитать.
Иван Толстой: Вы уже были знакомы?
Вероника Туркина: Я Солженицына знаю с 1940 года!
Иван Толстой: Как интересно! А где же вы познакомились?
Вероника Туркина: Он женился на моей двоюродной сестре. У отца было две сестры.
Иван Толстой: На Наталье? На Решетовской?
Вероника Туркина: Да. У отца было две сестры. У одной сестры было две дочки, а у другой сестры была одна дочка, моя Наталья. И Наталья приезжала в Москву, поскольку у нее были какие-то производственные практики. Она химиком была. И в первый раз я их увидела вдвоем в 1940 году, когда он приехал сдавать экзамены в МИФЛИ, а она – на производственную практику. И они перед этим поженились, никому не сказав ничего.
Иван Толстой: Вам было в ту пору сколько лет?
Вероника Туркина: Тринадцать. И я была такая дикарка. И они не сказали, что они поженились, а потом это выяснилось. И медовый месяц они проводили в Тарусе. Их отец сагитировал туда поехать, потому что отец ездил на дачу в Тарусу. Наш дом для Натальи был как дом, она у нас жила, и всегда наш дом был ее вторым домом, пока она не поехала в общежитие на Стромынку. А отцовский дом – это было что-то очень интересное: киношник, литература, невероятное впечатление отец на них произвел.
И у Исаича это юношеское впечатление так и осталось. Во-первых, эта пьеса ранняя о нашей семье. Ему не важна работа с прототипами, иногда он их изображает, а иногда ему важно просто лицо видеть. Он там меня изобразил какой-то истеричкой. Я говорю: "Что же ты такое написал?" А второй рассказ он не так давно написал, где к Эренбургу или к Толстому едет журналист какой-то, – "Абрикосовое варенье". И там едет как раз мой папаша – прототип. В 1940 году. Я этого Коку помню, Кирилла помню, Лидочку с их компанией. А потом его арестовали.
Вначале он был в армии, Наталья ездила к нему на фронт через наш дом, а потом его арестовали. И Исаич дал знать, что его арестовали, потому что он хорошо помнил наш адрес. Он был в Бутырке, пришла открытка маме, что она может приносить ему посылки. Значит, жив. Позвонили в Ростов. Пока Наталья сама все это не наладила, мама ему носила посылки, пока он был в Бутырке. И он всегда присутствовал. Русские семьи, которые любят своих арестантов. В армии был солдатом, потом пропал без вести, потом арестант, потом оказался в ссылке. Потом Наталья его бросила. Пять лет она была замужем за другим. И бедную Наталью все считали предательницей, по традиции. Но я к ней была очень привязана. И у нее в одной из книг, она шесть книг написала, я там на каждой странице, сперва положительно, потом отрицательно. Что делать. А потом появился Александр Исаевич, когда она вернула его к себе, приложив большие усилия. Он даже до того как к ней вернулся, пришел к нам домой, привел Леву Копелева и Дмитрия Михайловича Панина. Все они были такие красавцы, все они начинали новую жизнь, все было замечательно. Потом он стал жить у нее в Рязани, и я все время к нему привязывалась, говорила: "Ты что, бросил писать, что ли?" А он же писал все время. Он в армии писал. И какой-то сержант Илюша привез от него оставшиеся книги, которые он прятал там, и были его рукописные, на немецких тетрадях с толстыми крышками написанные рассказы. И они у нас в этой одной комнате хранились в диване, там была емкость. Пять-семь человек в одной комнате, положить никуда, просто нет места, шкафов не было. И вдруг этот диван развалился. А там Натальины бумаги и Исаичевы. А Наталья в это время на Стромынке была. Я ей говорю: "Куда мне это девать-то?". Она говорит: "Выброси!".
Иван Толстой: Это еще до всего? До публикаций?
Вероника Туркина: До, конечно. Она на Стромынке еще, Исаич сидит. Я помню, что я сижу на полу и читаю эти рассказы. Слабенькие рассказы. Я уже тогда понимала, что рассказы слабенькие. Какую-то одну тетрадку я оставила, потому что на нее Лавренев откликнулся. Остальное я все аккуратно сложила и выбросила. Он мне никогда этого не припомнил, никогда! Видите, какой хороший человек!
Остальное я все аккуратно сложила и выбросила. Он мне никогда этого не припомнил, никогда! Видите, какой хороший человек!
Иван Толстой: Человек, уничтоживший наследие Солженицына своими руками…
Вероника Туркина: Правда, были очень слабенькие рассказы. Но была одна вещь, которая, кажется, утеряна. Я ее оставила потом Наталье Дмитриевне, и она теперь грустно помалкивает – наверное, они ее потеряли. Был в издательстве "Нива" Толстой, "Война и мир", мягкая книжка, вся на полях исписанная его мелким почерком. У него же Толстой был как пример того, как надо писать, а у моей Натальи Алексеевны – как пример того, как надо себя вести, была Софья Андреевна. И разделились. Короче говоря, эту книжку я оставила. Я прочла эти комментарии, они были очень интересные. Он себя готовил к своей революции, которую он хотел описать, и о войне.
