Андрей Гаврилов: Я с огромным интересом послушал вашу программу, Иван, относительно Новосибирского фестиваля авторской песни, которому исполнилось в эти дни 50 лет и который вошел в историю и потому, что это было единственное официально разрешенное публичное выступление Александра Галича.
Иван Толстой: Не только вы откликаетесь на эту программу, я получил частное письмо от нашего внимательного слушателя, историка литературы из Москвы Николая Богомолова, который очень любит и авторскую песню, и много об этом знает, и время от времени пишет о Галиче и других исполнителях. И вот он сделал такое примечание: Юлий Ким, не выступавший в новосибирском Академгородке в марте 1968 года, в этот момент на самом деле выступал в Москве, у него был авторский концерт. И этот концерт привел к очень тяжелым для него карьерным последствиям. Потому что власть поставила его перед выбором: либо он отзывает свою подпись под письмами протеста, которые он подписывал вместе с другими правозащитниками и общественными активистами, либо ему перекрывают кислород. Ким выбрал второе, не отказался от своих подписей, дал концерт и на двадцать лет был выкинут из официальной жизни.
И этот концерт привел к очень тяжелым для него карьерным последствиям
Андрей Гаврилов: Я думаю, у нас еще будет возможность обсудить и творчество, и жизненный пусть Юлия Черсановича Кима, и огромный массив песен, которыми мы постоянно пользуемся в наших программах и который остается за бортом наших программ, – это все безумно интересно. Очень интересно, что в марте 1968 года два человека, объединенные только жанром своих песен, выбрали свободу. Это свобода творчества, свобода ощущения себя человеком. Юлий Ким, который все-таки не пошел, несмотря на заманчивые предложения и довольно жесткие условия, на поводу у властей, и Александр Галич, которому никаких предложений не делалось и который, тем не менее, совершил очень смелый гражданский поступок, навсегда себя лишив возможности остаться в русле официальной жизни и литературы.
Я внимательно прослушал программу, и у меня появилось вот какое соображение: как интересно сравнивать воспоминания об одном и том же событии разных людей и потом эти воспоминания сравнивать с документами. Например, есть свидетельство о том, что свое выступление в новосибирском клубе "Под интегралом" Александр Галич начал сразу с песни "Памяти Пастернака". Кроме этих воспоминаний, я не нашел ни одного свидетельства тому. Более того, существуют записи, которые ходили среди коллекционеров и любителей творчества Галича в свое время подпольно, а ныне на компакт-дисках, в этих записях, наоборот, песня "Памяти Пастернака" находится где-то в середине, а не в самом начале. Второе соображение: сам Галич в воспоминаниях писал о том, что когда он кончил петь песню "Памяти Пастернака", в зале наступила мертвая тишина, которая продолжалась чуть ли не минуту. Тем не менее, в вашей программе мы слышим, как в самом конце песни "Памяти Пастернака" в зале вспыхивают аплодисменты, которые даже ложатся на последние аккорды гитары.
Если брать чистоту документа, то интересно было бы в этом разобраться
Что здесь правда, что нет? По большому счету, главное – это песня, это выступление Галича, а совсем не то, когда раздались аплодисменты. Но если брать чистоту документа, то интересно было бы в этом разобраться. Вы приводите кадры из фильма "Запрещенные песенки", и мы видим, как Александр Аркадьевич поет эту песню – всю, кроме конца, последний куплет или последние аккорды. Мы не видим изображения, мы видим фотографию знаменитую, сделанную у него из-за спины, где он стоит перед этим огромным и притихшим залом. Но как было на самом деле? Действительно ли в зале наступила та звенящая тишина, которая, может быть, для автора дороже любых аплодисментов? Или все-таки, как принято у нашей публики, когда песня заканчивается, приветствовать автора аплодисментами?
Мне известен еще один вариант записи выступления Галича в Новосибирске, где аплодисменты раздаются после первых строк. Как только мы слышим "разобрали венки на веники", в зале начинаются робкие аплодисменты, которые становятся все громче и потом пропадают, чтобы автор мог исполнять песню дальше. А ведь это было первое исполнение, и люди, сидящие в зале, не могли знать, что последует за этой строкой, они не могли приветствовать свою любимую песню. Это не то, что сейчас выходит герой рок-культуры, поет что-нибудь из репертуара greatest hits, что у всех поклонников на слуху. Как же было на самом деле?
