Литературный факт: Научный журнал и его курс

Иван Толстой: "Литературный факт". Так называется молодой научный журнал, два года назад начавший выходить в Москве при Институте мировой литературы. Возглавляет журнал исследователь русской литературы Серебряного века и русского зарубежья Олег Коростелев. Сегодня Олег Анатольевич у нас в гостях.

Журнал с самого начала заявил о себе громко и ярко в 2016 году, с тех пор вышло уже семь номеров. Поменялось ли направление журнала, концепция главного редактора, состав публикуемых материалов, существует ли какая-то динамика или один раз выбранный изначально курс, и вы ему следуете?

Олег Коростелев: Пока что мы продолжаем, полтора года – не такой большой срок для журнала. Концепция пока не менялась, мы пока хотим выполнить хотя бы то, что задумывали. И пока получается. А что будет дальше – посмотрим.

Иван Толстой: Напомните, пожалуйста, нашим слушателям, чему посвящен журнал "Литературный факт" и зачем он был создан. Ведь, на взгляд непрофессионала, изданий много, есть интернет, где можно публиковаться… Если вы начали издание журнала, значит, этот взгляд неверен?

​Олег Коростелев: Вообще-то у литературных журналов всегда была такая высокая миссия, как структурирование литературного процесса. В 19-м веке это гордо называлось "направлением" журнала, тогда это было даже более существенно, чем сейчас. Но к концу века 20-го такие направления не то что совсем потеряли значение, но несколько видоизменили его. А вот функция структурирования процесса осталась, и именно в цифровую эпоху она стала еще более существенной. В советское время публиковаться было сложно, это было событием, люди клали жизнь, чтобы что-то опубликовать. Ахматова говорила: "Вот сейчас выйдет "Архипелаг ГУЛаг" и все, жизнь изменится". Сейчас можно публиковать все. В чем тогда смысл журнала и смысл публикаций? В некоем отборе и структурировании этого процесса. В научных журналах, в отличие от литературных, не существует социальных и политических направлений, там существует только один критерий – более научно или менее научно.

Именно потому, что сейчас каждый слесарь-сантехник может пойти в архив, взять какой-то документ и его напечатать. Он может это сделать и очень профессионально, если у него есть талант, или как получится. Да и академик, если он занимается не по своей специальности или делает это так, как привык делать в 1948 году и с тех пор не очень менял своих пристрастий, ведь раньше это делалось не совсем так, как сейчас принято, такая публикация может очень отличаться даже от среднего уровня. Получается, что научные журналы изначально структурированы на несколько уровней. Высший уровень, рецензируемые и журналы с международным уровнем цитирования. Скопусовские (Scopus), веб оф сайенсовские (Web of Science) издания, то есть тот высший пилотаж, где публикации отбираются рецензентами, редакцией и должны соответствовать высокому международному уровню.

ВАКовские издания, которые тоже придуманы не зря – для защиты кандидатских и докторских диссертаций принимаются публикации не все, а только напечатанные в изданиях, одобренных ВАКом. Нельзя напечатать что-то в "Вестнике пароходства" и сказать, что это приравнивается к изданию уровня Академии наук. Российский РИНЦ, который не совсем выдерживает конкуренцию со Scopus и Web of Science, но тем не менее отделяет широкий массив интернет и газетных публикаций от публикаций научных. Да, и в скопусовских журналах могут быть публикации не вполне соответствующие этому уровню, но это исключения. Да, и в интернете есть сколько угодно публикаций независимых исследователей, которые не уступают по качеству, а иногда превосходят любые скопусовские публикации. Независимых исследователей я всегда очень любил, потому что в юности сам к ним относился и знаю их уровень и качество.

