Во второй части программы: «Натурщицы и художники».
Вспоминает журналист-международник, мой коллега Пётр Черёмушкин. Он – выпускник факультета журналистики МГУ, участник программ «Европа в мире» Датской и Нидерландской школ журналистики. Работал в агентствах ТАСС и Интерфакс. С 1994 по 2007 работал в пресс-службе посольства США в Москве.
Грех общения с иностранцами
Послом, с которым я тесно работал, был Джеймс Коллинз. Он был специалистом по России, довольно прилично говорил по-русски и вообще, можно сказать, был в каком-то смысле русофилом. Иногда он появлялся на приемах в своей резиденции Спас-Хаус в косоворотке. Я ездил с Коллинзом в Рязань. Он смотрел совместные предприятия российско-американские, связанные с нефтяной отраслью. Но самый забавный эпизод произошел в рязанском Кремле, когда экскурсовод в соборе стала показывать фреску, на которой изображены грехи человеческие. Она говорит: вот это любовь к сладкому, это прелюбодеяние. Все так перечисляет, а одно пропускает, а там на фреске изображены мужчины в черных фраках и черных цилиндрах. Коллинз поворачивается, показывает пальцем на это и по-русски говорит: "А это называется грех общения с иностранцами".
Коллинз был послом в момент косовского кризиса, на его долю выпал 1999 год, когда произошли бомбежки Белграда и мощные антиамериканские протесты возле посольства США в Москве. В этом же 1999 году он прощался с Россией и, уезжая, совершал свой последний тур по стране. Для него посольство специально попросило старый брежневский вагон. Нашли на запасных путях этот вагон, и он ездил по России на нём в сопровождении двух дипломатов, Джонатана Менутти и Эрика Джонсона.
Эрик заслуживает особого упоминания, потому что он воплощал собой расцвет в российско-американских отношениях. Практически в каждой библиотеке областной или краевой он создал небольшой американский центр, как говорили тогда, уголок (corner). В последние годы после 2014 года они все закрыты, уничтожены, а тогда это был грандиозный проект, практически каждый раз посол ездил открыватьих. Эрик был по образованию повар (великолепно готовил и любил угощать) и библиотекарь одновременно. Естественно, свободно говорил по-русски. Я помню, как он, рассказывая про свою учебу в Ленинграде, сказал: "Я жил в общаге, и у меня украли джинсы, когда я их повесил сушить после стирки". Коллинз взял его и Джонатана в свою последнюю поездку.
Зураб Церетели и Пётр Черёмушкин
Полицейская машина играет Чайковского
Следующим послом, с которым я работал особенно, пожалуй, интенсивно, был Александр Вершбоу. С ним я проехал практическая самые разные уголки России, был с ним в Нижнем Новгороде, в Брянске, в Калининграде. Да, и самое главное, я был с ним в гостях у Зураба Константиновича Церетели. Об этом чуть позже. Важной частью посольской жизни при Вершбоу была программа его супруги Лисы, которая была художником-ювелиром. Когда в России говорят художник-ювелир, все сразу представляют себе золото, бриллианты и так далее. А Лиса все делала из недрагоценных металлов, как принято на Западе, из латуни, пластика. Я помню, когда они приехали в Нижний Новгород устраивать ее выставку, местная газета написала "Визит в бриллиантовом блеске". Какой там бриллиантовый блеск, если все из латуни! Когда журналисты увидели, что там такое, они все были очень разочарованы.
Для Лисы была создана специальная мастерская позади Спасо-Хауса, устраивались её выставки в Москве. Она очень любила ездить в Академию имени Строганова, у нее там были приятельницы, подружки-ювелирши. К сожалению, в поездку в Брянск она нас не сопровождала. Вершбоу оказался первым американским послом, который побывал в Брянске. А Брянск, как вы знаете, лежит на границе России и Украины и считается одной из беднейших областей в России, задетой чернобыльской аварией.