У меня есть одно подозрение. Я случайно присутствовал при процессе реставрации новосибирской записи. Судя по всему, новосибирских записей было несколько. Во-первых, в то время и с авторскими правами было попроще, и кто из бардов мог думать о своих авторских правах? Никого не смущала вереница микрофонов, стоящая перед исполнителем, – каждый записывал как мог. То, что ходит по рукам наилучшего качества, это запись, которую пустил в оборот Михаил Кржижановский. Я,честно говоря, не знаю, он сам был за пультом или за своим магнитофоном. Он мне говорил, что да, но это было давно и, к сожалению, он погиб, и проверить это уже невозможно. Но это самая чистая, самая хорошая запись, она легла в основу компакт-дисков, которые выпускались в последнее время. И во время реставрации звукорежиссер-реставратор отметил, что у Крижановского, как у всех, было мало пленки и, чтобы пленка не закончилась раньше, чем кончится выступление певца, Михаил Кржижановский выключал магнитофон, когда шли аплодисменты. Главное в то время были песни, и для того чтобы придать дыхание концерту, чтобы создать атмосферу, он те аплодисменты, которые все-таки попали в запись, равномерно распределил между песнями. И в песню "Памяти Пастернака", поскольку сам звукорежиссер знал ее очень хорошо и не сопоставил даты, он решил, что и публика в зале встретит эту песню аплодисментами, ее же все знают. И он вставил аплодисменты в середину песни. Я, кстати, тоже не сопоставил даты. Но я вмешался, сказав, что это не совсем разумно, потому что эти аплодисменты забивают следующую строчку, и это не совсем хорошо для тех, кто будет знакомиться с песней впервые. И звукорежиссер аплодисменты из середины песни убрал.
После его исполнения в зале наступила мертвая тишина, которая для исполнителя часто бывает дороже аплодисментов и оваций
Но вполне возможно, что никто не обратил внимания на то, что они легли на последние аккорды, хотя вполне возможно, что прав сам Александр Аркадьевич и действительно после его исполнения в зале наступила мертвая тишина, которая для исполнителя часто бывает дороже аплодисментов и оваций.
Иван Толстой: Исключительно интересно то, что вы сказали. Наложение прочтения истории на саму историю – вот истинная драма, вот где загадка этого выступления. Да, непонятно, как оно было на самом деле, и какая версия есть чистая, документальная и неопороченная – мы, вероятно, никогда не узнаем.
Андрей, помните, в прошлый раз вы обещали рассказать о ваших книжных и читательских впечатлениях начала 2018 года?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, я провел очень жестокий эксперимент над самим собой. Я не думал, что он будет жестоким. Наоборот, я предвкушал то наслаждение, которое меня будет ожидать на протяжении двух-трех недель, а может, даже и месяца, но был жестоко разочарован.
Я провел очень жестокий эксперимент над самим собой
Как вы, наверное, помните, я люблю научную фантастику. Я вообще люблю все альтернативное. Альтернативная история – это тема, к которой я заранее тепло отношусь, к этому лежит мое сердце. Научная фантастика (слово "научная" может чуть смущать, потому что лучшие образцы фантастики – это не совсем научная фантастика) и классическая научная фантастика вызывает мой живейший интерес. В мире научной фантастики 1960-х годов есть несколько названий, которые, как считается, заложили камни всего развития фантастического жанра на следующие десятилетия. Это, например, "Конец детства" Артура Кларка или эпохальный роман Роберта Хайнлайна "Чужой в чужой стране". К этому относится не только все творчество Айзека Азимова с его потрясающей повестью "Приход ночи", но также одно название в его творчестве, которое на русский язык перевести довольно сложно, я знаю много попыток, и только одна более или менее мне нравится. У него есть цикл, который называется "Foundation". Это трилогия, написанная им, и на русский язык ее пытались перевести и как "Фонд", и как "Основатели", "Установление", "Фундамент". Я даже слышал, что есть гениальное слово "Фундация". Тем не менее, лучший вариант – это "Академия", тем более что в тексте самого Азимова есть отсылка к галактической академии.
Так что такое эта "Академия"? В свое время это была трилогия, в которой описывался человек по имени Гарри Селдон. Может быть, вы помните роман Роберта Льюиса Стивенсона "Черная стрела", которым мы зачитывались в юности, и там был такой погибший Гарри Шелтон. Наверняка это случайное совпадение, но меня это зацепило. Так вот, есть такой ученый Гарри Селдон, который придумал науку психоисторию. Наука психоистория, как описывает Азимов, это наука, которая изучает поведение гигантских масс человеческих существ, миллионы, миллиарды людей на протяжении очень большого периода времени, десятков, если не сотен тысячелетий. И ученый Гарри Селдон устами Азимова или Азимов устами ученого Гарри Селдона пытается, во-первых, изучить законы этого движения, законы развития человечества и, по возможности, предотвратить особенно страшные повороты. Например, изучая развитие той галактической империи, гражданином которой Гарри Селдон является: ученый вдруг понимает, что неизбежно падение этой империи, и его расчеты показывают, что следующие тридцать тысяч лет будет эпоха полного разрушения, хаоса, войн, уничтожения людей. И он пытается с помощью инструментов, которые ему дает его наука, сократить этот период с тридцати тысяч лет до хотя бы тысячи лет.
В свое время эта трилогия была признана лучшей серией научно-фантастических романов всех времен
Вот такая была трилогия. Она считается в научной фантастике основополагающим произведением. Была очень смешная история, связанная с самим Азимовым. В свое время эта трилогия была признана лучшей серией научно-фантастических романов всех времен. Это было в 1966 году. К этому времени трилогия была опубликована, и Азимов совершенно справедливо полагал, что теперь ему должны вручить за нее премию "Хьюго", в то время высшую премию в области научной фантастики в Америке и во всем мире, потому что никого подобного пока в мире нет или тогда не было. И вот ему звонят в начале года, спрашивают, свободен ли он и может ли он приехать на церемонию вручения премии "Хьюго", он отвечает, что да, может. "Ну, хорошо, тогда вы будете ведущим". "И это было, – как пишет Азимов, – как ушат холодной войны, потому что если я ведущий, значит, я не могу получить премию". А он на нее рассчитывал. Потому что это действительно, без дураков, оставляет позади все остальное, что было написано в таком жанре, в такой форме.
Ну, делать нечего, он говорит, что он свободен. Он приезжает, начинает вести эту церемонию, в зале все друзья, коллеги-фантасты, любители, фанаты, все практически друг друга знают и, несмотря на то что он ведущий и не может получить эту премию, каждый раз произнося слова "лучший роман", "лучшее изображение", сердце замирает: а вдруг все-таки..? Нет, каждый раз премию получает кто-то другой. И когда церемония подошла к концу, Азимов пишет: "Я не выдержал, встал и обратился к залу:
– Знаете, что?! Вы просто куча фашиствующих молодчиков! Не можете маленькому еврейскому мальчику дать заслуженную премию за лучшую трилогию!
Знаете, что?! Вы просто куча фашиствующих молодчиков!
В сердцах разрываю последний конверт, раскрываю бумагу и читаю: "И за лучшую серию всех времен специальную награду получает Айзек Азимов". Вы не можете себе представить, что творилось в зале: такого хохота я не слышал никогда!".
Я в свое время прочел эту трилогию, я стал ее абсолютным фанатом, перечитывал несколько раз, и вдруг до меня дошло, что Азимов написал еще несколько романов, которые примыкают к этой трилогии. Я полез в справочники и выяснил, что после смерти писателя его наследники передали некоторые его записки, некоторые его черновики и наброски другим писателям, чтобы они как-то дополнили эту эпопею. И вот я собрал девять книг, посвященных этой "Академии", и с предвкушением истинного наслаждения открыл их в начале 2018 года и начал читать. Я никогда не испытывал большего разочарования. Да, по-прежнему те три основополагающие книги Азимова читаются на одном дыхании, ты с нетерпением переворачиваешь страницу, хотя ты знаешь, что будет дальше, знаешь, что ничего не изменится, и тем не менее, ты хочешь снова и снова это прочесть. Да, в принципе, можно прочесть, если ты уже прочел эту трилогию, вторую трилогию, написанную Азимовым, хоть там действие происходит до начала основных романов, чтобы понять некоторые вещи. Эта вторая трилогия, хотя это законченное произведение, воспринимается как наброски относительно судеб героев, их происхождения, того, как зародилась та или иная идея. В общем, это интересно. Но когда доходит дело до трех романов неплохих писателей, которые пишут на эти же темы, вот это читать уже нельзя. Это было такое чудовищное разочарование, что, честно говоря, у меня просто опустились руки, в какой-то момент я даже хотел все это бросить. И только читательское упрямство заставило меня прочесть этот десятитомник до конца.
