"Тревожное эхо прошлого". Почему мировая война не закончилась в 1918-м

"Я видел одного из наших офицеров, который, войдя в какой-то дом, посоветовал жившей там девушке перерезать себе горло, пока до нее не добрались его солдаты. Та в слезах поблагодарила его и последовала совету, воспользовавшись протянутой офицером бритвой. Непрерывный кошмар в городе продолжался три дня и три ночи".

Урга (ныне Улан-Батор), столица Монголии, 4 февраля 1921 года. Азиатская дивизия барона Романа фон Унгерн-Штернберга, одного из самых странных и жестоких командиров времен Гражданской войны в бывшей Российской империи, берет штурмом Ургу, которую занимали китайские войска, и ненадолго восстанавливает там власть Богдо-хана. Приведенное выше – отрывок из воспоминаний одного из участников боев. Сам Унгерн вскоре попадет в плен к большевикам во время другого похода – в Забайкалье и будет расстрелян. Очаги гражданской войны на российском Дальнем Востоке и в его окрестностях будут то и дело вспыхивать до 1923 года.

Этот пожар был частью еще большего бедствия, которое длилось по меньшей мере пять лет после окончания Первой мировой войны, послужившей его причиной. Оно охватило огромные просторы Евразии, Восточной Европы и Ближнего Востока, но даже не получило у историков какого-либо общего названия. Речь идет о совокупности "обычных" и гражданских войн, этнических чисток и других конфликтов – в России, Украине, Прибалтике, Финляндии, Венгрии, Польше, Германии, Греции и Турции.

Немецкий историк Роберт Герварт, возглавляющий Центр исследований войн при университете Дублина, подсчитал, что эти конфликты – гражданские войны в России, Финляндии и Венгрии, война за независимость трех прибалтийских стран, советско-польская, польско-украинская, греко-турецкая и прочие войны – унесли более 4 миллионов жизней. Это превышает совокупные потери Великобритании, Франции и США в Великой войне, как называли сто лет назад Первую мировую. Герварт отмечает, что почти все эти "вóйны после войны" велись на территории трех империй, распавшихся после поражения в Первой мировой, – Российской, Австро-Венгерской и Османской. Поэтому книгу, посвященную этим полузабытым конфликтам, он назвал "Побежденные. Почему Первая мировая война не смогла закончиться" (The Vanquished: Why the First World War Failed to End, 1917–1923). Выйдя два года назад, она стала бестселлером и уже переведена на восемь языков.

Мировая война была, по сути дела, одна, а трагедии, пережитые востоком Европы и Россией в период, обманчиво называемый межвоенным, проложили дорогу большевизму и фашизму и сделали возможным продолжение глобального конфликта, утверждает историк. И добавляет: сегодняшний мир многими чертами напоминает рубеж 1920–30-х годов, когда началось сползание от краткого межвоенного благополучия к новой катастрофе.

Роберт Герварт

​Роберт Герварт ответил на вопросы Радио Свобода.

– Еще в конце 1917 года, за год до окончания Великой войны, многим – в том числе фактическому немецкому главнокомандующему Эриху Людендорфу, которого вы цитируете с своей книге, – казалось, что у Центральных держав есть неплохие шансы на победу. Это была иллюзия или действительно всё решил последний год войны и те ошибки, которые были совершены в 1918-м Германией и ее союзниками?

– Да, особенно после заключения Брест-Литовского мира с Россией в марте 1918 года был период, когда в Центральных державах царил оптимизм относительно исхода войны. Но Людендорф понимал также, что войну нужно выиграть до того, как в Европу в большом количестве прибудут американские войска. Так что весеннее наступление немцев на Западном фронте, которое он спланировал, с его точки зрения, было неизбежностью: Германия спешила нанести противнику решающий удар. Но это был рискованный шаг. В позиционной войне, какой была Первая мировая на Западном фронте, атакующая сторона рисковала больше, чем обороняющаяся. Прежде всего потому, что она подставляла своих солдат, вышедших из окопов и блиндажей, под мощные удары артиллерии. Так и случилось: весной и летом 1918 года в своих отчаянных последних наступлениях Германия потеряла больше войск, чем была способна возместить за счет новобранцев и тех солдат, которые перебрасывались из России. Наступление Людендорфа не принесло успеха, на который рассчитывали немцы, и стало ясно, что западные союзники выиграют войну.

​– Почему Центральным державам не помог даже крах Восточного фронта в результате революции в России? Там не оказалось тех огромных ресурсов, на которые рассчитывали Германия и Австро-Венгрия, заключая мир с большевиками в Бресте?