Олег Коростелев

Но в общем потоке интернет-публикаций люди, способные производить продукцию высочайшего качества, все-таки исключение. И получается, что именно журналы структурируют на публикации высочайшего качества, высокого, среднего и массовое море разливанное. То же самое происходит в литературном мире. Есть только несколько журналов литературных, которые определяют весь премиальный процесс. Все премии присуждаются почти всегда по результатам публикаций в журналах "Знамя", "Новый мир". И это не потому, что это сговор, мафия, а потому, что они изначально стремятся к этому и стараются отбирать, представляют заранее, что будет победителем процесса, и стараются выдавать в качестве своей продукции именно эти вещи. К примеру, журнал "Знамя" никогда бы не взял Анатолия Иванова и Пикуля, несмотря на то что любой роман Пикуля или "Вечный зов" в коммерческом смысле до сих пор гораздо более интересны, чем большинство их продукции.

​Иван Толстой: Давайте теперь обратимся к вашему журналу. В контексте того, что вы сказали, что же вы отобрали для первых семи номеров?

Олег Коростелев: У журнала "Литературный факт" есть и своя жанровая ниша. Формат обычного литературоведческого журнала подразумевает, что основным содержанием номера будут статьи определенного размера, не более чем на один печатный лист, и в журнале будут два-три десятка текстов современных литературоведов. Наш основной жанр – это, в первую очередь, архивы, поскольку журнал "Литературный факт" – боковая ветвь, детище знаменитой серии "Литературное наследство", существующей уже 87 лет и выпускающей огромные тома архивных материалов русских и мировых классиков.

Именно потому, что это огромные тома, в подготовке этих томов всегда оставались какие-то кусочки, которые не умещались в них, дополнительные материалы, которые тем не менее должны быть опубликованы. Тома "Литературного наследства" – это долгострой, это минимум пять-семь лет подготовки. Сейчас более динамичное время, требующее быстрее откликаться на какие-то явления, поэтому встал вопрос о том, что нам нужен журнал, что-то более оперативное и публикующее не такие огромные объемы. Этим мы и занялись.

Тем не менее жанр публикации для "Литературного факта" остается профилирующим. Мы публикуем и статьи, но, как правило, это статьи, базирующиеся на архивах. И основные наши темы – это архивы классиков не только 19-го века (хотя у нас есть и Пушкин, и Державин, и Вяземский, и Салтыков-Щедрин, и Булгарин), но очень много века 20-го, того, что стало называться классикой совсем недавно: Бунин, Набоков, Мережковский, Гиппиус, Андрей Белый, Иннокентий Анненский, Гумилев, Святополк-Мирский, Михаил Булгаков, а также не столь именитые, но интересные для филологов персонажи, такие как Анатолий Фиолетов, Спиридон Дрожжин, Довид Кнут, Александр Тиняков.

Помимо этого, у нас много публиковалось документов других жанров, не только стихи, статьи, эссе, публицистика, но и мемуары. К примеру, мемуары Сергея Георгиевича Кара-Мурзы в нескольких номерах, дневник Александра Васильевича Маркова-Виноградского, мужа Анны Керн, рукописная газета Веры Николаевны Буниной, множество характерных документов эпохи – документы филфака МГУ 1940-х годов, самых мрачных, секретные докладные записки лингвистов в ЦК 1940-х годов, стенограммы заседаний Бюро Отделения литературы и языка Академии наук, в частности, посвященные тому самому сакраментальному тому "Новое о Маяковском", единственному тому, который так и не вышел в серии. Стенограмма обсуждения доклада Андрея Белого о постановке "Мертвых душ" во МХАТе, обзоры гоголеведения, современного ремизоведения. Материалы из разных архивов, много из Отдела рукописей Института мировой литературы, из ГАРФа, из РГАЛИ, из РГБ, из региональных, из зарубежных университетских и федеральных, из частных собраний. Некоторое время назад мы совершили большой десант по архивам Великобритании, в первую очередь, в Русский архив Лидса, курируемый Ричардом Дэвисом. 2017 год у нас был год Франции, мы много работали в Нантерре, в знаменитой Библиотеке современной международной документации, в Институте славяноведения в Париже, в Национальной библиотеке.

