В романе Эриха Мария Ремарка «На западном фронте без перемен» есть такой диалог:
–Я сегодня ампутировал пять ног! — Врач отталкивает меня, говорит санитару: — Посмотрите! — и убегает в операционную.
Я иду за санитаром. Он смотрит на меня и говорит:
— Операция за операцией, с пяти часов утра, просто с ума сойти, вот что я тебе скажу. Только за сегодня опять шестнадцать смертных случаев. Сегодня наверняка дойдет до двадцати.
С тех пор прошёл век, но военные врачи продолжают ампутировать, спасать, лечить. У современных украинских врачей свой богатый опыт. Начиная с событий на Майдане зимой 2013-2014 г. и по сей день украинские врачи работают в экстремальных условиях. Более 60 медиков погибли на линии фронта от прямых попаданий.
В передаче "Медики в воюющей стране" участвуют военные врачи, врачи-стоматологи, медики-добровольцы и высокопоставленные кураторы медицины в Украине. Их записала киевская журналистка Елена Холоденко.
Владислав Горбовец (сосудистый хирург):
– Что касается военной медицины, она у нас всегда была довольно неплохая. В СССР она базировалась на военных окружных госпиталях. Но чем занимались наши военные госпиталя? Они лечили какие-то травмы, в основном. Боевых ранений не было вообще. В основном, они лечили военных пенсионеров. Когда я работал в больнице скорой помощи, очень многие военные врачи приезжали к нам на дежурство просто посмотреть, что такое травмы. Огнестрельные ранения, падения с этажей, травмы производственные, травмы ДТП и т.д. – они мало чем отличаются от военных, от минно-взрывных и т.д. Поэтому у нас, у гражданских врачей, опыта было больше на тот момент, чем у военных.
Мы имели все необходимое оборудование – начиная со жгутов и заканчивая протезами сосудистыми, антикоагулянтами, антибиотиками. И организация была прекраснейшая! Потому что, ну можете себе представить, как раз мы начали там деятельность, когда деблокировали Дебальцево, и пошли потоки раненых, которых оттуда неделю не могли вывезти. И вывозили их оттуда грузовиками. Максимальное поступление по больнице в один из дней, насколько я помню, было 178 раненых. 178. Была прекрасно организована эвакуация с переднего края в Бахмут. И от момента поступления до начала операции в операционной проходили минуты – минуты! Это как в американских сериалах, поверьте мне.
Врач с раненым украинским военнослужащим в военном госпитале, Покровское, 2017 год
С первого дня нас сразу же вызвали, хирургов, в больницу, в операционную. И я как сейчас помню, мы туда поднимаемся и одновременно на 3-х или 4-х столах лежат раненые бойцы. А в основном это были ранения конечностей, потому что бронежилеты все-таки немного спасали. Все ранения комбинированные, с повреждением кости, с травмами мягких тканей и ранением сосудов, которые нужно восстановить. Потому что, если мы не восстанавливаем артерию, то ногу нужно будет просто ампутировать. И всё. Ну и естественно анестезиологи, хирурги, травматологи – все это вместе варилось. Вот вам и случай, потому что такой сеанс одновременной игры – у меня такого не было раньше в жизни!
Валерий Горбенко (стоматолог):
– Нигде в мире таких заболеваний у бойцов действующей армии нет. Война, будь она неладна, заставила нас адаптировать мировой стоматологический опыт под те условия, в которых оказались мы, в условиях выживания. Приходит к тебе человек на прием, начинаешь общаться. Для меня это знакомство с Вадимом Сухаревским – легендарным комбатом, о котором говорят, что он первым открыл огонь и начал войну в свое время, Герой Украины. И таких знакомств на самом деле очень много. Мир стал выглядеть по-другому, и это дорогого стоит лично для меня.
Александр Данилюк (бывший военный врач, хирург):
– Фронт на тот момент уже был практически полномасштабный – все линии от Азовского моря со средины Луганской области до границы. Военных медиков не хватало для всей линии фронта.
В 9-й день окружения я понял, что это кровотечение из печени я не остановлю маленьким доступом. И когда мы вскрыли живот, то в животе практически до двух литров крови было. У него было еще ранение желудочно-кишечного тракта – и это не стерильная кровь. У меня не было никаких возможностей сделать реперфузию классическим методом. Просто взял пластиковый стаканчик, из которого мы пили чай, воду, и использовал этот стаканчик, которым выгребал кровь из брюшной полости, кровь переливали во флакон, добавляли противосвертывающее лекарство и обратно вливали в вену. Пациент выжил. Операция длилась 4 часа, причем только на один час мы могли отключить сознание. Три часа пациент был на релаксации, на обезболивании, но в сознании. И первые его слова были: «Я все слышал».