В 6 утра тихий Брянск был разбужен странным звуком американской полицейской сирены. Вершбоу удивленно посмотрел на машину и сказал: «А Чайковского она может?»
Вершбоу в Брянск затащил тогдашний губернатор коммунист Юрий Лодкин, он был бывшим корреспондентом ТАСС по Брянской области. Дороги нормальной между Москвой и Брянском не было, но туда нужно было перегнать две американские машины, белые такие, одна вэн для сопровождающих Вершбоу, а другая полицейская, в которой он ехал сам. Это машина, сделанная под полицейскую, но без полицейской окраски, зато в ней была вся радиосистема и всевозможные сирены. Машины пригнали, а мы заехали на день раньше и ждали приезда Вершбоу рано утром на поезде. Машину эту подогнали прямо к поезду. Надо сказать, что Вершбоу обладал, во-первых, очень оригинальным чувством юмора, а во-вторых, страстно любил классическую музыку. Когда эту машину подогнали, эти две особенности проявились в полной мере. Водитель решил продемонстрировать ему, как работает сирена. В 6 утра тихий и спокойный Брянск был разбужен странным звуком американской полицейской сирены. Вершбоу удивленно посмотрел на эту машину и сказал: "А Чайковского она может?"
Вершбоу в Овстуге
В Брянске Вершбоу повели по разным достопримечательным местам и, конечно, его повели в музей-усадьбу Федора Ивановича Тютчева - Овстуг. Нас встретила дама-экскурсовод и сказала: "Федор Иванович Тютчев родился здесь, но редко потом возвращался в эти места". Смотрим, экскурсовод все показывает. Я говорю Вершбоу: "Господин посол, а вы знаете, что самое главное, что сказал Тютчев?" "Что?"
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать –
в Россию можно только верить.
И Вершбоу, хотя он был специалист по России, хорошо говорил по-русски, знал русскую литературу, эту фразу не знал. Оказалось, что это очень важно, что я сказал ему об этом. Потому что дальше на встрече в университете ему задали вопрос по поводу того, как он относится к этой фразе, и он уже был подготовлен. То есть русские сотрудники часто играли роль советников, подсказчиков. Забавно, что начальник местного управления департамента культуры, дама одна, нам сказала: "Все вопросы подготовлены и утверждены, в том числе и каверзные". Потом Лодкин задумал напоить Вершбоу вечером и попытался влить в него как можно больше водки. Но Вершбоу смекнул, к чему клонит губернатор и очень ловко все это дело обошел. А потом, когда на следующий день мы уже уезжали, нам подогнали отдельный вагон, потому что нас было довольно много, и Вершбоу ходил по коридору вагона с коробкой конфет, которую ему подарили, заходил в каждое купе и говорил: "Ну что, на посошок?"
После обеда посол вышел в коридор, там стоит человек с микрофоном: «Господин посол, что вы думаете о творчестве Зураба Церетели?». После такого обеда не будет же посол говорить, что там пропорции нарушены или что в живописи колорита нет.
Обед у Зураба
Перейдем к Церетели. К Церетели я всегда относился скептически как к художнику, но отдавал должное его организационным талантам, он всегда был безотказен, если нужно было срочно устроить какую-то выставку, какой-то проект провернуть. А тут приехали двое американцев, которые показывали переносную выставку фотографий, посвященную терактам 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке. И Церетели предложил свой музей на Петровке под эту выставку. Причем не просто предложил, а пригласил очень много важных московских начальников, пришел даже Лужков, был Полтавченко, тогда он был полномочным представителем президента в Центральном федеральном округе.
В первом ряду сидел Борис Ефимов, знаменитый советский художник-карикатурист, уже ему было за лет сто. Ему явно понравилось, что я его узнал и сфотографировал. Он горделиво выпячивал свою звезду Героя социалистического труда и подмигивал немножко одним глазом. Естественно, Церетели был окружен художниками, всякими помощниками. В конце он говорит: "А теперь поедем обедать". Он вышел со своим знаменитым мобильным телефоном, на котором был бриллиант. И вот мы поехали в мастерскую, я был в роли переводчика для Лисы.