В этом году совершили большое турне по архивам Восточного побережья США – Бахметевский, Амхерст, Йель, а на следующий год планируем Западное побережье – Гувер и Иллинойс. Привезли оттуда огромное количество материалов, и надеюсь, что какая-то часть этого попадет и в "Литературный факт".

Иван Толстой: Можно ли попросить вас выделить две или три публикации, которые кажутся вам в этих первых семи номерах в каком-то смысле прорывными, наиболее значимыми для истории литературы?

Олег Коростелев: Мне наиболее интересными кажутся материалы, которые должны иметь продолжение. Журнал затем и создан, чтобы публиковать препринты будущих крупных материалов, чтобы не ждать, когда выйдет огромный том "Литературного наследства", который может состоять и из четырех-пяти томов, как знаменитое пятикнижие Блока. Или сейчас у нас идет том Бунина – это четыре книги по тысяче станиц каждая, и делать это будут не один год, и даже не пять, а очень долго. Чтобы заявить эту тему, подтолкнуть исследователей к тому, чтобы они активно этим занимались, чтобы ускорить выход этих томов, делают препринты. Некоторые материалы, опубликованные в журнале, – это маленькие кусочки того, что потом соберется в большой том. Иногда журнал позволяет делать даже больше, чем пойдет потом в собрание сочинений, скажем, опубликовать обоюдную переписку. В собрание сочинений войдут только письма, без второй стороны. Вот такие материалы, которые будут иметь продолжение в виде книг, собраний сочинений, томов "Литературного наследства" и конференций, мне больше всего нравятся.

У нас публиковались целые блоки материалов, посвященных тому или иному персонажу. Например, Блоку. По материалам конференции о Мережковском мы сделали несколько публикаций, основанных на докладах конференции, в расширенном виде с приложениями. Например, был доклад, посвященный пародиям на Мережковского. В журнале был напечатан как текст доклада, так и воспроизведены тексты самих пародий. Был опубликован доклад о библиотеке Мережковского, которая попала в Национальную библиотеку Франции. Был опубликован еще и каталог этих книг. В результате этот блок разросся и вырос в целую книгу, которую мы надеемся на днях опубликовать. Вот такие материалы мне больше всего нравятся. То же самое у нас с Набоковым и Алдановым. Мне очень хочется увидеть том из архива Алданова: его эпистолярий – это одно из лучших его достижений, он любил и с большим смаком писал письма.

Иван Толстой: В редколлегию журнала входят Константин Азадовский, Алексей Балакин, Николай Богомолов, Наталья Корниенко, Вячеслав Кошелев, Александр Лавров, Игорь Лощилов, Дарья Московская, Вадим Полонский, Федор Поляков, Олег Проскурин, Абрам Рейтблат, Михаил Строганов, Андрей Топорков, Марина Щербакова.

Всем, кто так или иначе связан с изучением литературы, эти имена говорят о высшей степени компетентности издания.

Приведу цитату почти наугад – из третьего номера "Литературного факта". Статья Елены Хворостьяновой "Пародии на Дмитрия Мережковского в русской юмористической журналистике 1880–1890-х годов".

"Для пародий на Мережковского особенно показательны, на наш взгляд, два обстоятельства. Во-первых, ранние пародии на стихи начинающего поэта опубликованы в наиболее популярных петербургских и московских юмористических журналах, рассчитанных на массовую аудиторию (самые многотиражные среди них – "Стрекоза", "Осколки", "Развлечение"), что свидетельствует как минимум о поверхностном знакомстве читателя с творчеством пародируемого автора. Во-вторых, все обнаруженные нами пародии в качестве текста-источника использовали первые – журнальные – публикации, иными словами, были моментальными откликами на новые стихи Мережковского. Таким образом, с пародийными текстами читатель знакомился задолго до того, как автор представлял свою новую книгу стихов, в которую они были включены.

