Иван Толстой: Московский художник Борис Жутовский хорошо в кругу друзей известен своими застольными байками. Не желая лишать наших слушателей удовольствия, мы записали некоторые из историй Бориса Иосифовича. Вот семейный рассказ.
Борис Жутовский: Бабушка моя, Мария Ивановна, имела пятнадцать братьев и сестер, поэтому у меня по линии мамы несметное количество дядьев, племянников, троюродных братьев и сестер. Я почти никого не знаю и не испытываю желания поддерживать родственные связи. Правда, с двумя двоюродными сестрами сейчас поддерживаю отношения. Одна из этих сестер – Танька.
Младший брат бабушки – дядя Миша. Дело в том, что прадед по маминой линии из Рязанской области перевез дом в Подмосковье, в Усово, и был подрядчиком по строительству железной дороги. Его младший сын Миша тоже с ним строил, жил с ним в этом доме и был главным человеком на строительстве Усовской ветки. И как он мне рассказывал, Сталин жил в доме напротив. Там напротив с отдельным въездом дачка, а потом дорога туда уходит вниз. Он якобы жил в этой дачке в то время. И он ему носил козье молоко и творог. Потом дядя Миша уехал в Кубинку, где трудился опять на железной дороге. Я помню, когда мы с бабушкой ездили к нему в гости туда, они жили в маленьком бараке при железной дороге, и я очень любил с ним ходить встречать поезда, потому что он к тому времени уже стал начальником станции "Кубинка", и когда шли составы, он выходил с огромным железным кругом из толстой проволоки, к которому была привязана бумажка – путевка. Поезд идет, машинист сбрасывал ему свою, а дядя Миша ставил ему этот круг, тот за руку хватал дальнейшую путевку и ехал дальше. Я очень любил смотреть, как это происходит.
Дядя Миша был очень красивый дядька, старательный, где-то даже схватил орден Ленина. А через некоторое время приехал к нам плакаться по поводу того, что его арестовывают. Молотов ехал в Варшаву на поезде, и он должен был запломбировать все стрелки. А он заместителю сказал запломбировать, а заместитель сказал обходчику, а обходчик выпил и забыл. А тут приехало КГБ проверять стрелки, и одна – незапломбированная. Но поскольку орден Ленина, то его простили. Это – один из братьев бабушки.
Еще у бабушки была младше бабашки и старше дяди Миши тетя Оня – Анисия Ивановна. Красивая была старуха до старости. До революции она торговала открытками у "Мюра и Мерилиза" на Петровке, поэтому в доме было много альбомов с открытками – у меня до сих пор какие-то есть. Тетя Оня вышла замуж за дядю Витю. Дядя Витя, белый офицер, в революционные годы оказался начальником штаба у атамана Шкуро. В один прекрасный день он вышел из избы и увидел, что его солдатики тащат какого-то красненького к стенке ставить. Он поглядел на него и узнал в нем одного из своих сотоварищей по дореволюционному офицерскому училищу. Он приказал его поместить в сарай до утра – разберусь. Ночью открыл сарай и выпустил его к чертовой матери. Как вы понимаете, со Шкуро расправились очень быстро, шпана расползлась по разным местам, и дядя Витя, вместе тогда уже с женой, отправились в Кисловодск, откуда дядя Витя родом. Долго он там не продержался, его быстро вычислили и – к стенке. Вместе с тетей Оней. К этому времени уже сын был маленький. Но начальником всего начальства в городе Кисловодске оказался тот самый красненький, которого дядя Витя выпустил из сарая.
Иван Толстой: Прямо рассказ О’Генри.
Борис Жутовский: Он ему сказал: "Исчезай!" И поменял ему фамилию. Дядя Витя вместе с тетей Оней рванули в Москву, уже под крылом моего дедушки, Ивана Григорьевича. Он к этому времени работал у Яковлева, авиационщика. И у деда фамилия была Яковлев. Дедушка взял дядю Витю к себе, а поскольку дядя Витя был из бедной семьи и в офицерском училище их учили ремеслу, дядя Витя был взят в контору Яковлева, чтобы точить из пальмы пропеллеры. Я помню его комнату в Петровском парке, где они жили в коммунальной квартире – она вся была увешана этими пропеллерами.
Толька, сын его, рос, учился. Дядя Витя был очень жесткий человек: сказано прийти в двенадцать, если пришел в пять минут первого – будешь ночевать в сарае. Так оно и было несколько раз. В 1941 году Толька кончил 10-й класс и тут же ушел на фронт. Дядя Витя этого, конечно, не перенес, и в 1942 году умер 54 лет.
Толя воевал. А мы, поскольку это был 1942–43 год, дома у нас не топили на Кутузовском, мы жили то у бабушки на площади Борьбы, то у тети Они в Петровском парке, потому что там была печка. Хотя печка была говно и температура была 7–9 градусов в доме. Я помню, как однажды Толя вернулся после ранения в отпуск, у него была прострелена правая ладонь. В сапогах, в гимнастерке – красивый был, неотразимый мальчик. Он отвоевал, после ранения его уже не послали в действующие войска, а в войска второго эшелона, в КГБ – добивать, забирать, воровать. В этом была его военная функция. А помню, я его спросил: "А почему же ты с фронта ничего не привез, трофеи?" – "Ты знаешь, я у одного мертвого немецкого офицера снял наручные часы, а на следующий день меня ранили. С тех пор я ничего не брал".