Церетели явно хотел зазвать к себе Лису и посла. Накрыл огромный стол в галерее в своем доме приемов на Большой Грузинской, где раньше было посольство ФРГ. Вершбоу внимательно осмотрел эту мастерскую, там была живопись от пола до потолка и всюду скульптуры. Вершбоу опять пошутил в своем духе, он сказал: "Наверное, чтобы все это сделать, вы не спали 25 лет, а выглядите хорошо. Крупно повезло вашим соседям, у них под окнами такой музей". Потом все сели за стол. Не скрою, такой грузинской еды я не ел никогда в жизни, не пробовал больше никогда. Церетели взял огромный помидор "бычье сердце", разломил его, протянул Лисе и сказал: "На, никакой химии". Лисе, конечно, все очень понравилось. В конце после обеда посол встал и решил выйти в коридор, а в коридоре стоит телевизионная камера и человек с микрофоном, он говорит: "Господин посол, что вы думаете о творчестве Зураба Константиновича Церетели?".
После такого обеда не будет же посол говорить, что у него там пропорции нарушены или что в живописи колорита нет. Конечно же нет. Он сказал: "Прекрасное творчество Зураба Церетели, я в восторге, мне очень понравилось". Ко мне подошел американский пресс-атташе и сказал: "Почему ты не предусмотрел, что будет телекамера?". "Откуда я мог знать, что будет телекамера?". Все было продумано, естественно. Словом, никто особенно не пожалел. А на следующий день Лиса Вершбоу была избрана почетным иностранным членом Российской академи художеств.
"Чистопольская" и чак-чак
С Вершбоу я ездил ещё в Казань. Лиса была с нами, была большая довольно делегация, один сотрудник политического отдела, переводчик Кирилл Борисов, с которым я дружу до сих пор, он уже ушел на пенсию, настоящий русский американец старой школы. Это был момент очередного кризиса, связанного с куриными окорочками, между Россией и Америкой. Вспоминаешь такой кризис как легкое недоразумение по сравнению с тем, что происходит сейчас. А тогда Вершбоу иногда выходил в коридор, садился на пол и, перебирая свои бумаги, разговаривал по телефону с советником президента по экономике Андреем Илларионовым, который теперь представляет оппозицию.
Пару раз я сделал какие-то фотографии. Помощница посла была очень недовольна. Была такая дама, она всегда считала, что если она не уволит какого-нибудь русского сотрудника, то ее время, проведенное в стране пребывания, прошло зазря. Короче говоря, закончился спектакль, и мы с Кириллом пошли выпить местной "Чистопольской" водки. Её производили на другом берегу Волги, где находился огромный лагерь для политзаключенных в советские времена. Водка была противная. Мы с Кириллом немножко поддали, сидим, уже время рабочее закончилось, вдруг нам говорят: "Посол хочет вас видеть". Заходим в номер, огромный номер, там баня в номере, помещение для охраны. Я хожу, восхищаюсь. А потом нужно садиться за стол, и я оказываюсь рядом с этой помощницей посла, а Кирилл предусмотрительно сел на другую сторону. Она смотрит на меня и говорит: "Где же ты так сподобился?"
Вершбоу пригласил нас попробовать и съесть огромный чак-чак, такой торт из теста и меда, который считается национальным кушаньем в Татарстане. Послу, точнее Лисе Вершбоу, торт прислал президент Шаймиев. Одному справиться с таким тортом невозможно, поэтому Вершбоу решил позвать всех нас. Справились с этим тортом и исчезли.