Правда, я не совсем честен, не только читательское упрямство. Дело в том, что вышел уже десятый том, я его еще не прочел, я предполагаю, что он может быть намного интереснее, когда на темы "Академии" написали небольшие рассказы или маленькие повести просто разные писатели-фантасты. Они не пытались встроить это в систему этих девяти томов, они ни в коем случае не писали продолжение (сиквел) или предисловие (приквел) к этой эпопее, это просто отдельные мысли знаменитых американских фантастов, их произведения, навеянные какими-то сюжетными поворотами основной трилогии. Я надеюсь, что это будет интересно.
И только читательское упрямство заставило меня прочесть этот десятитомник до конца
Но есть еще одно соображение. Дело в том, что, кажется, все-таки сдвигается с мертвой точки проект сериала по этому произведению. Давным-давно американское телевидение объявило, что будет снят сериал, его поручили, если не ошибаюсь, Джо Нолану, кто-то пытался написать сценарий. Это было в 2014 году, и постепенно все ушло в песок, разговоры все прекратились, как будто ничего и не было. Но в 2016 году права были куплены заново, кажется, на этот раз работа над сериалом будет завершена, и есть робкая надежда, что поскольку романы, например, Джорджа Мартина "Игра престолов" считались абсолютно непригодными для экранизации и, в итоге, привели к появлению самого знаменитого сериала последних лет, увенчанного всеми возможными наградами – как телевизионными, так и киношными, – вполне возможно, что-нибудь удастся снять и из Foundation Айзека Азимова. Вот этого я жду с большим нетерпением. Может быть, это каким-то образом мне компенсирует то разочарование, которое я испытывал весь январь, читая эти девять томов.
Иван Толстой: Андрей, мы условились, что в этом году будем регулярно вспоминать столетие российского джаза. Пока еще – 95–96 лет, как я понимаю.
Андрей Гаврилов: Мы с вами сговорились, что мы постараемся в наших джазовых отступлениях слушать ту музыку, которая по разным причинам мало доступна сейчас. Это все то, что выходило на пластинках и не переиздано сейчас на компакт-дисках, или то, что выходило на компакт-дисках, но за рубежом и не всегда доступно любителям джаза в нашей стране. То есть то, что можно отнести к разряду если не редкостей, то тех записей, которые не лежат на поверхности. И я бы сегодня вспомнил замечательных музыкантов, которые составили квинтет Вадима Сакуна. Я с изумлением и горечью вдруг понял, что у Вадима Сакуна, замечательного пианиста, так и не было ни одной авторской пластинки или компакт-диска. Компакт-диска – может, не удивительно, потому что когда появились компакт-диски, все бросились выпускать что-то новое, мы не дошли до стадии архива отечественного джаза, как это делали поляки. Но то, что у него не было авторской пластинки ни одной, это достаточно горько.
Вадиму Сакуну в декабре прошлого года исполнилось 80 лет. Он родился в Запорожье и учиться начал в США, в Вашингтоне и в Нью-Йорке, где его отец работал в годы войны по линии ленд-лиза. В 1955 году, вернувшись с родителями в СССР, он поступил на физфак МГУ и в 1961 году получил диплом по специальности "физик-теоретик". Позже он защитил диссертацию и получил степень кандидата физико-математических наук. На самом деле, это забавная деталь, потому что только с физфака МГУ вышли такие знаменитые джазовые музыканты, как саксофонист Алексей Зубов, барабанщик Валерий Буланов, Вадим Сакун, контрабасист Леонид Шитов. Увлечение джазом среди технической интеллигенции, среди физиков в то время было очень сильным.
Первое выступление Вадима на джазовом фестивале состоялось в Тарту в 1958 году. После успеха на Первом Московском джазовом фестивале "Джаз-62" он со своими музыкантами был направлен на международный джазовый фестиваль Jazz Jamboree-62 в Варшаве. Это было первое выступление отечественных музыкантов на зарубежном джазовом фестивале. По результатам фестиваля были изданы записи на польской фирме "Муза", и насколько я понимаю, это были первые записи, выпущенные за границей, с участием отечественных джазовых музыкантов.
В 60-х годах он работал как джазовый музыкант в кафе "Молодежное" на углу улиц Горького и Юлиуса Фучека. Руководил квинтетом. С ним играли саксофонист Игорь Высоцкий, трубач Валерий Пономарев, контрабасист Юрий Маркин, барабанщик Владимир Василько.
Итак, Вадим Сакун, композиция "Движущиеся фигуры" с пластинки "Джаз-67".
(Музыка)