"Фигура политическая и сказочная". Историки – о ленинском мифе

Имя Владимира Ленина на протяжении многих десятилетий советской истории оставалось сакральным. В позднесоветский период у значительной части советских граждан сформировалось ироничное отношение к коммунистическому пантеону.

​

Сегодня, на новом витке российской истории левая идея, а вместе с ней и фигура Ленина, опять становится привлекательной для многих. О том, что такое миф о Ленине и как он соотносится с реальным историческим персонажем, мы говорим с историком, философом, религиоведом Сергеем Фирсовым и историком Виктором Кельнером.

– Сергей, вы – религиовед, а к Ленину вы тоже относитесь как к религиозному феномену?

– Я пытаюсь к нему относиться как к исторической персоне, которая растворилась в мифе о самом себе. Я даже пытался написать книгу "Ленин. Созидание мифа" – о морфологии ленинской сказки. Мне было интересно, почему в определенное время этот миф возник, как он влиял на советское общество и как он влияет сегодня на восприятие левой идеи. Ведь Ленин сегодня – одна из самых популярных фигур.

В конце советского времени он уже переставал быть сакральной фигурой. Вспомним телепрограмму Сергея Курехина и Сергея Шолохова 1991 года о том, что Ленин – гриб. Это был апофеоз – все выродилось в ерничество и псевдоинтеллектуальный стеб. В 90-е все это усиливалось, появлялись стихи. Возьмем поэтов-песенников – вот один из них, Трофимов, написал:

Я не помню Ленина живьем,

Я его застал уже холодным,

Говорят, был дерзким пацаном,

Поимел державу принародно.

……………………………

Маленький, картавый, без волос,

Без конца по тюрьмам ошивался,

Видно, там несладко довелось,

Говорят, чернильницей питался.

………………………………..

Но однажды в питерских Крестах

Ленин встретил каторжанку Надю,

Тоже вся на шифре, в кандалах,

Вот и поженилися не глядя.

И так далее – издевательская биография Ленина – дескать, фигура уже не святая. Так Ленин из мифической, сакральной фигуры превратился в комическую. А сегодня мы наблюдаем другой процесс – она опять трансформируется для определенных левых людей, желающих поднять Ленина на некий пьедестал. То есть для Ленина, как и для многих деятелей ХХ века, историческая давность не наступила, это фигура и политическая, и сказочная, причем одно не отрицает другого – эта сказка часто используется в политике.

– Виктор, вы согласны с такой концепцией?

– Частично. Я на своем опыте пытаюсь осознать значение этой фигуры. Этот миф – очень сложное явление, оно имеет свою хронологию. Естественно, что его взрывное развитие было связано со 100-летним юбилеем Ленина, когда ленинская кампания дошла до апофеоза глупости, когда эти фильмы, передачи, песни неслись из каждого утюга. Помню, как мы с женой ехали в такси, и таксиста просто распирало, он посмотрел на нас – лица вроде ничего, и говорит: мне сейчас рассказали анекдот, как на часовом заводе к юбилею выпустили часы – каждый час створки открываются, выезжает Ленин на броневике и говорит: "Ку-ку! Ку-ку!". Я чуть не выпал из такси от смеха, это был первый анекдот о Ленине, который я услышал.

– Сергей, но ведь вообще-то анекдот работает на разрушение мифа. А как зарождался этот миф?

– Анекдот часто стимулирует развитие мифа. Да, в 1970 году было много анекдотов, но мой любимый состоит всего из одного слова – "остоюбилеело!". Были и другие анекдоты, например, когда Ленин обращается к жене и говорит – у нас в стране есть только три настоящих коммуниста – Ульянов, Ленин и я. Это очень показательно: разрушая один миф, анекдоты создавали другой, миф о таком своеобразном клоуне. У Зощенко есть 16 рассказов о Ленине для детей, и некоторые сегодня воспринимаются как откровенное глумление: например, о том, как Ленин по полету пчел нашел пасечника. Вот вышла в 1939 году книга с этим рассказом – и одновременно вышли две главы "Винни Пуха" в русском переводе, для детей такого же возраста – и Ленин как бы встал в один ряд с глуповатым медведем, знатоком меда и пчел. Понятно, что это делалось не специально, просто абсурд часто имеет тенденцию воспроизводиться.

Сергей Фирсов

Или, например, когда народ реагировал на смерть вождя, появились такие строки: "Спи, Ильич ты мой прекрасный, // Баюшки-баю, // Тихо светит месяц ясный // В мавзолей твою". Это не шутка, это доброе и искреннее народное творчество. В 1924 году вышла книга "Дети о смерти Ленина", очень интересная с психологической точки зрения – советская власть еще до Чуковского издала свою версию "От двух до пяти" (ну, скорее, до семи) – о смерти Ленина. Вот, например, дети говорят: Ленин в гробу, жена стоит рядом, плачет, а матери почему-то нет. Интересно: дети советские, родились, когда религиозного воспитания уже не было, но почему-то воспроизвели эту картину – смерть Христа, мать у гроба. С точки зрения создания мифа это показательно, тут вылезают уши новой сказки. Есть детские высказывания и про 40 дней, и про то, что в конце все погибнет, и злые, и верующие уйдут на дно, а коммунисты останутся – это же опять религиозное восприятие. Или: Ленин умер, надо будет избрать нового Ленина. Это интересно – как ребенок реагирует на подаваемый государством импульс.

Понятно, что потом все эти сборники оказывались в спецхране. Когда канон сложился, такие безобразия больше невозможны. А канон складывался, как полагается в истории религий, постепенно, в борьбе с ересями. Например, Троцкий – это явно падший ангел революции: он, может, и был лучшим учеником, но пал, загордился – такая схема утверждалась. Ленин – как бог-сын, правда, потом к нему примазалась вторая часть – Сталин, и только при хрущевской реформации его из бога-сына перевели в учителя церкви – а учителя могли быть и не святыми, как Тертуллиан.

– А кто же бог-отец?

– Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом – как это можно забывать? А дух – вечно живое коммунистическое учение, здесь все просто. Так жил и развивался миф о Ленине, какое-то время кто-то ему искренне верил, но потом началось саморазоблачение. Очень интересна история татуировок с Лениным, которые появились уже в 20-е годы. Уголовники изображали его на груди (а потом Сталина и Маркса-Энгельса) – в надежде, что не расстреляют, в качестве оберега. Но потом татуировка постепенно соскальзывает на бедро – и носит уже слегка порнографический характер, то есть в 60–70-х годах ее уже, очевидно, наносили насильно, значит, и в этой среде шел процесс десакрализации образа.

– Виктор, а у вас есть свой отсчет формирования мифа о Ленине?

– Этот миф, как и анекдоты о Ленине, вышел из антисоветских анекдотов. Анекдотов 20-х годов я не знаю, в 30-е с этим было намного сложнее, потому что опаснее, хотя считалось, что автором всех подобных анекдотов был Радек. Не знаю, может быть, десакрализация образа вытекала именно из юбилея 1970 года. В фильме режиссера Карасика "6 июля" есть сцена, абсолютно выпадающая из стилистики этого мифа: когда ползут слухи о возможном нападении на Кремль, Ленин достает из стола пистолет и проверяет, есть ли там патроны. Это разительно выпадало из образа Ленина, которого вообще-то трудно представить с оружием!

– С десакрализацией более или менее ясно: мочалка "По ленинским местам", трехспальная кровать "Ленин с нами" и прочее. А когда начал создаваться сам миф про этого доброго человека, который говорит с ходоками, подает красноармейцу стакан чаю? Откуда он взялся?

Виктор Кельнер

– Я думаю, от искреннего желания иметь такого руководителя на фоне всех остальных. Пытались играть на контрастах с расстрелами, с необыкновенно жестоким подавлением Кронштадтского восстания, Тамбовского мятежа. А человек не может так жить, ему нужен светлый образ. Это часть религиозного сознания, а другого тогда не было. Ну, должно же быть хоть что-то святое?

– Сергей, но ведь есть немало воспоминаний, где говорится о громадной популярности Ленина…

– Это уже после революции, в эпоху гражданской войны. В 1918 году он мог еще прогуливаться, и его не узнавали на улицах, по-настоящему узнали о нем после покушения Каплан в августе 1918 года. Тогда появились массовые брошюры – биографии Ленина с его портретом, адресованные самым простым людям. Но и тогда, во время его болезни, стали появляться совсем неполиткорректные анекдоты, говорящие о том, что действие равно противодействию. Анекдот 1920 года: здоровье вождя улучшилось на 100% – прежде он говорил только "А", а теперь говорит "А-А". Тогда же появился анекдот о четырех достопримечательностях Москвы: Царь-пушке, которая не стреляет, Царь-колоколе, который не звонит, червонце, который не звенит, и председателе Совнаркома, который не говорит. Был распространен анекдот о том, что в признание революционных заслуг Ильича сифилис переименовывается в Первую красную болезнь имени Ленина. Значит, с одной стороны, простому человеку нужен был Ленин как суррогат царя, совмещающего в себе и божественные функции – Ленин все знает, все умеет; а с другой стороны, когда потом, в кульминации развития мифа появилась кантата о Ленине, там сказка звучала самым неприличным образом – жаль, что эти слова не прокомментировал Фрейд:

Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!

Лучше не скажешь, как говорится.

– Виктор, так что же, получается, что одновременно с мифом появляется и антимиф, антидот к мифу?

– В принципе – да, анекдот – это антимиф. Анекдоты бывают злые и добрые, но к 70-м годам количество злости превысило все возможные планки. Я думаю, для возникновения мифа много сделали актеры кино, игравшие Ленина: мне кажется, он в жизни не так картавил, как они на сцене, они старались быть большими лениными, чем он сам.

– Мы говорили о начале мифа, а можно сказать, когда была кульминация веры в доброго Ленина?

– Думаю, после ХХ съезда, после разоблачения культа. Что лежало в основе шестидесятничества? Сталинизм – это плохо, надо вернуться к ленинским истокам. В это время Ленин вернулся как добрый и человечный человек, а анекдоты стали сочинять о Хрущеве. И они были смешные – никто его не воспринимал всерьез, особенно интеллигенция, после всего того, что было, даже когда он кулаком стучал. Может быть, самый злой анекдот был о том, что культ есть, а личности нет.

– Сергей, а вы как считаете, когда была кульминация веры в светлый облик Ильича?

– Я тоже думаю, что после ХХ съезда. Надо же было найти какую-то святыню, разделить этих сиамских близнецов, Ленина и Сталина. Ленин великий, а Сталин – это Ленин сегодня: Хрущеву надо было покончить с этой формулой. Но разделив, казалось, неразделимое железным ржавым ножом, он должен был поднять Ленина до необыкновенных высот. И это возвышение шло, в том числе по религиозному пути.

Была такая Дора Лазуркина, партработник, директор педагогического института, потом ее посадили, а потом уже на ХХ съезде она была делегатом, и Хрущев отвел ей весьма специфическую роль. Она выступила и сказала, что во сне ей явился Ленин и поведал, что ему дискомфортно лежать в одном мавзолее со Сталиным. Это было что-то грандиозное: публика аплодировала, никаких смешков не было. Понятно, что ее выступление было согласовано, но все равно этот ее сон не в летнюю ночь весьма показателен. В результате, конечно, появились новые анекдоты – скажем, Ленин просыпается и говорит: какую же свинью вы мне подложили! Все переиначивается и предается осмеянию.