– Потенциально ресурсы, оказавшиеся в распоряжении Центральных держав, были очень значительны. Особенно рассчитывали на украинское зерно. Но времени было мало – включая то, которое требовалось на переброску войск с востока на запад. Ведь было всё более очевидно, что по всей Европе люди устали от войны. Во всех воюющих странах росли революционные настроения. Ленин, заключая Брестский мир, рассчитывал именно на то, что в Германии скоро вспыхнет революция. Так что в конечном итоге единственное, что принес крах русского фронта Германии, – это то, что на какое-то время на Западном фронте ее силы количественно сравнялись с силами Британии и Франции и даже немного их превзошли. Людендорф сделал на это ставку – и проиграл.

​– Успешной коммунистической революции в Германии, наконец, не случилось – хотя попытка была сделана, так же как и в Финляндии, и в Венгрии. Почему же левые радикалы победили только в России?

– Прежде всего потому, что в других странах умеренные левые смогли обеспечить себе бóльшую поддержку, чем радикалы. Это объяснимо: там еще до Первой мировой права рабочих были защищены куда лучше, чем в России, так что существовало меньше причин для радикализации. Многие европейские социал-демократы опасались, что революция по образцу большевистской, если она произойдет, потерпит поражение, и настанет резкий поворот вправо, в результате чего уже имевшиеся социальные завоевания окажутся утраченными. В России же всё было куда более драматично и бескомпромиссно.

Краткая история "Великой войны"

​– А почему победители Великой войны, западные державы, не помогли противникам большевиков одержать победу в гражданской войне в России – как это было сделано, например, в Венгрии? Они не сознавали опасность большевистской диктатуры для всей Европы?

– Справедливости ради – в Архангельске, Одессе, на Дальнем Востоке относительно небольшие иностранные воинские контингенты были. Но в целом союзники действительно ограничивались поставками противникам большевиков оружия и снаряжения. Желания отправить в Россию значительное количество войск у западных политиков не было. С другой стороны, не так просто было понять, а кому помогать? Белое движение было раздроблено и географически, и политически: от эсеров, победителей на выборах в Учредительное собрание, до монархически настроенной части бывших царских офицеров и генералов. Вдобавок та материальная помощь, которую белые получали от союзников, использовалась не лучшим образом – известно множество случаев разворовывания или перепродажи того, что поступало с Запада в занятые антибольшевистскими силами регионы России.

Британский плакат, адресованный русским противникам большевиков, 1919

​– Но даже если не брать только Россию и гражданскую войну, в целом политика западных держав в отношении востока Европы в межвоенный период выглядит очень дистанцированной и, можно сказать, небрежной. В 1930-е годы, после прихода к власти нацистов в Германии это Западу аукнулось. В чем там было дело?

– Если брать первое время после окончания Великой войны – то в том, что у западных союзников в тех краях просто не было сколько-нибудь существенных войск. Именно поэтому сразу же, в конце 1918 года Антанта попросила вчерашнего врага, Германию, не выводить какое-то время все свои подразделения с востока Европы, прежде всего из Балтийского региона. Более того, тысячи солдат и офицеров из Германии ехали в прибалтийские страны воевать с большевиками в составе так называемых фрайкоров – добровольческих отрядов.

Позднее, уже после Парижской мирной конференции, Британия и Франция очень по-разному относились к разным странам региона. Политическая поддержка оказывалась прежде всего Польше и Чехословакии. Но эта поддержка была скорее на уровне слов, чем дел. Помогать войсками – скажем, во время польско-советской войны 1920 года – Лондон и Париж не спешили. Нужно понимать, насколько сильна была на Западе усталость от четырех лет войны и нежелание повторять что-либо подобное. Когда в конце 1918 года американский генерал Першинг высказал мнение, что лучше было бы оккупировать побежденную Германию, он не нашел понимания у европейских союзников, которые хотели как можно скорее закончить войну. Это похоже на отношение к гражданской войне в России, где Западу тоже не хотелось глубоко втягиваться в конфликт.

​– Версальскую систему международных отношений, созданную по итогам Первой мировой войны, многие историки считают главной причиной Второй мировой – из-за возникших в результате дисбалансов и несправедливости. Вы придерживаетесь той точки зрения, что мировая война была де-факто одна, просто с небольшим относительно мирным перерывом. Итак, вторая часть катастрофы была неизбежна?

– Мирные договоры, подписанные по итогам Парижской конференции, имели массу недостатков. Конечно, это плохая идея – заключить соглашение о мире без участия хоть в какой-то степени побежденной стороны. А ведь Германии, Австрии, Венгрии, Болгарии и Турции, как известно, условия мира продиктовали. С другой стороны, карта Европы, прежде всего Восточной, была уже стихийно переделана к тому моменту, когда союзники собрались, чтобы обсудить ее дальнейшее обустройство.

Многие решения принимались на местах: тот, у кого было больше войск и решимости определить, где отныне будет проходить граница, брал верх. Так происходило в Финляндии, Прибалтике, Силезии, Галиции, Трансильвании и многих других регионах распавшихся империй. В результате получалось, что целые этносы просто менялись местами. Те народы, которые были недовольны устройством прежних империй, становились доминирующими нациями в новых государствах. А представители бывших господствующих наций – допустим, немцы в Чехии или венгры в Трансильвании – наоборот, оказывались в роли этнических меньшинств. И, в свою очередь, чувствовали себя ущемленными.

