Когда исторических юбилеев много, они начинают перекликаться друг с другом. На эту осень приходится, помимо прочего, десятилетие с момента начала мирового финансового кризиса, стартовавшего крахом американского банка Lehman Brothers, и столетие со дня окончания Первой мировой войны. Казалось бы, что общего? Но общее есть: 2008-й, как и 1918-й, олицетворяет историю победителей, не воспользовавшихся плодами собственной победы.
Мир неравенства
10 лет назад мировая экономическая и политическая система, сложившаяся по итогам холодной войны, получила мощнейший удар. Вот как в мае этого года, выступая на международном форуме в Праге, бичевал тех, кого он считает виновниками кризиса, Стив Бэннон – влиятельный идеолог правого популизма и до недавних пор "серый кардинал" администрации Дональда Трампа: "Элиты в лондонском Сити, во Франкфурте, на Уолл-стрит и в Токио привели мир к этому кризису и несут за него ответственность. Они смогли спасти самих себя – и заставили обычных людей за это заплатить, колоссально увеличив государственную задолженность. Думаете, все эти ребята из хедж-фондов так богаты, потому что очень умны? Они привели нас туда, где мы находимся. А знаете, кто за все заплатил? Люди с доходами до 45 тысяч долларов в год. Люди, чьи реальные доходы не растут с 1970-х годов. Никто из политиков не обращает внимания на то, как резко выросло неравенство. Знаете почему? Потому что и демократам, и республиканцам платит Уолл-стрит".
Бэннон, конечно, упрощает действительность, как и положено популисту, и вдобавок склонен к конспирологии. Но нельзя сказать, что он совершенно неправ. Неравенство и в самом деле растет: по данным американских экономистов, если в 1980 году в США доходы более бедной половины населения составляли 20% от всего, что заработали американцы, то в 2014-м – лишь 12%. В 1981 году 1% самых богатых жителей США получал в 27 раз больше, чем 50% самых бедных, а в 2016-м – уже в 81 раз. Иными словами, богатые стремительно становятся еще богаче, а бедные – еще беднее.
В Западной Европе ситуация куда лучше (см. нижний из двух приведенных графиков), но в целом в Евросоюзе неравенство тоже налицо, просто распределено оно географически. После кризиса еврозоны разрыв в доходах между богатым севером и западом ЕС и более бедной южной и восточной периферией заметно вырос. Восточноевропейцы еще активнее потянулись на заработки на Запад, и это стало одной из причин Брекзита, сторонники которого считают, что поляки и латыши отбирают у британцев рабочие места. А страны вроде Греции, сильнее других пострадавшие от кризиса, лишились возможности в обозримом будущем вылезти из долгов международным кредиторам, которые держат их экономики на плаву.
Россия в этом плане ближе к Соединенным Штатам, чем к Европе. В исследовании под названием "От Советов к олигархам. Неравенство доходов и благосостояние в России в 1905–2016 годах" отмечается, что "богатейшие россияне имеют такую же (или даже выше) долю национального дохода, как и богатейшие американцы. Неравенство в России гораздо заметнее, чем в Китае и странах Восточной Европы. Состояние богатых россиян в офшорах в 3 раза больше национальных золотовалютных резервов и сравнимо с совокупными финансовыми активами всех россиян внутри страны". Большинство жителей России не читают трудов экономических аналитиков, но приходит к тем же самым выводам, просто посмотрев вокруг себя и сравнив свою жизнь с жизнью власть предержащих. Стоит ли в этих условиях удивляться протестам против пенсионной реформы?