На следующий день думаю: сейчас могут быть у меня неприятности. Я сразу подготовил все, что пишут местные газеты о визите в Татарстане Вершбоу, он утром встает, я ему подаю. Потом я узнаю, что эта его помощница позвонила в Москву моей начальнице, заместителю пресс-атташе и говорит, что надо Черёмушкина уволить за неподобающее поведение. Моя начальница была женщина независимая, она сказала: "Без тебя разберемся, что нам с ним делать!" И вообще знай свое место, мы, типа своих людей знаем, кого держим тоже знаем и кого командируем, и в таком духе. Честно говоря, для американского бюрократа это довольно смело. Я до сих пор ей благодарен за то, что она заняла такую позицию. При этом ничего мне не сказала потом, ни слова.
Посол Уильям Бёрнс и Пётр Черёмушкин
С Бёрнсом на Байкале
С Уильямом Бёрнсом я ездил очень много, был с ним на Байкале, в Иркутской области, на Северном Кавказе – это была первая поездка американского посла на Северный Кавказ за 15 лет, был в Волгограде, в Самаре, в ближних точках недалеко от Москвы, в Твери. Работал как пресс-атташе. Обычно должен пресс-атташе сопровождать американского посла, но тут мне выпала, я считаю, удача, потому что моя американская начальница была беременной. Мне даже пришлось поехать с ним на похороны Анны Степановны Политковской на Троекуровском кладбище, быть на прощании с Александром Николаевичем Яковлевым. Начну с Иркутска.
Я прилетел заранее, до посла. Надо сказать, что стиль работы Бёрнса был очень интересным, он, хотя и общался с прессой, но воспринимал её как неизбежное зло. В Москве Бёрнса очень любили, потому что чувствовали в нем сторонника тайной дипломатии, он предпочитал общаться за кулисами, а в Москве это любят. При этом он очень хорошо говорил по-русски. В отличие от Вершбоу, который проверял свои интервью после расшифровки, Бёрнс проверял свое знание русского языка с русскими сотрудниками перед выступлениями. Он мог перед выступлением, если говорил по-русски, сесть и проговорить, прочитать несколько раз свою речь, чтобы проверить ударения, интонацию. То есть он был человеком очень точным.
Вообще роль сотрудника пресс-службы американского посольства в основном сводилась к тому, чтобы проверять точность текстов, правильность и адекватность перевода в том виде, в каком американского посла излагала российская пресса. Потому что зачастую переводчик мог переводить дословно и пресса могла выхватить цитату из контекста. В мою обязанность входило сделать так, чтобы никакого искажения не было. Бёрнс полетел в Иркутск возложить венки на месте катастрофы самолета, в которой погибла дочь писателя Валентина Распутина. Он решил сделать это рано утром, а фактически под покровом ночи, то есть никакая пресса не могла это все зафиксировать. Прилетели они с супругой, Лизой Карти, очень рано утром и прямо в аэропорту возложили венок у места катастрофы.
А потом мы приехали в гостиницу, которая называлась "Солнце" и была построена и обслуживалась югославами. Это было лучшее место, конечно, где можно было поселить американского посла. Гостиница была очень хорошая, с прекрасным завтраком, кухня, кстати, тоже была югославская. И вот оттуда мы поехали на Байкал, там была предусмотрена прогулка на катере. Я подумал, что катер будет большой, шикарный, как яхта у Романа Абрамовича, а оказалось, что это лодка, в которой сильно пованивало дизелем. Холодина была жуткая, я совсем не пожалел, что взял с собой водки. Замерзли все страшно. В нужный момент я достал бутылочку, налил, и жена посла сказала: "O, Peter, you are so organized!" Вообще у Бёрнса был такой стиль, что если он что-то говорит, то зачастую это надо воспринимать в обратном смысле. Если он говорит тебе "не торопитесь" – это значит нужно быстро выбежать и сесть в машину.