Кончилась война, тетя Оня жила бедно до невозможности. Мама ее звала время от времени постирать белье, чтобы как-то ее прикормить, потому что просто так она ничего не брала – воспитание такое было. Тетя Оня рубила на зиму свекольную ботву и замораживала ее в сарае в бочечке. С бабушкой они любили пить чай из самовара с селедочными головами, сахара-то не было.
Толя вернулся с фронта, это я уже хорошо помню, левый сапог у него был перевязан веревкой, потому что подошва отваливалась к чертовой матери. Кончил 10-й класс, и все – никаких умений, никаких знаний. Он решил поступить в институт. Но есть-то нечего. Он пошел в военкомат и говорит: "Возьмите меня на сверхсрочную службу, потому что мне жить надо на что-то". И его взяли. Куда? В те же войска, в войска КГБ. И он стал служить на Лубянке. Время от времени появлялся у нас дома занять денег, потому что он начал строить какой-то кооператив, женился. Всегда брал деньги и говорил, что отдаст долг 30 сентября. 30 сентября привозил и отдавал долг. Один раз приехал к нам и говорит: "Нинка: я у тебя заночую". Он достал бутылку водки, выпил, потом налил ванну холодной водой и лег в нее ночевать. Спортсменом был, кстати говоря, очень хорошим лыжником.
Иван Толстой: Не помер к утру?
Борис Жутовский: Нет, нет. 1953 год. Сталин сдох. Чуть прошло время, хватают Лаврентия Берию и арестовывают. Генерал Серов появляется на Лубянке, входит в приемную Берии, а за столом сидит дежурный офицер – Толя. "Полковник Запорожцев!". Тот говорит: "Идите по коридору в камеру, мы потом с вами разберемся". Единственное, что Толя успел сделать, это по дороге позвонить по телефону своему непосредственному кагэбэшному начальнику и попросил его позвонить жене и сказать, что он задерживается. Его поместили в камеру, принесли гору книг, сказали, что потом еще принесем. Две недели он просидел в одиночной камере. Надо сказать, что, во-первых, он был очень красив, во-вторых – манера поведения. Стройного роста, с большими голубыми глазами, и иногда мог выглядеть как полный идиот.
Иван Толстой: То, что полагается.
Борис Жутовский: Он был секретарем комсомольской организации на Лубянке. Его вызвали на какую-то комиссию, стали с ним разговаривать, потом сказали: "Хорошо, мы вас посылаем работать в гараж". Почему в гараж? Потому что Толя к тому времени был на втором или третьем курсе Автодорожного института. С большим трудом, как он мне потом рассказывал, ему удалось из этого гаража уволиться. Какой-то, как он сказал, "большой человек в ЦК партии" помог ему уйти. Ну, рассказывал он совсем мало, потому что знал, где работает.
Иван Толстой: А это странное поведение Серова в отношении его, это было не спасение ли адъютанта? Почему он так с ним обошелся?
Борис Жутовский: Серову? До адъютанта? Потому что с ним надо разбираться. Он же пришел шмонать кабинет Лаврентия Берии, вынимать всякие бумаги, ему не до военного секретаря дежурного, это ведь не личный секретарь, не порученец, а просто охрана. То есть он был не в курсе дел Лаврентия Павловича, он служил по охране.
Однажды в этот период, когда он там еще работал, в очередной раз приехал занимать деньги, а я в то время уже по школьным делам своим задружился с Женькой Цукановым, в 4-м классе я с ним начал дружить. Это отдельная история, потому что его мама, как потом, много лет спустя, оказалось, была начальником секретариата Маленкова. Они жили на правой стороне Кутузовского проспекта, где дома ЦК. Много лет спустя я там, в доме у Анны Геннадьевны, придя к ней на день рождения, как всегда было принято, познакомился там с Судоплатовым, про которого шла легенда, что он был заместителем Берии и после его ареста так расстроился, что впал в летаргический сон, а выйдя из летаргического сна, был арестован и посажен не за что. И тогда я Тольку спросил: "А кто такой Судоплатов?" Он посмотрел на меня своими белыми глазами: "Убийца! Чтоб духу твоего там не было".
Толя уволился из гаража, кончил институт, начал работать в Научно-исследовательском институте автомобильной промышленности и был один из крупных специалистов по шинам. Как бывший гэбэшник он ездил воровать всякие секреты. Был большой специалист по шинам. Так и жили. Потом мама умерла. Только еще до того как мама умерла, пригласил нас с мамой к себе на дачку, он дачку небольшую себе построил. И вот мы на этой даче сидели с ним и напивались. Я к этому времени дружил с историками, и для меня история в те времена уже стала притягательной дисциплиной, а сейчас я просто маньяк этого дела. И я его спьяну стал уговаривать: "Толя, ты напиши воспоминания!" – "Ты с ума сошел! О чем ты говоришь?! Я-то их знаю, а у меня семья". Теперь я со стыдом вспоминаю этот разговор. Потом Толя умер от рака.
Иван Толстой: До кого он дослужился?
Борис Жутовский: Он дослужился до начальника отдела шин Научно-исследовательского института. Вот он, тетя Оня, дядя Витя, морда Судоплатова, и там Сталин еще маячит. Не уверен, что стоит об этом рассказывать, это не красит биографию. Но это – история.
Иван Толстой: Дядек мы не выбираем.
Борис Жутовский: Нет, мы ничего не выбираем. И на его похоронах я говорю его дочке Милке: "Милка, ты мне скажи, какая настоящая-то фамилия дедушки и отца?".
Иван Толстой: Ему же изменили фамилию!
Борис Жутовский: Изменили отцу, а следовательно, ему. Он стал Запорожцев. Она говорит: "Павлов". Вот так закончилась эта история.