Неравенство, миграция, кризис демократии – так можно в четырех словах описать последнее десятилетие. После 2008 года недовольство "неудачников глобализации", которые воспринимают происходящее примерно так, как Стив Бэннон, повсеместно вырвалось наружу. Без 2008-го не было бы сенсационного избрания Дональда Трампа в 2016-м. Без растерянности Запада, ослабленного кризисом, возможно, не приняла бы столь деструктивный характер "арабская весна". Без "арабской весны" не поднялась бы так высоко миграционная волна, хлынувшая на Европу в 2015-м, реакцией на которую стал подъем правого популизма и национализма в европейских странах. Ну и не будем забывать, что 2008 – год российско-грузинской "пятидневной войны", которая стала первым за многие годы предупреждением: Кремль готов решать проблемы у своих границ военными средствами. Баланс сил в мире отчетливо изменился. В 2014-м, после Крыма и Донбасса, это стало ясно окончательно.
Четыре вопроса
Однако 2008 год был не столько началом нового этапа, сколько итогом двадцати лет, прошедших после победоносного для Запада завершения холодной войны. Об этом пишет британский историк, профессор Колумбийского университета Адам Туз в своей только что вышедшей книге под названием Crashed (в этом контексте можно перевести как "Вдребезги"), с подзаголовком – "Как десятилетие финансовых кризисов изменило мир". По его мнению, перед победителями холодной войны стояли четыре вопроса:
- немецкий – как сделать так, чтобы объединенная Германия вновь не стала опасным гегемоном новой Европы;
- европейский – насколько тесной может быть интеграция ЕС, возможны ли "Соединенные Штаты Европы" и кто должен в них войти;
- восточноевропейский – какое место в новой Европе займут бывшие страны соцлагеря и бывшие республики СССР;
- русский – можно ли и нужно ли интегрировать Россию в западный мир?
Ответом на первые два вопроса стало расширение Евросоюза и введение евро, на вторые два – расширение НАТО и конфронтация с Россией. При этом, как отмечает Туз, ответы не давались односторонне, а скорее формулировались самой жизнью – и не всегда так, как хотелось западным политикам, а скорее так, как получилось под воздействием очень разных сил. Поэтому и ответы вышли половинчатые. Германия стала "несмелым гегемоном": доминируя в Европе экономически, она в куда меньшей мере берет на себя политическое лидерство, а военного не берет совсем. Сам Евросоюз застыл в стадии "недоимперии", далекой от монолитности и атакуемой национал-популистами. Страны Центральной и Восточной Европы, включая прибалтийские, вошли в ЕС и НАТО, но остаются периферией западного мира, а Украина, Грузия, в какой-то мере Армения, Белоруссия и Молдавия – ареной борьбы между Западом и Кремлем. Отношения с Россией вернулись почти на уровень ранних стадий холодной войны, но сама Россия уже не может считаться для Запада угрозой таких же масштабов, как позднесталинский СССР.
Если отмотать историю, как пленку кинохроники, лет на 80 назад, то мы увидим очень похожую картину. Победители Первой мировой, как и победители холодной войны, имели все возможности обустроить Европу в соответствии со своими идеями и представлениями, сделав ее демократической, процветающей и мирной. Попытки даже были – скажем, создали Лигу наций как первый в истории механизм согласования интересов разных стран, где малые государства были представлены наравне с великими державами. Но очень скоро что-то пошло не так. Лига наций оказалась бесполезным инструментом, не способным защитить "маленьких" от агрессии "больших" – например, когда Италия напала на Эфиопию. Первая мировая поставила перед миром вопросы, очень похожие на перечисленные выше – о Германии, России (тогда советской), Восточной Европе. И ни на один из них победители не нашли убедительного ответа.
Как в 1930-е
Германия была унижена Версальским миром, но на самом деле этот договор оставил ей достаточно сил и средств для будущего реванша. Зато ее недавние противники одновременно и боялись этого реванша, и чувствовали себя после Версаля по отношению к Германии несколько неловко. Это чувство вины вылилось в нежелание Франции и Британии защищать своих восточноевропейских союзников от немцев с их формально справедливыми требованиями – если смотреть с колокольни "самоопределения наций". Судетские немцы хотят heim ins Reich – "домой в рейх"? Что же в этом плохого! В результате западные союзники не стали ни воевать за Прагу, ни умирать за Данциг.