Пародии на стихи Мережковского, предшествующие выходу в свет его поэтических книг, как правило, входили в циклы, пародирующие так называемых "новых поэтов". В отличие от литературной критики, ориентированной в значительной степени на установление "влияний" и "традиций", обусловливающих появление новой поэтической индивидуальности, пародийная рефлексия над текстом-источником, напротив, видит в стихах разрыв автора с традицией. Отметим также, что пародии С.Я.Надсона и А.Н.Плещеева – по признанию самого Мережковского и по мнению критики – оказавших влияние на начинающего поэта, встречаются в это время на страницах юмористических журналов, но они, как правило, лишь используют хорошо знакомую читателю поэтическую форму, представляя собой перепев на традиционные для массовой журналистики бытовые темы. В ряд "новых поэтов", решительно разрывающих с традицией, пародисты наряду с Мережковским включают Н.М.Минского, К.М.Фофанова, иногда – С.Г.Фруга, К.К.Случевского, С.А.Андреевского. Так, если не в первом, то в одном из первых пародийных циклов под характерным названием "Переводы с русского на русский" объединены Случевский и Мережковский. Пародия на стихи последнего озаглавлена "Вопль":

Ты зрела ли сердце в зияющей щели

Истерзанной страшно груди?

Могла ли обедать в тот день ты, ужели,

В виду столь кровавой беды?!

Зачем же ты плачешь? Зачем не хохочешь?

Зачем же, злой дух красоты,

Меня ты слезой крокодиловой мочишь?

О, дева коварная ты!!

Очевидно, что это одна из первых пародий на Мережковского явно не отсылает ни к народничеству, ни к надсоновской традиции, ни к лирике Плещеева. Напротив, пародийный дискурс актуализирует с одной стороны комическое совмещение низменного (бытового) и высокого (бытийного), с другой – столкновение полярных эмоций, слез (искренне/неискренних) и сатанинского хохота. Ближайшими текстами-источниками здесь выступают сразу несколько стихотворений Мережковского, опубликованных в том же году в "Вестнике Европы" ("Меня ты, мой друг пожалел…", "Все грезы юности и все мои желанья…") и "Русской мысли" ("Потух мой гнев, безумный детский гнев…"); перед тем как включить их в книгу стихов, автор счел необходимым два последних текста существенно сократить и переработать. Само заглавие пародии – "Вопль" – очевидным образом иронически переосмысливает частотные в поэзии Мережковского мотивы пения, молитвы, криков, экстатических восклицаний, хохота, пения".

Олег Анатольевич, уже с самого начала вы заявили, а на презентациях вашего журнала раздавали такие листочки, списки, протокол о намерениях того, что собирается издавать Библиотека журнала "Литературный факт", некоторое книжное сопровождение при журнале. Что из этого уже осуществлено, что в работе и чего нам ждать?

Олег Коростелев: Официально это называется "Библиотека "Литературного наследства", это еще одно боковое детище, среднее по объему и размеру. Огромные тома "Литературного наследства", оперативные публикации в журнале и еще нечто среднее – книжки, но не такие огромные, как большие тома. Первые книжки "Библиотеки "Литературного наследства" вышли еще в 30-е годы. Отцы-основатели "Литературного наследства" Илья Самойлович Зильберштейн и Сергей Александрович Макашин первые две книжки выпустили еще в 1933 году. По условиям того времени это были книги Маркса, Энгельса и Плеханова.

К сожалению, продолжения не последовало, мы вернулись к этой идее спустя восемьдесят лет. Не последовало продолжения потому, что у основателей не хватило сил. И мы поступили так, как делают обычно западные библиотеки. Когда у них заканчивается серия, они не выдумывают новую, а продолжают ее по новой. У нас называется "Библиотека "Литературного наследства. Новая серия". В этой "Новой серии" вышло уже четыре книжки. Первая вышла в 2017 году и была посвящена памяти Александра Юрьевича Галушкина, это был сборник под названием "Литературная жизнь. Статьи. Публикации. Мемуары. Памяти А.Ю.Галушкина". Сборник составлен Михаилом Одесским и Моникой Спивак. За ним последовали еще три книжки. Переписка Владимира Набокова с Михаилом Карповичем, небольшая книжечка на десять печатных листов. Здесь мы не стали дожидаться, когда можно будет подготовить целый том из архива Набокова, понимая, что он будет делаться очень долго. Переписка очень интересная, тираж уже разошелся.

