Знаменитый польский поэт Чеслав Милош, в молодости живший в Вильнюсе, сказал: «У каждого города есть свой собственный дух или ореол, и порою, когда я проходил по улицам Вильнюса, мне казалось, что что этот ореол я ощущаю почти физически». Я впервые побывал в Вильнюсе в молодости, когда он был советским городом. Теперь, спустя полвека, я вернулся в литовский Вильнюс.
В передаче участвуют: Аугис Гучас (архитектор), писатели Геркус Кунчюс, Антанас Йонинас, Лена Элтанг, Томас Венцлова.
Игорь Померанцев:
— Томас, мы с вами не просто в Вильнюсе, мы на границе нового и старого города. Что означает для Вильнюса старый и новый?
Томас Венцлова:
—Вильнюсский старый город — это то, как, собственно, большинство и воспринимает Вильнюс. Это самое в нем интересное, самое ценное. В то время как о новом, в отличие от Риги, в отличие от Таллина, в отличие от Кракова, о нем можно сказать все что угодно, кроме того, что он солидный и элегантный. Чего нет, того нет, он не солидный и не элегантный пока что. Он перестраивается, может быть, что-то там и получится. В принципе новый город Вильнюса — это такие довольно убогие промышленные районы. Что поделать, это в общем Вильнюс не портит.
–Лет сто назад Николай Анциферов написал книгу о Петербурге, она называлась «Душа Петербурга». Эта метафора работает? Есть ли у Вильнюса душа?
–Я не очень склонен употреблять слова типа «душа», но с другой стороны, можно употребить слово «магия города». Вильнюс несомненно магический город, так его называл Чеслав Милош, и не только Милош. Есть города замечательные, красивые, богатые, но без магии. Таков, например, Париж. Как-никак он несколько столетий был и продолжает быть столицей мира, но магии в нем как-то не хватает. Одинаковые бульвары, XIX век, местами только средневековые вкрапления вроде Сент-Шапель или Нотр-Дам, местами вкрапления ренессансные, но этого как-то мало. А вот в Вильнюсе действительно, куда ни пойдешь, по крайней мере, в старом городе, эта магия присутствует. И как ни странно, даже в новом этом убогом городе тоже присутствует. Вот такой магический город, пожалуй, еще Прага. Причем Прага во многом сильнее Вильнюса: она и больше, и культурное наследие там серьезнее, хотя в Вильнюсе оно замечательное тоже. Я думаю, что в смысле магии Вильнюс вполне равен Праге.
–Вы написали книгу о Вильнюсе. Написать книгу о городе, родном городе — это признание в любви. За что вы любите Вильнюс?
–Вильнюс, во-первых, все-таки не мой родной город, я родился в Клайпеде. Раннее детство, в частности, фашистскую оккупацию, очень сложное для нашей семьи во всяком случае время, я провел в Каунасе. Вильнюс я начал узнавать, начиная с 10-11 лет. Сначала я его не полюбил, мне показалось, что это город хаотичный, сильно разрушенный войной. В нем много хорошего, но это хорошее, так сказать, как изюминки в тесте, а само тесто так себе. Так мне казалось лет до 16-17. А потом я его полюбил, безумно полюбил особенно панорамы Вильнюса, которые открывались с окрестных гор. Надо сказать, была книга, которая сыграла огромную роль в этом — это книга Николая Воробьева, которая называется «Вильнюсское искусство». Воробьев был искусствовед русского происхождения, но писавший по-литовски и живший в Литве. Потом он эмигрировал, скончался в Соединенных Штатах, собственно говоря, там покончил с собой, потому что потерял работу и не мог содержать семью. Дочь его Маша Воробьева была близкой знакомой Иосифа Бродского, они даже жили в одном и том же здании, она была у него хозяйкой в какой-то мере. Милейшая женщина, надо сказать, я очень горд, что я ее знал. Увы, ее сейчас тоже нет в живых. Так вот, книга Воробьева — это нечто, у Джона Рёскина есть книга «Камни Венеции», вот это нечто подобное «Камням Венеции». Или есть книга Павла Муратова «Образы Италии», вот это нечто похожее, только о Вильнюсе, в том же стили и примерно на том же уровне написано. Замечательная книга. Это сыграло огромную роль в том, что я Вильнюс полюбил, я в него влюбился, это может быть тоже не совсем то слово, но очень полюбил. Для меня это важнейший город в мире.