Сортировка – это самый сложный процесс, с которым я сталкивался за время войны. И это те моменты, которые оставляют рану на всю жизнь. На войне ты выбираешь тех пациентов, которых можно спасти. Все остальные отсортировываются и ждут смерти. «Вытрымка»… выдержка… мы должны выдержать самый трудный период. Решающий бой еще впереди. И мы должны иметь выдержку, для того чтобы в решающий момент мы выиграли и освободили страну.
Владимир Стефанив (стоматолог):
– К нам приходят ребята, которые прошли Иловайск, Дебальцево, киборги наши, которые аэропорт держали – там они не боялись. Они садятся к нам в кресло и, как дети, бледнеют, потеют, иногда могут терять сознание. Мы устанавливаем зубные импланты на передовой. Это сумасшедшие деньги. Если сделал съемный протез, считается, что человек санирован и стоматологически пролечен. Мы против этого: мы ставим импланты. Человек должен пользоваться несъемным протезированием. И для нас без разницы: это действующий защитник, или он уволен. Наша помощь им оказывается бесплатно. Я считаю, человеку нужно каждому хоть раз побывать там. Да, нехватка врачей. Но если доктор приехал и проработал вахту, процентов 99,9 – он обратно вернется. Туда тянет. Там аура хорошая, там светлые люди.
Раненые украинские солдаты
Александр Линчевский (заместитель министра здравоохранения Украины):
– Война на нашей территории. Война на обжитой территории с конкретными городами-селами, конкретными больницами и конкретными гражданскими врачами. В 14-м году, собственно, да и в 15-м о том, как правильно воевать на своей территории, как правильно использовать медицинские силы, гражданские в том числе, весь волонтерский потенциал – в учебниках этого не было. Медицина советского образца не была ориентирована на раненого. Мы меняем отношение к бойцу. Мы не экономим – для нас это личность. Это гражданин одной с нами страны. Это лучшие из нас. И боец об этом должен знать. Лучшая аптечка у него должна быть, лучшее обмундирование и лучшее оружие. 90 % всех погибших гибнут до встречи с врачом. 90% всего ресурса должно быть ориентировано на доврачебный этап, на работу с личным составом. Если раненый дожил до встречи с хирургом, дальше он должен жить. Это специфика военной травмы.
Медицинская составляющая возвращения бойца с войны в мирную жизнь стремиться к нулю. В первую очередь это встреча бойца в семье. И увы – именно семья не готова встретить мужа, отца, пришедшего с фронта.
Ожидается, что члены семьи сами будут хотеть получить информацию. Сами будут объединяться, для того, чтобы свои общие проблемы решать вместе. Весь мир воюет, и в цивилизованных странах накоплен колоссальный опыт. Тут проблема в психологах в первую очередь. То есть назвался психологом – и ты уже понимаешь в войне? Да ни в коем случае. Послушайте, это правда. Есть элементарные учебники, которые нужно просто прочитать, элементарные – назовем это методички, брошюры. Сейчас 4-й год войны. То, что простительно, и то, что было жизненно необходимо в первые месяцы, на 4-м году … вся система здравоохранения должна работать так, чтобы у нас не было необходимости в каких-то добровольческих рейдах. А для этого нужно заниматься черной, непоказушной, неблагодарной работой, в том числе, во власти. Милости просим – министерство, департаменты. Власть просит сейчас добровольцев становиться властью и менять страну. Война никуда не делась. Война, возможно, еще впереди. Пока есть очень много работы.
Артём Похил (стоматолог):
– В город, тогда еще Днепропетровск, пошли первые раненые после Иловайска. И в приемной в моей клинике появилась мумия в белых бинтах с кровавыми пятнами. У него болел зуб. Так для меня началась стоматологическая помощь на войне. Задача полевых медиков – собирать нуждающихся в стоматологической помощи. Солдат никогда не придет за 10 км. Они собирают по утрам взвод: пацаны, у кого зубы болят, поехали. Наш проект направлен на предупреждение больше, чем на лечение острых ситуаций, хотя мы полностью подготовлены. Самое главное, что плохие люди там не задерживаются. Никто с плохими намерениями и с тяжелым сердцем, плохими помыслами не продержится и суток в зоне АТО. Когда немножечко бабахает, у тебя срабатывают абсолютно все твои … маска уходит – ты такой, как ты есть. Или ты собираешь чемодан, в трусах выбегаешь – и никогда тебя больше там не увидят. Или спокойно доделываешь – как Валера Горбенко допломбировывает канал под обстрелом – и все. Самое главное происходит тогда, когда ты возвращаешься. Когда ты там, ты становишься очень хорошим психологом. Ты четко теперь отличаешь, на 100%, где ложь, а где правда, где хороший человек – где плохой. Потому что там все по-настоящему.
Наталия Бабийчук (стоматолог):
– Случались хорошие романтические отношения у стоматологов девочек-врачей и у ребят. Остаемся друзьями, дарят шевроны, маленькие поделки – как-то пытаются радовать своих докторов. Мы это очень ценим. Наш личный ресурс не безграничный, он истощается. Лица ребят вспоминаются. Когда он сидит на приеме в кресле, ты видишь его руки, иногда в травмах, иногда они грязные, обожженные. Болезненные такие моменты вспоминаются. И их радостные улыбки, когда они встают с кресла, когда ты им даешь презент – какие-то конфеты, зубные щетки – просто становятся детьми, которых отблагодарили и поучаствовали в их судьбе, значит, они нужны, о них заботятся.
Ольга Богомолец (глава Комитета Верховной Рады Украины по вопросам здравоохранения):
– Те люди, которые заканчивали медуниверситет во времена Советского Союза, два года проходили военную медицину. То есть, что такое военно-полевая хирургия, военно-полевая терапия, что такое огнестрельные ранения, как проводить захоронения, как реагировать, когда идет массовое поражение, мы это все знали, мы это все учили. Мне нужно было только все это завернуть в памяти – и оно автоматически выходило.
Эвакуация украинского военнослужащего из госпиталя в Артемьевске, 2015 год
Первая задача была – обеспечение аптечками. Вторая задача – научить, дать навыки первой помощи. Мне удалось изменить программу образования буквально за полгода до выпуска и каждому молодому офицеру, который должен был уехать на фронт, включить недельную подготовку по спасению жизни. Они проходили и психологическую подготовку: как нужно сохранять спокойствие, как удерживать свой личный состав. Когда я выезжала в зону боевых действий, останавливалась на КП, выходила, строила их, показывала свое удостоверение, и говорила: «Покажите жгуты, наложите жгут: ты на бедро, ты на руку, ты на шею». И просто так спонтанно проверяла.
Волонтеры, которые были на Майдане, ушли на войну, потому что понимали, что больше некому. Когда шла массовая мобилизация, не успевали в военкоматах обследовать людей. У меня был случай, когда мобилизовано было 300 человек, у которых не была определена группа крови. Были случаи, когда мобилизованы были люди, которым не был сделан рентген – это люди, у которых был открытый туберкулез. Одновременно со всех сторон возникали проблемы, и мы учились эти проблемы решать.
Конечно, были операции, которые никто никогда не делал, когда нет ни мышц, ни костей, нет куска таза, и нужно что-то придумать, нужно что-то сделать. Конечно, наши врачи в этом отношении большие молодцы. И я сейчас с ними работаю, их сподвигаю к тому, чтобы издать атлас военно-полевой терапии, военно-полевой хирургии, который покажет визуально, что было сделано и кому они спасли жизнь. У нас есть фотографии, есть все эти материалы.
Вот живой пример – Вадим Свириденко. Я принимала участие в его эвакуации с оккупированной территории – из ДНР. Он был фельдшер, его ранили, все его побратимы были убиты. И он остался живым и не замерз только потому, что трое суток пролежал под грудой тел. И когда он уже понимал, что умирает, он пытался выбраться оттуда – и его взяли в плен. У него к этому моменту было огнестрельное ранение брюшной полости и отморожены все конечности – все четыре. И его нам отдали. Я думаю – даже не поменяли.У него началась гангрена, были ампутированы все конечности. Ну и сегодня он чемпион. Сегодня он уполномоченный президента по делам ветеранов, наших военнослужащих. Вадик – пример того, что можно не только жить в такой ситуации, но можно еще помогать другим. У него родились дети уже после этого всего.
Да, у нас есть десятки спинальных больных, которые никогда не встанут на ноги. Очень важно, чем будет наполнена жизнь потом. И вот есть подготовка к параолимпийским играм, освоение дополнительных специальностей. У нас есть Институт физкультуры в Харькове. Они разработали специальный массажер культи, когда ветеран, у которого ампутированы руки, может работать массажистом. И они проводят выездные тренинги для тех, у кого ампутированы конечности. Я думаю, это тоже наше ноу-хау, потому что нигде я этого не встречала.
Да, было желание взять оружие в руки. Честно – было. Именно поэтому я не пошла на войну, а решила, что свою войну буду вести на мирной территории, без оружия, что мое оружие – это слово, действие. Никакого разочарования у меня нет. Злости становится – конструктивной злости – все больше. Она заставляет меня учиться систематизировать, искать решения. Я очень хочу, чтобы у нас закончилась война.