Следующий выпуск был авторский – это сборник статей, работ и публикаций Алексея Балакина, сотрудника Пушкинского дома, "Разыскания в области биографии и творчества Гончарова". Больше половины книги – это архивные публикации либо исследования, основанные на архивах, с самыми неожиданными и интересными ракурсами гончаровскими – его педагогическая деятельность (он был воспитателем великих князей), эпистолярные материалы. И еще один выпуск – сборник материалов конференции по Мережковскому, уже упомянутый. Но докладов по Мережковскому получилось столько, что они составили только первый раздел тома, а во второй раздел вошли материалы, не публиковавшиеся и забытые, тексты Мережковского, публицистика, повесть, пропущенная мережковсковедами и ни разу никем не упоминаемая, хотя она публиковалась в газете "Возрождение", несколько библиографий очень полезных. Сборник получился полезный во всех отношениях. 11 сентября на новой конференции по Мережковскому будет его презентация.

Пока что вышедших книг четыре, а планов гораздо больше.

​Иван Толстой: Олег Анатольевич, расскажите, пожалуйста, об интересных авторах, которых вы собрали под обложками своих журналов?

Олег Коростелев: Как раз авторы, я считаю, это и есть самое главное. Журнал – это и есть, в первую очередь, авторы. Их ограниченное число, и отбор ведется, в первую очередь, по авторам, а даже не столько по материалам. Разумеется, если мне кто-то сейчас принесет дневник Набокова эпохи "Лолиты", я опубликую немедля, кто бы это мне ни принес. Но, с другой стороны, есть авторы, которые просто говорят: "Я вам что-нибудь дам". Прекрасно, мы будем очень ждать.

Если Александр Васильевич Лавров завтра скажет, что думает нам что-то дать, то, что бы он нам ни дал, это стопроцентно будет то, что мне нужно. Таких авторов всего несколько. Мне очень радостно, что в нашем журнале из этих, может быть, сорока человек (а я думаю, что людей, занимающихся профессионально архивными публикациями, всего-то человек сорок-пятьдесят в мире, которые этим занимаются не по-партизански, набегами, от случая к случаю, а регулярно), из этих людей в "Литературном факте" либо печатались, либо будут печататься большинство. Такие как Николай Богомолов, Роман Тименчик, Константин Азадовский, Альбин Конечный, Абрам Рейтблат и поколение помоложе, что очень важно, потому что проблема смены поколений очень остро стоит в филологии – большого притока совсем молодых я не вижу. Хорошо, что из следующего поколения многие являются авторами нашего журнала – Александр Соболев, Петр Дружинин, Михаил Ефимов, Антон Бакунцев, Андрей Бабиков, Татьяна Двинятина, Елена Глухова, Елена Обатнина.

Во-первых, это из ИМЛИ, ИРЛИ, МГУ, но мне очень приятно, что, помимо наших обеих столиц, это исследователи из Пензы, Саранска, Коломны, Белгорода, практически вся Россия, а также Лион, Токио, Париж. Весь мир, по сути, наш очень узкий мир филологический представлен в этом журнале, и я надеюсь, что здесь лучшие представители этого жанра. Они и делают весь журнал, и весь публикаторский мир определяют они, именно этот уровень. И очень многие из них считают себя независимыми исследователями, даже если они где-то и числятся, не подчиняющимися никому, кроме истины.

Иван Толстой: Еще одна цитата из журнала "Литературный факт". В 4-м номере напечатаны мемуарные записки Альбина Конечного "Как все начиналось" – о перипетиях открытия в Ленинграде музея-квартиры Александра Блока".