Почтовая марка. 1960 год

Да, это кульминация. Создаются фильмы: 60-е годы – это расцвет ленинианы. Потом Хрущева сняли, но Суслов продолжил этот славный путь. Федор Бурлацкий вспоминал, как он побывал в кабинете Суслова и видел стенку с выдвижными ящиками, где были карточки с цитатами из Ленина на все случаи жизни. Это такой квазирелигиозный подход к учению, чисто схоластическая спекуляция на Ленине, которая не могла не разрушать его реальный образ – а он, кстати, и не был нужен. Но это, как ни парадоксально, тоже могло служить материалом для мифа – настолько скучен и неинтересен был официоз.

– Скажите, Виктор, было все-таки в мифе о Ленине что-то от его реальной личности – или миф не имеет к ней никакого отношения?

– В каждом анекдоте было что-то из того, как люди реально представляли себе Ленина. Но от реального Ленина, кроме кепки, костюма-тройки и картавости, не было ничего, разве что резкость и безапелляционность суждений. Помните, как крестьяне приходят к Ленину, и он спрашивает: "Кто это, бедняки?" Ему отвечают: "Нет". – "Тогда середняки?" – "Нет, кулаки". – "Ну, тогда отправьте их к Феликсу Эдмундовичу, пусть расстреляет, но до этого непременно напоите их крепким сладким чаем". На самом деле, думаю, никакие ходоки до Ленина добраться не могли. Мне кажется, он глубоко презирал весь народ, он для него был инструментом, материалом. А в мифе все смешалось, желаемое выдавалось за действительное. А он, конечно, очень мучился своей ненавистью и презрением ко всем. Подруга юности Крупской Тыркова-Вильямс, позже одна из лидеров партии кадетов, приезжает к ним в Швейцарию, спорит с Лениным, потом он ее провожает и говорит: когда мы придем к власти, всех вас повесим. А это еще самое начало 1900-х.

– Но если Ленин так ненавидел и презирал и крестьянство, и интеллигенцию – ради кого же он делал революцию?

– Вот именно народ для них – абстракция, материал для социального эксперимента.

– Получается, что тот, кто не любил никого, в упор не видел народа, был превращен в миф о самом человечном человеке?

– Именно – потому что такой миф требовался не только власти, но и народу.

– Сергей, а может быть, просто по сравнению со страшным сталинским террором более ранний ленинский период, хоть тоже мрачный и жестокий, все-таки казался более гуманным?

– Дело не в Сталине. Ленин презирал всех, включая ближайшее партийное окружение, смотрел на них как барин на холопов. Но желания их уничтожать у него не было: он и так знал, что он выше их, – и они это тоже понимали. А Сталин отчетливо понимал, создавая себе имя, что невозможно создать его без ленинского тарана. Но ведь окружающая среда прекрасно знала и место Сталина в ленинском руководстве. Это знание для Сталина было лишнее, он хотел переделать свое окружение, но переделка предполагала и уничтожение. Понятно, что на таком фоне пламенные большевики воспринимали Ленина как гуманиста, который мог накричать, даже написать, что, мол, расстреляю, – а потом все-таки не расстрелять. Ну, человечный человек-то!

История часто ищет себе жертв. Лидия Корнеевна Чуковская писала, вспоминая сталинское время: они хотели культа. Что делать, если люди хотят культа? Нового кумира, златого тельца, которому удобно поклоняться, вокруг которого можно скакать… Это все очень человеческое и неизбывное. Вот бывают болезни смертельные, а бывают неизлечимые. Я бы очень не хотел, чтобы эта болезнь – страсть по культу – оказалась неизлечимой или, не дай Бог, смертельной. Я надеюсь, что антибиотики все же найдутся, другое дело, какие лекарства понадобятся – сильные или можно будет отделаться гомеопатией.

– Виктор, как вы считаете, найдутся антибиотики?

– На какое-то время они подействуют, но без массового критического осмысления всей системы образования, без изменения духовной жизни все будет вновь и вновь возвращаться на круги своя, – отметил в интервью Радио Свобода историк Виктор Кельнер.