"Интересующий нас фронт". Гражданская война в России, карикатура из одесского журнала, 1918

Так что в межвоенной Европе было очень много взаимного раздражения. И оно стало еще сильнее в результате Великой депрессии, начавшейся в 1929 году. Именно тогда демократии, возникшие в 1918 году, начинают уступать место различным авторитарным режимам. Исключений, продержавшихся до конца 30-х годов, было всего два – Чехословакия и Финляндия. Диктатуры, правые или левые, начали казаться людям, пострадавшим от кризиса, более привлекательными, чем демократия.

– Так когда всё же решилась дальнейшая судьба Европы – в 1929-м или раньше? Можно ли сказать, что без поражения вначале России, а потом Германии в Первой мировой войне не было бы ни большевизма, ни нацизма?

– Да, я думаю, что без Первой мировой ни фашизм, ни большевизм не стали бы реальностью. Если посмотреть на империи, вступившие в войну в 1914 году, то несмотря на то, что каждая из них нуждалась в серьезных реформах, все они были куда более стабильны, чем принято считать. Первая мировая стала катализатором разных революционных проектов, радикально левых или ультраправых. Она позволила им возникнуть, потому что существовавшие до тех пор структуры власти, обеспечения права и порядка были резко ослаблены войной.

Возьмем российских большевиков и итальянских фашистов. Одни совершают переворот в Петрограде в октябре 1917 года, другие – идут "походом на Рим" пять лет спустя. Это активные радикальные меньшинства, которые подчиняют себе государство. И им это легко удается, потому что и в России, и в Италии в тот момент революционная ситуация. В России в феврале 1917-го, после первой, демократической революции возникает режим Временного правительства – слишком слабый для того, чтобы удержать страну под контролем. В этих условиях достаточно решимости таких склонных к риску революционеров, как Ленин, чтобы свергнуть прежнюю власть, заменив ее собственной диктатурой.

– Вы отмечаете в "Побежденных", что важными чертами первых лет после Великой войны стали глубокий раскол общества в проигравших странах – или тех, кто, как Италия, считал себя "проигравшим среди победителей", – и дегуманизация оппонентов. Упрощенно говоря, внезапно стало "всё можно". Вам это не напоминает отчасти сегодняшнюю ситуацию, в том числе и на Западе, когда разделение на "своих" и "чужих" становится всё более четким, а борьба на уничтожение (пусть пока не физическое) с политическими противниками – чем-то вроде нового мейнстрима?

Карл Густав Маннергейм – человек, победивший большевиков. В Финляндии

– Одна параллель совершенно очевидна: как и в межвоенный период, демократия – это система, находящаяся под угрозой, хотя еще недавно ее доминирование казалось естественным. Экономический кризис, начавшийся в 2008 году, усилил позиции сторонников авторитаризма – или, точнее, противников статуса-кво, сложившегося в 1990-е годы. К счастью, уровня насилия, сопоставимого со временами столетней давности, пока нет. То, что происходило в 1917–1923 годах на востоке Европы, сняло любые еще имевшиеся табу относительно обращения с гражданским населением во время военных конфликтов. Вторая мировая стала лишь возвращением к тому, что уже было "опробовано". Подобные вещи сейчас происходят лишь весьма локально – например, в Сирии. Боевиков, шагающих по улицам европейских городов, чтобы вооруженной силой поддержать ту или иную политическую утопию, мы пока тоже не видим. Но никто не может дать гарантии, что в будущем подобного не случится. Какое-то тревожное эхо прошлого доносится. Это тенденции, характерные для 1920-х – начала 1930-х годов. Обаяние авторитарных решений и соответствующих политических систем в глазах значительной части общества сильно возросло.

​– Насколько велика вероятность того, что возможные новые потрясения, как и в 1917 году, начнутся в России?

– Ситуация потенциально опасная. Мы можем наблюдать целый ряд локальных конфликтов, многие из них – по соседству или с участием России: восток Украины, Грузия, Сирия… Мир времен холодной войны выглядел более стабильным в том смысле, что тогда существовала опасность взаимного ядерного уничтожения, но было меньше непредсказуемости, возможности того, что какое-то сугубо локальное происшествие приведет к международному обострению. Конфликты дробятся, их становится всё больше, и у каждого из них своя собственная логика. Эрозия демократии, о которой я говорил, – это дополнительный фактор нестабильности. Мне кажется, что мы сейчас находимся на перекрестке, и будущее может оказаться куда более мрачным, чем оно представлялось еще несколько лет назад, – говорит немецкий историк Роберт Герварт, автор книги "Побежденные. Почему Первая мировая война не смогла закончиться".