Иван Толстой: А потом вы ему отдали эту книжку?
Вероника Туркина: Да исчезла она! Я ее оставила Наталье Дмитриевне, когда уезжала. Я все время говорю "эта книжка", а она молчит – я поняла, что она ее не нашла. Она же после этого уезжала, их поперли.
Конечно, он оказал огромное влияние на нас. Да, я читаю "Ивана Денисовича", читаю и говорю: "Ленин, наверное, в гробу вертится!" Он на меня внимательно посмотрел и говорит: "При чем тут это? Ты что, думаешь, что Сталин что-нибудь новое придумал? Он верный ученик Ленина". Я, дура дурой, думаю: не убедил. Тогда он мне принес книжку Валентинова "Воспоминания о Ленине". У Валентинова Ленин оказался один к одному как наш приятель, умерший потом, Жорка Шур, из университета, слепой, который попал когда-то в Одессе под бомбежку, и мы ему читали подряд всякие учебники, помогали ему. Абсолютный характер Владимира Ильича, со всеми интригами. И поэтому я уже могла, когда читала книжку Валентинова, предсказать, как себя поведет Ленин. Так что дура дурой еще когда! До 1962 года все еще не задумывалась, кто был Владимир Ильич. Потом все стало выстраиваться.
Иван Толстой: Тамиздатские книжки: что стало попадаться в начале 60-х, в середине? Какие? Что приходило?
Вероника Туркина: Во-первых, привозил оттуда книжки Евтушенко. Он привез "По ком звонит колокол", что-то еще. Самое интересное, что когда потом пошли обыски насчет тамизидата, он сжег эти книги, дурак, ничего бы ему не было за это. Так что это Исаич нам принес от Евтуха, потом я ему отдавала "По ком звонит колокол". У меня почему-то был Набоков, не помню что, и был журнал "Мосты". Почему я его помню? Потому что там были стихи Ванечки Елагина. И я еще подумала, что Елагин как-то на Евтушенко, наверное, повлиял. Все с этим не соглашаются, а мне кажется, что да. Что же еще было? Много чего было. Дело в том, что у нас дом был самиздатский, мы были набиты этим самиздатом, и был такой профессор математики Теуш, у которого был обыск, отняли "В круге первом" и часть архива. А Теуш писал статьи. Он теософ был, но тут были статьи другие. И статья была об "Иване Денисовиче" очень хорошая. Там первая часть была какой-то литературный разбор, а вторая – политическая. И первую часть гэбисты нашли. Им нужно было собрать четыре экземпляра, потому что если нет четырех, значит, ты где-то размножаешь, а если у тебя четыре дома, то еще ладно – твои собственные. Ну, ладно, четыре они нашли первой статьи, у меня одну взяли, еще у кого-то. А второй части, политической, нет – три только. А четвертая была у меня в доме, и у меня Володька Гусаров взял ее почитать и, гадюка, не сказав мне, отдал ее Дмитрию Иванову, сыну Вячеслава Иванова (символиста. – Ив. Т.). Дмитрий вывез (за границу. – Ив. Т.), и мы очень жалели, что не осталось этой. Ту, первую часть как-то восстановили, а этой нет. И потом я, уже будучи за границей, были такие маленькие томики коричневые, тоненькие, Солженицына, "Посев" издавал, и вдруг в шестом томе – эта статья.
Иван Толстой: А шестой том – это, наверное, были материалы к биографии?
Вероника Туркина: Они у меня были, я их все отдала. И там эта статья Теуша – пожалуйста, под другой какой-то фамилией, то ли Благов, что-то такое. Так что сохранилась эта статья. У нас в ГБ хорошо знали, какие у нас книги в доме, но не все – они знали только то, что мы читали вслух. И об этом сперва Юру, потом меня вызывали в Лефортово. "Да, знаем, Лилечка, Леночка (это мои дочки)". Что нас тоже немного подвигло к выезду, потому что я боялась за Ленку – они бегали на какие-то демонстрации, к синагоге почему-то. Была такая мода – детишки туда бегали, а их там разгоняли.
Иван Толстой: На Бронную?
Вероника Туркина: Новодворскую как раз посадили тогда и Ольку Иоффе. И я боялась, что Ленку тоже заберут. А Лилька была поменьше. Так что много было всяких обстоятельств, которые нас подталкивали к этому выезду.
Иван Толстой: А солженицынские западные книжки доходили в 60-е до вас?
Вероника Туркина: Единственную книжку привез нам Бетелл. Вышел "Раковый корпус", там напечатанный. А больше – нет, не было. В 1972-м мы уезжали, больше не было.
Иван Толстой: Вероника Валентиновна Туркина. Мы не прощаемся, в надежде услышать от рассказчицы новые истории.