Мадлен Олбрайт, Госсекретарь США (1997-2001). Из личного архива Петра Черёмушкина
И Вершбоу, и Бёрнс, и Коллинз были карьерными дипломатами, политические назначенцы в Москву попадали крайне редко, были скорее исключением, чем правилом. Москва — это такое место, где должен быть дипломатом, как говорят в России, тертый калач. Именно таким человеком и был Билл Бёрнс. Он обладал необыкновенной способностью чувствовать опасность, уходить от нее и соблюдать все необходимые правила дипломатического протокола, уходить от острых вопросов, игнорировать. Я помню, в Волгограде мы приехали на одну свиноферму. Почему американский посол поехал на свиноферму?
Потому что она зародилась на американские деньги, по линии Министерства сельского хозяйства США. Были выделены средства этому фермеру для развития малого бизнеса. Уже журналисты набежали, а идти нужно по доскам, которые в грязи положили, а у посла лаковые ботинки, рядом свиньи хрюкают. Он мне говорит: "Ты знаешь, мне что-то не хочется, чтобы здесь были фотографы". Я сразу всё понял и говорю прессе: "Знаете, у нас не будет съемки здесь". "Как, мы же договорились, что будет, мы же приехали специально!" - возмутились журналисты. "Нет, не будет," - говорю. Пришлось мне фотографов отогнать, за что в общем-то, конечно, Бёрнс мне был признателен. Эта его особенность в нужный момент уклоняться от прессы ему очень помогала в России. Помню, как-то встретил декана факультета журналистики МГУ Ясена Николаевича Засурского, уж не помню, где-то на какой-то тусовке, и он говорит мне: "Как там поживает американский посол?". Я говорю: "Ну, как поживает американский посол? Накрылся медным тазом, сидит под ним и не высовывается", "Keeping low profile" (как говорят американцы). А Засурский говорит: "О, это очень правильно, в нашей стране именно так и надо!"
Далее в программе:
Натурщицы и художники
Жорж Сёра. Натурщицы (1887-88)
Отрывки из передачи, посвящённой «живым образцам, с которых пишут картину, ставя их в желаемое положение». В изобразительном искусстве натурщицы стоять в одном ряду с другими объектами: ландшафтами или предметами, например, рыбой на столе, цветами в вазе, бокалом и бутылкой. Натурщиц рисуют, пишут, набрасывают, их интерпретируют. Но сами они пассивны и безмолвны. Разве что в «Портрете» Гоголя натурщик Никита громко сопит, уснув в «заказанном ему положении». В этом выпуске «Поверх барьеров» натурщицы говорят.
Ирина: «На первый взгляд это очень просто: пришёл, посидел или пообщался со студентами и пошёл. Но — это тяжелейший труд, его приравнивают к труду шахтёра, потому что состояние статики не из лучших состояний человека. И люди, слабые духом и телом, долго не выдерживают. Затекают руки, затекают ноги, голова, если она повёрнута. Попробуйте постоять на одной ноге хотя бы пять минут! А два часа с половиной —это очень тяжело. Я не равнодушна к искусству. От студентов я узнала, что такое экспрессионизм, что такое рембрандтовская женщина. «Женщины с пышными формами, не смущайтесь, не стесняйтесь, вы в стиле Рембрандта!».
Надежда: «Когда муж узнал в первый раз, что я натурщицей пошла работать, он возмущался, кричал, истерики закатывал. Но пошёл тайно за мной следом, и его не пропустили в Академию. Меня нарисовали. Я принесла домой картинку и говорю ему: «Погляди, ты всегда говорил, что у меня ноги кривые, а оказывается, они у меня красивые, ровные». Он отвечает, что это я специально, чтоб тебя никто от меня не увёл».
С.П.Подервянский, художник (1916-2006): «Более монохромная, сдержанная по цвету —это мужская фигура, и более сложная, там, где борьба холодных и тёмных цветов, это уже в женской фигуре. Что касается градаций, всегда грудь у женщины будет более холодной, такой голубоватой, ниже к животу она будет всегда тёплая, золотистая, и там, где венозная кровь приливает к ногам, всегда будет элемент розового, холодного, даже фиолетового. Это очень тонко переходит одно в другое».