– Вы сказали, что у Вильнюса есть магия. Магия бывает белая, магия бывает черная. Какого цвета магия Вильнюса?
– Есть вкрапления черной магии, но в основном она белая, то есть светлая магия. Хотя бы то, что Вильнюс поразительно связан с природой, то есть вкрапление совершенно дикой, неукрощенной природы вторгается в Вильнюс вплоть до самого центра города. Вот этого почти нигде нет, этого нет в Праге, этого нет совершенно в Риге. Рига вообще не магический город, так же, как и Париж или Стокгольм. Я на днях прилетел из Стокгольма, прекрасный город, достойный город, красивый город, но магии в нем нет. А Вильнюс гораздо скромнее во всех отношениях, но магия в нем есть.
– Вы написали книгу о магии Вильнюса. Маг — это волшебник. Вы чувствуете себя волшебником, магом Вильнюса?
– Это пускай судит читатель этой книги, если таковые имеются. Надеюсь, имеются, книга появилась на нескольких языках.
Томас Венцлова
Во второй части этого выпуска:
О свойствах звука.
Когда-то Велимир Хлебников назвал радио «великим чародеем и чарователем». Я тоже люблю радио. Голоса людей и животных, шумы, тембры, рукотворные и нерукотворные звуки волнуют меня не меньше, чем люди и события. Для меня радио – это прежде всего чередование звуков.
Подводник, капитан второго ранга в запасе Александр Покровский: «Иногда мне снится подводная лодка. Я иду из кормы в нос, из отсека в отсек. И в каждом отсеке —знакомые звуки: в десятом шелест гребного винта. Этот шум успокаивает до тех пор, пока не включается насос рулей, весёлый и чуть придурковатый малый. Клац-клац-клац — включилась помпа, громкая, бесцеремонная. Ей нет никакого дела до того, что вы в отсеке. В реакторе подключаются воздушные клапана. Они делают это так, как будто произносят имя «Саша». В носовых отсеках поют вентиляторы. Звуки на лодке неприятны, но с ними спокойней. Прекратись они, и наступит тишина. Тишина атакует. Она тревожна. Почему-то всё время хочется узнать, что там снаружи. Когда это желание непреодолимо, идёшь к акустикам. Они слушают океан. Океан трещит, свистит, квакает. «Что это?», — спрашиваешь у них? «Дельфины». «Дай ещё послушать». Одеваешь наушники поудобней. Сейчас будет полный букет звуков. И в тот же миг просыпаешься»
Тувинская певица Саинхо Намчилак: «В архаических религиях не разделяют человека и природу, человека и окружающую среду. Это позже появилось: вот это музыкант, а вот это просто имитатор голосов животных. Я могу из звуков птиц перейти на другую мелодию, скажем, имитировать другое животное. Для меня каждый музыкант, каждый артист, художник, танцор, писатель — жрец, восходящий по ступеням вверх, чтобы в момент озарения воспроизвести нечто».
Геннадий Айги
Поэт Геннадий Айги (1934-2006): «Чувашское язычество до сих пор даёт себя знать. Шаманизм —одна из сторон. Что касается моего деда, шамана. Вначале я не очень придавал значение этому. Старшая сестра матери в деревне считалась колдуньей. То, что называют свободным стихом, верлибром, для меня с детства совершенно естественное звучание. Потому что чувашские заклинания, молитвы до сих пор бытуют, и они звучат, как свободные стихи».
УТРО В ДЕТСТВЕ
а, колебало, а,
впервые просто чисто
и озаряло без себя
и узко, одиноко
и выявлялась: полевая!
проста, русалочка!
и лилия была, как слог второй была —
на хруст мороза, —
с поверхности блестящей, мокрой,
— царапинки! — заговорю, — царапинки!
с мороза,
и на руке —
впервые след пореза
а этот плач средь трав:
— я богу отдан заново!
а нищий брат, мой ангел под зарей! —
уже тогда задумали,
чтоб объяснил,
и чтоб ушёл,
и чтоб осталась эта суть:
царапинки... заговорю — царапинки...
1961