"В 1980 году, по "Постановлению партии и правительства", отмечалось столетие со дня рождения Александра Блока. Блок был канонизирован и удостоен, после Пушкина, звания великого русского поэта. Волею судеб, я и моя жена, Ксения Кумпан, были втянуты в вихрь юбилея: работали в архиве, разыскивая материалы для блоковского "Литературного наследства", готовили публикации и участвовали, по просьбе Владимира Николаевича Орлова, в подготовке двухтомника "Александр Блок в воспоминаниях современников" (издан в 1980 году). И вот в июле 1979, по решительному настоянию В.Н.Орлова – члена Всесоюзного юбилейного комитета по празднованию столетия поэта, я был принят на работу (за это Владимир Николаевич обещал завещать Музею свою библиотеку и ряд картин, и слово свое сдержал) в Отдел истории города Государственного музея истории Ленинграда (ГМИЛ) и возглавил группу по созданию Музея-квартиры Александра Блока, как филиала ГМИЛ.

​Первоначально музей-квартира Блока должен был располагаться на втором и четвертом этажах дома № 57 по улице Декабристов. Это была коммуналка, заселенная рабочими. Помню, что как-то ранним утром мы пришли осматривать последнее прибежище Блока на втором этаже дома. Нам открыла дверь немолодая женщина в "веселом" настроении, и узнав, что здесь будет располагаться музей, стала читать какие-то строки из Блока, перебивая их рассказом о том, что все квартиранты знают, кем был их прежний жилец, гордятся этим и любят его поэзию. Мы зашли в небольшую комнату, где скончался Блок, там, кроме сохранившейся изразцовой печи, маленького столика, табурета и искореженной железной кровати, больше ничего не было. На столе стояла почти полная бутылка "бормотухи" (странно, что ее не допили накануне), а на кровати дремал ее владелец, который мирно отреагировал на наше появление. К моменту строительства музея, жильцы съехали, получив отдельные квартиры, правда, вместе с ними исчезла и латунная ванна, которой пользовалась Любовь Дмитриевна Блок, да и нам она была ни к чему. Когда начался монтаж мемориала и экспозиции, жильцы часто приходили к нам и живо интересовались ходом дел и трепетно рассматривали экспонаты, и хотя посторонним не полагалось здесь находиться, но мы им полностью доверяли, ведь это тоже был их дом.

Юбилей отмечался с размахом, и ситуация почти выходила из-под контроля, бдела только цензура – "недреманное око начальства".

Блок оказался в одиночестве, вырванным из культурного контекста своего времени, – запрещено было упоминать в печати многих лиц из его окружения, особенно это касалось эмигрантов "первого призыва" (по выражению С.Маковского). С.Бочаров рассказывал мне, что он вынужден был прибегнуть к эвфемизму, заменив в статье фамилию Ходасевича на "поэта тяжелой лиры" ("Тяжелая лира" – сборник стихотворений Ходасевича). Бывали и курьезы. В одной моей публикации о Блоке главный редактор "Литературного обозрения", увидев ссылку на запрещенную тогда книгу Берберовой "Курсив мой", но не учуяв крамолы, потребовал от рабочего редактора поставить курсив.

Цензура не дозволила, например, поместить в экспозицию музея современную фотографию окрестностей Шахматова, потому что в кадр попали непонятные столбы с проводами. Позже, когда к нам в музей приехал офицер из этих мест, большой поклонник Блока, выяснилось, что вблизи Шахматова дислоцировалась обычная воинская часть. Известно, что Блок прекрасно знал город и часто бродил по нему. В его кабинете висел план Петрограда. Но выставить его нам не разрешили. "Знающие люди" хорошо "понимали", что кто-то, "с того берега", может узнать, где находится Адмиралтейство и сколько мостов в городе (кстати, в послевоенные годы было запрещено фотографировать мосты). Я уже не говорю о книгах, посвященных Блоку, которые жестоко "фильтровались" чиновниками известного учреждения – Комитетом по делам печати, так именовалась цензура. Правда, кое-что из "солененького" нам удалось выставить.