Межвоенная политика победителей Первой мировой по отношению к Германии была непоследовательной. Веймарскую республику то звали за стол переговоров, то били по рукам экономическими и военно-политическими ограничениями. А когда немецкая политика злокачественно переродилась и к власти в Германии пришли нацисты, западным союзникам потребовалось шесть лет, чтобы сформулировать наконец, где проходит "красная линия", перехода Гитлера через которую они действительно не потерпят.
Кремль играет в покер с высокими ставками, имея на руках не самые сильные карты
Хоть и не так драматично, но тревожаще подобным образом развивались отношения западных держав с Россией в последнюю четверть века. России Ельцина не был предложен официальный, четкий и ясный план сотрудничества, целью которого было бы полноценное российское членство в евроатлантических структурах (приняла ли бы Москва такой план – другой вопрос: недавно опубликованные записи переговоров Ельцина с Клинтоном говорят о том, что экспансионистским мечтаниям был не чужд и первый президент РФ). Перед Россией Путина, уже открыто заявившей о желании подмять под себя некоторых соседей, не была вовремя проведена "красная линия" – сделали это только в 2014-м, после Крыма, Донбасса и "Боинга". Четкой политической линии по отношению к Кремлю на Западе как не было, так и нет: "российское расследование" в США способно свести с ума любого, кто попытается в нем разобраться, а в Германии правительство Меркель одной рукой продлевает санкции, а другой дает "добро" на строительство "Северного потока – 2". Определилась разве что Британия, но для этого ей пришлось столкнуться со столь сильными "аргументами", как отравления Литвиненко и Скрипалей.
Неуверенность в себе и разобщенность, которые демонстрируют политические элиты западных стран, тем более удивительны, что противостоят им совсем не Гитлер со Сталиным. Позорище с "солсберецкими туристами", частые технологические аварии, откровенный маразм политической системы, постепенное истощение "послекрымского" ресурса популярности власти – всё говорит о том, что Кремль играет в покер с высокими ставками, имея на руках не самые сильные карты. Далеко не всесильны и другие противники западного мира, не исключая даже Китай, который пока весьма осторожно отвечает на агрессивные меры администрации Трампа в области торговой политики.
Глобальное отступление Запада в последнее десятилетие – следствие не столько объективных проблем, сколько неспособности осмыслить их причины. Западная политическая и интеллектуальная элита по большей части воспринимает происходящее как этакое продолжение "Властелина колец", где эльфы демократии и либерализма бьются с отвратительными национал-популистскими орками. Яркий пример такого мышления – недавнее эссе Энн Эпплбаум, посвященное близкой ей Польше (автор – американский аналитик, жена бывшего министра иностранных дел Польши Радослава Сикорского). Демократию первых двадцати лет после холодной войны Эпплбаум некритически описывает как систему, в которой должное воздавалось самым достойным. Подъем популистов в этой оптике выглядит как какое-то дьявольское наваждение, триумф злобных лузеров, а не естественная реакция на перекосы системы, основанной на растущем неравенстве и на самом деле очень далекой от меритократии. Сожалений по поводу фактического краха этой системы высказывается в либеральном лагере более чем достаточно, Эпплбаум – лишь один из голосов в этом хоре. Попыток понять случившееся – значительно меньше.
А ведь понимание причин поражения – первый шаг на пути к победе. Когда-то, размышляя над своей бурной политической карьерой, Черчилль заметил, что "ни один успех не окончателен, ни одно поражение не фатально, всё решает желание выдержать – и продолжать бороться". Наверное, такой подход и позволил ему вместе с союзниками победить во Второй мировой. Но за тогдашнюю победу пришлось заплатить очень большую цену. Именно потому, что она была одержана после слишком долгого отступления.
Ярослав Шимов – историк, обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции