Состав яда, которым отравили Александра Литвиненко, полностью не известен. Эти сведения важны для полноты медицинской и юридической картины, но человеческая картина смерти уже нарисована, а в ней самое важное – что это убийство. Литвиненко в оглашенном после смерти документе прямо обвиняет в преступлении Кремль и лично президента России, к которому с простотой, продиктованной неизбежностью и близостью кончины, обращается на "ты". Так оно или нет, мы не знаем. И не узнаем никогда, как не ведаем толком ни об одном громком убийстве новейшей российской истории. Сам Литвиненко одно такое преступление – гибель Анны Политковской – пытался раскрыть. Отсюда: все, что мы имеем, соображения и размышления. При этом никто никогда не отменял ключевой вопрос, который задавали в сложных юридических и политических коллизиях древние римляне: "Qui prodest?" – "Кому выгодно?", выводя на свет не формальных, мнимых и подставных действующих лиц, а подлинных, истинных. Что ничего, с точки зрения права, не доказывает, но, как минимум, заставляет задуматься.
Литвиненко отравили: способ почтенный, освященный веками, дающий волю изобретательности и фантазии. Екатерина Медичи пропитывала ядом перчатки или даже страницы Библии, и когда перелистывающий ее слюнявил пальцы, то постепенно убивал себя сам. Александр Борджиа, дружелюбно улыбаясь, разрезал яблоко, давая половинку собеседнику, который не мог подозревать, что одна сторона ножа – его сторона! – смазана ядом. С тех пор прошли века, пришли достижения научно-технического прогресса, и яды научились не только незаметно вводить, но и незаметно выводить – следов не остается. Говорят, Литвиненко подсунули нечто радиоактивное, куда там Медичи и Борджиа – непонятно даже, как именно попал в его тело яд.
Но остается этот страшный вопрос: "Qui prodest?" – и на него надо отвечать, если не перед судом, то, например, перед так называемой мировой общественностью (кто это такая, где она, кто ее по-настоящему боится?) и журналистами, которых можно, разумеется, послать, так и делается. К этому уже привыкают. Привыкают заново, успев слегка отвыкнуть за 90-е годы. Вот что важно: ни у кого в мире нет сомнения, что если российская власть и не убивала Политковскую или Литвиненко, то могла. На Тони Блэра ведь так не подумают.
Значит, надо снова играть в старые игры. Вот это еще важнее для политики. Игра же не бывает односторонней: это всегда человек против человека, команда против команды. То есть – взаимодействие. И если одна сторона уверена, что другая может играть нечестно, у нее три выхода: 1) покинуть площадку, 2) прогнать противника, 3) делать вид, что всё в порядке.
Первый вариант невозможен: с чего вдруг покидать насиженное и наигранное за века место. Второй – страшен: а вдруг противник разобидится и применит уж вовсе запрещенный прием. Остается третий вариант – слегка скукситься, пробормотать нечто невнятное сквозь зубы и остаться.
Тем более, препарат введен такой, что следов не видать, а дурацкие древнеримские вопросы можно задавать сколько угодно, ответа все равно не будет.
Литвиненко отравили: способ почтенный, освященный веками, дающий волю изобретательности и фантазии. Екатерина Медичи пропитывала ядом перчатки или даже страницы Библии, и когда перелистывающий ее слюнявил пальцы, то постепенно убивал себя сам. Александр Борджиа, дружелюбно улыбаясь, разрезал яблоко, давая половинку собеседнику, который не мог подозревать, что одна сторона ножа – его сторона! – смазана ядом. С тех пор прошли века, пришли достижения научно-технического прогресса, и яды научились не только незаметно вводить, но и незаметно выводить – следов не остается. Говорят, Литвиненко подсунули нечто радиоактивное, куда там Медичи и Борджиа – непонятно даже, как именно попал в его тело яд.
Но остается этот страшный вопрос: "Qui prodest?" – и на него надо отвечать, если не перед судом, то, например, перед так называемой мировой общественностью (кто это такая, где она, кто ее по-настоящему боится?) и журналистами, которых можно, разумеется, послать, так и делается. К этому уже привыкают. Привыкают заново, успев слегка отвыкнуть за 90-е годы. Вот что важно: ни у кого в мире нет сомнения, что если российская власть и не убивала Политковскую или Литвиненко, то могла. На Тони Блэра ведь так не подумают.
Значит, надо снова играть в старые игры. Вот это еще важнее для политики. Игра же не бывает односторонней: это всегда человек против человека, команда против команды. То есть – взаимодействие. И если одна сторона уверена, что другая может играть нечестно, у нее три выхода: 1) покинуть площадку, 2) прогнать противника, 3) делать вид, что всё в порядке.
Первый вариант невозможен: с чего вдруг покидать насиженное и наигранное за века место. Второй – страшен: а вдруг противник разобидится и применит уж вовсе запрещенный прием. Остается третий вариант – слегка скукситься, пробормотать нечто невнятное сквозь зубы и остаться.
Тем более, препарат введен такой, что следов не видать, а дурацкие древнеримские вопросы можно задавать сколько угодно, ответа все равно не будет.