В атмосфере двоемыслия проявляла себя и внутренняя цензура. Так, почтенный, авторитетный профессор Ленинградского университета (фамилию называть не буду) на полях машинописи тематико-экспозиционного плана, который я принес ему для отзыва, сделал две, ошеломившие меня, пометы карандашом: в экспозиции нет изображения Ленина и народовольцев (профессор был осведомлен, что эти персонажи к творчеству поэта не имели никакого отношения!). Чтобы не позорить профессора (план сдавался в архив, и когда-нибудь эти маргиналии обнаружились бы) и избежать скандала с дирекцией музея, я стер эти "ценные замечания".

Как-то в октябре 1980 года, дирекция ГМИЛа попросила меня дать интервью телевидению о ходе работ по созданию музея. Режиссер телевидения предложила мне встать с микрофоном на берегу реки Пряжки, напротив дома, где находилась последняя квартира поэта. На мне была твидовая куртка (красная, с коричневыми квадратами), подаренная американским славистом, это была единственная одежда на выход. Интервью сняли и записали, но спустя время мне позвонила режиссер и огорченно сообщила, что из-за вызывающего вида куртки передачу не выпустили в эфир.

(…)

Музей был открыт к юбилею поэта (25 ноября 1980 года, улица Декабристов, дом 57). Помпезного открытия музея, к счастью, не состоялось. На торжество должен был приехать первый секретарь обкома партии, но не явился, так как не нашлось красной ковровой дорожки, по которой по протоколу "их высочество" должен был взойти на четвертый этаж, в квартиру Блока. Избегая встречи с вельможами, и я не присутствовал при перерезании ленточки. На следующий день, направляясь на конференцию в Тарту, мы с женой ехали на автобусе по Большому проспекту Васильевского острова, который пересекают улицы-линии, и на нескольких углах висел плакат с Блоком. Но когда мы вскоре вернулись из Тарту, то плакаты на улицах были сняты, и большая часть тиража была припрятана, а может, уничтожена".

Иван Толстой: Возвращаюсь к беседе с главным редактором журнала Олегом Коростелевым. История пушкинистики меня особо сердечно и сентиментально интересует, я в юные годы очень увлекался пушкинистикой. Ваш журнал объявлял о том, что из истории пушкинистки готовился целый том. Что это?

​Олег Коростелев: Даже не один том. Зам главного редактора "Литературного факта" Сергей Игоревич Панов по профессии, как у нас называют, "девятнадцативечник", специалист по Вяземскому и пушкинскому периоду. И практически все, что у нас делается по 19-му веку, – это его вотчина. Там его авторы, его сюжеты. И сама идея журнала и главный мотор – тоже он. В частности, несколько томов большого "Литературного наследства" тоже были задуманы им, и материалы из Остафьевского архива князя Вяземского и из эпистолярия Вяземского.

Кроме того, он задумывал несколько книжек, посвященных истории пушкинистики. А именно: из архивов Щёголева, Дурылина, Лернера, из пушкинистики 1920–30-х годов, он очень много работал по архивам советского времени, изучая институции, занимавшиеся пушкинистикой в 1920–30-е годы. Так получилось, что на этот период приходился юбилей Пушкина, и Пушкин был не просто "наше все", это была одна из тем, которой можно было заниматься в самые глухие и мрачные советские годы. Это было разрешено. И, помимо всего прочего, этим занимались еще и потому, что чем-то не дали бы, а этим было можно. Подозреваю, что отчасти поэтому было столько институций, которые официально и законно занимались 19-м веком даже в те времена, когда особо заниматься историей, тем более императорского периода, было не очень принято. Как уж они занимались – это отдельная история, но массовость была очевидна.