Геннадий Друзенко (президент Первого добровольного мобильного госпиталя им. Пирогова):
– Страна выжила благодаря добровольческому движению, благодаря волонтерскому движению только потому, что в наших генах, наверное, на подсознательном уровне живет истина страшного урока 20 столетия.
Вооенно-полевой госпиталь недалеко от города Сватово в Луганской области
Я думаю, мы воюем не только за язык, флаг, традицию. Мы воюем за человеческое отношение к человеку, за что-то совершенно противоположное жуковскому «бабы еще нарожают». Фактически мы мобилизовали лучших представителей медицинского сообщества без копейки, без каких-то стимулов ехать – и не только лечить, но и передавать свой опыт, тепло своих сердец. На сегодня ПДМШ (Перший добровольчий мобільний шпиталь ім. Миколи Пирогова) – это та медицинская реформа, которая удалась и подтвердила свою эффективность, и которую государство просто не заметило или не замечает. Есть районы, где мы работаем, и где не работаем, где наши медики просто, будем откровенны, мешают местной коррупции, показывая, что можно оказывать более качественные услуги и не брать за это денег. Там, где хорошее руководство района, считают это плюсом, потому что это здоровая конкуренция и альтернатива. Там, где руководство в доле, конечно… из Бахмута нас просили уйти с автоматами местной полиции.
Война расширяет рамки возможного. Если ты не будешь рисковать, раненый боец умрет. Там есть травмы, которые очень редко увидишь в гражданской жизни. Есть врачи, которые делали чудеса… сейчас в МОЗ (Министерство охраны здоровья) работает Александр Данилюк – относительно молодой хирург из Ужгорода. Он никогда не был в ПДМШ (Перший добровольчий мобільний шпиталь ім. М.І. Пирогова), но он делал операцию в окопах с фонариком, от которой в восторге наши самые опытные хирурги.
Наш Владислав Горбовец – одно из лиц ПДМШ, сосудистый хирург, привез с собой аппарат по свариванию сосудов, не он его изобрел. Идея сама была Патона, который сказал: «Почему мы свариваем только неживую материю? Давайте попробуем живую». И получилось. В Америке такого нет, и в Европе нет. Эти операции делали и военным, кстати, думаю, что не одна пара рук и ног не была ампутирована у бойцов из Дебальцева, потому что там был Владислав, там был Степан Крулько – хирург из Винницы. Так вот с этим аппаратом объездили от Станицы Луганская до, наверное, Мариуполя. Я хорошо помню, как-то утром мне звонок – шесть часов, голос незнакомый: «Вот этот ваш Горбовец – он в Киеве бывает?». Я говорю: «Он вообще-то тут работает». – «А я уже думала ехать в Новоайдар, чтобы он мне операцию сделал!».
Есть у нас врач-терапевт из-под Ивано-Франковска – это Галина Черныш. В первый раз, когда она приехала в Станицу Луганская, она писала, понятно, по-украински все рецепты, рекомендации. И медсестра местная писала красным карандашом: «Не понимаю» и возвращала пациента с этим. Но со временем ее открытость, свет в глазах, любовь эту ситуацию поломали. Не только ее вся больница полюбила – уже в первую ротацию они вместе сажали сады в Станице Луганской. Уже в первую ротацию к ней пришли люди из Луганска. Это вроде бы недалеко, но это часов шесть, чтоб понимать, отстоять в очереди через КПВВ через тот взорванный мост. И к ней же принес дед – в Марьинке или Новотроицком – не помню, такую макитру, как у нас говорят, вареников, и там было от руки написано: «Украинскому доктору» – написано по-русски.Поэтому каждый вылеченный ребенок, каждый спасенный старик – это огромный аргумент в пользу Украины.
Мы стали людьми более дисциплинированными. Потому что если раньше каждый кричал: я доброволец, я приехал стрелять – дайте автомат, то сегодня они четко знаю: едем в больницу – или ты просто никуда не едешь. Это мне нравится, потому что это правильное дыхание на марафонской дистанции. Понятно, что конфликт на востоке – это уж точно не спринтерская.
Все больше последнее время в голове звучат стихи Васыля Стуса, очень трагические, и в то же время очень оптимистические, потому что когда было безумно сложно, когда был один и против большинства, фактически, против всех с настолько высокой планкой человечности, гуманизма и моральности, что грех ныть в нашем состоянии. Я думаю, Господи: вперед и только вперед.
Не можу я без посмішки Івана
Оцю слятаву зиму пережить.
В проваллях ночі, коли Київ спить,
А друга десь оббріхують старанно,
Не можу я очей стулить…
С ходу не прочитаю… бо це дуже інтимні речі…
Далее в передаче:
Воспоминания о детском доме.
«Мои любимые пластинки» с поэтессой Екатериной Горбовской (Лондон).