А вот история того, как они этим занимались, исследовалась гораздо меньше. И когда Сергей Игоревич со товарищи плотно занялись этими архивами, они нашли массу исключительно интересного материала, потому что их интересовали уже две эпохи и, может, эпоху 1920–30-х даже в большей степени, чем самого Пушкина. Это юбилейный период, где была и пена, и были очень глубокие находки, потому что помимо того, что это к юбилею было разрешено, так этим еще и охотно занимались бывшие дворяне, которым этот материал не претил, а был интересен, они этим занимались с душой и охотой. А вот как это можно было провести через цензуру и все эти рогатки – это интересно.

Что из их задумок и затей получилось, что не получилось? Получилось не больше десяти процентов, как всегда (это даже в лучшие времена хорошо). И сама по себе история советского литературоведения изучена очень плохо. Сперва этим было почти невозможно заниматься, и реально сказать, кто чего стоит, а потом пришли другие темы, более жареные и актуальные, и в результате целый век выпал, по сути, в мировое изучение вошли только две темы – Бахтин и формалисты. Всего остального почти не существовало.

Если взять любой каталог международных исследований, существует каталог американских и каталог европейских исследований по русистке, в процентном отношении картина очень любопытная. Каким-то персонажам, в лучшем случае, одна-две публикации в год посвящены, Бахтину и формалистам по несколько сотен, а остальным – ни одной. Хотя школы литературоведческие существовали в это время, помимо бахтинистики и формалистов.

В частности, сама историко-литературная школа, одна из ее ветвей, "Литературное наследство" как филологическая школа действительно существует. На протяжении восьмидесяти лет создавалась продукция высокого качества, что было замечено не только эмиграцией, но и всей научной общественностью, в том числе и иностранной, и зарубежной, и каким образом Зильберштейну дозволялось публиковать в 30-е годы, скажем, Константина Леонтьева, самые "мракобесные" тексты его, остается только удивляться. Но факт, что он это делал, и его даже не посадили. В 30-е годы опубликовать том символистов, том консервативных философов…

Иван Толстой: Чаадаевские письма…

Олег Коростелев: В этом плане это титанический человек. Но факт, что в это время на него работали и готовили публикации, скажем, Сергей Дурылин, и результат получался такой, что это замечали все. Откроешь "Последние новости" Милюкова, которые о филологической продукции советских литературоведов были просто последнего мнения, но всегда делали оговорки Соловцов или Адамович: да, но, с другой стороны, опубликовали же письма Достоевского, Пушкина, в конце концов, есть тома "Литературного наследства". И это было такого уровня, какого не было у них самих, и они это прекрасно понимали, они были в полном восторге и понимали, что этот уровень был не просто международный, а высочайшего класса.

Иван Толстой: Что из этих материалов по истории пушкинистики появится в первую очередь? Этот замысел сейчас в каком состоянии готовности?

Олег Коростелев: Надеюсь, что первым появится том, посвященный Щеголеву, Лернеру. О сроках говорить не берусь. Это все зависит от тысячи причин и удачного расположения звезд на небе. Общий объем научных публикаций примерно одинаков в мире, и больше их стать не может, потому что исследователей ограниченное число и сил у них определенное число. Практически это выглядит таким образом. Есть список запланированных томов и публикаций. Что именно из них пойдет вперед – предсказать затруднительно. В головах все эти вещи созрели, они существуют, книги остается только сделать, остается вопрос, кто их будет делать и когда. Требуется для каждой вещи собрать команду, попытаться получить грант, финансирование или госзадание на каждую из этих тем и, в зависимости от этого расположения звезд, какие-то проекты пойдут вперед и быстрее, какие-то позже.

И вот эта шахматная доска меня забавляет, что вдруг на какие-то проекты появляется мотор из фанатиков, который умудряется собрать команду и в кратчайшие сроки выполнить то, что другим казалось невозможно, и другие вещи, совершенно, казалось бы, очевидные, все знают, что это лежит в архивах, это даже часто скопировано, набрано, почти документировано, но чего-то не хватает, чтобы это вышло в печать.

Иван Толстой: Хочу пожелать звездам расположиться над вашим журналом самым наилучшим образом, к нашему читательскому удовольствию!