Театр, который есть. "Грязь" и другие события фестиваля NET

20 декабря в Москве завершился 20-й фестиваль «NET – Новый европейский театр». На нем побывали ведьмы, мошенники, люди-кролики, ура-патриоты и создатели грязного религиозного культа – необычные герои прогрессивных спектаклей.

NET, придуманный театральными критиками Мариной Давыдовой и Романом Должанским в 1998-м, по-прежнему независим, раскован и молод, несмотря на юбилейный возраст. Проекты из его афиши могут восхищать или возмущать, но не могут проскользнуть незамеченными. Слово «проекты» здесь не просто так: спектакли в более-менее привычном понимании – не единственная составляющая NET; и в программе 20-го не затерялся блок ХМАТов – инсталляций и перформансов в галерее «ГРАУНД Ходынка». ХМАТ, если что, расшифровывается как Художественный Междисциплинарный Анти-Театр, его придумали Катя Бочавар и Алексей Трегубов, а над проектами, показанными на NET, работали, среди прочих, Марина Алексеева, Фёдор Павлов-Андреевич и дуэт Миш-Маш.

Обживание нестандартных пространств – тоже часть фестивальной политики; когда-то NET отправлял в катакомбы фабрики технических бумаг и павильоны киностудии, в 2018-м NET скрестил театр с кинозалом и сделал ангар Сахаровского центра приютом ускользающей красоты. Юбилей же отметил деликатно и точно: тщательно собранным архивом (в виде вкладыша к бумажному каталогу и на сайте) и показом избранных спектаклей прошлых лет (Фабр! Мундруцо! Коршуновас! Херманис!) в «Октябре». Впервые театральный фестиваль начался с киносеансов – и этот кураторский ход сформулировал одну из генеральных линий всего 20-го NET’а: театр не умирает – если, конечно, вовремя вспоминает о видео.

Интернациональный проект Клима Козинского «Ведьмы. Эфир»

Закрылся NET мировой премьерой интернационального проекта Клима Козинского «Ведьмы. Эфир». В самом начале две красивые ведьмы обмениваются дыханием, будто теннисными мячами, – точь-в-точь героини «Суспирии». Диалог же начинают, исторгая слова наподобие обитателей Черного Вигвама, – и сердце бьется в ожидании шабаша! Шабаш в этом коротком и эффектном спектакле, родившемся в лаборатории Яна Фабра, будет, но, скорее, философский: ведьмы – нестандартные, до поры прячущие своё второе «я» – как прячут под черными купальными костюмами коктейльные сосуды в виде мозга и власяные нити-сети. Когда же за сексапильными личинами обнаруживается нутро Эйнштейна и Теслы, двух легендарных ученых-мечтателей, начинается азартный спор об относительности покоя и движения. Который переливается в диалог об относительности жизни и смерти – получается ироничная рифма ко всему фестивалю.

Искусство часто играет в бога и с разной степенью убедительности провозглашает, что смерти нет. На NET эта поэтическая абстракция получила материальное подтверждение. Не только в первые дни, когда уже исчезнувшие спектакли, по которым оставалось только пускать ностальгические слёзки, вдруг вернулись на киноэкран. 20-й NET стал фестивалем прощания сразу с двумя большими работами: спектаклем Кристофа Марталера «Мы берем это на себя» в Шаушпильхаусе Цюриха и «Грязью» эстонского театра NO99. «Мы берем это на себя» снимается с репертуара по естественным, так сказать, причинам, следуя непреклонному европейскому правилу перманентного обновления афиши (а в следующем сезоне, со сменой интенданта радикально, вплоть до состава труппы, обновится и весь цюрихский драмтеатр). «Грязь» в Москве – вообще последний спектакль, сыгранный NO99: осенью 2018-го театр заявил о самороспуске. Он с самого начала не собирался жить до 100 лет – только до 99 спектаклей; цифры в названии отмеряли предельный срок; отсчет шел в обратном порядке – от 99-го к первому (и последнему). Но театр самоунчитожился раньше, на спектакле под номером 30. По неофициальной версии, свою роль сыграла травля со стороны творческих деятелей, которой подвергся экс-директор и ведущий режиссер NO99 Тийт Оясоо, в 2016-м то ли ударивший, то ли толкнувший актрису. «Грязь», поставленная в 2015-м, носит номер 43, москвичи могли бы стать последними её зрителями. Но NET устроил прямые онлайн-трансляции «Грязи» и Марталера, и теперь спектакли остались не в какой-то там истории, а в качественных видеоверсиях. Которые, в отличие от рукописей, точно не горят.

Cпектакль Кристофа Марталера «Мы берем это на себя»

Кураторы NET всегда говорили, что не придумывают концепцию фестиваля заранее, чтобы потом «подверстать» под неё программу. Всё складывается естественно – и самым, скажу уже от себя, лучшим образом. 20-й NET получился музыкально-пластическим эпосом о современности, в котором разные работы плавно, без швов сложились в мозаичное панно, рефлексирующее опасные темы патриотизма и авторитаризма, зависимости и агрессии. С песнями, танцами и технологиями!

«Соль земли»

«Соль земли» израильского режиссера и актера Цви Саара – популярный гибрид театра и видео; подзаголовок – «Адаптация для марионетки, камеры и 1000 фунтов соли» – в семи словах объясняет устройство спектакля. Примерно в том же направлении движется Кэти Митчелл, у которой не обязательно смотреть на сцену; главное разворачивается на проекционном экране. На сцене – техчасть, служебные декорации, спектакль же создают люди с камерами, фиксирующие каждый нужный шаг героев и выстраивающие правильные ракурсы. Различие в том, что команда Цви Саара делает из передвижений по сцене мультипликационное кино: главного героя здесь играет кукла, города-руины, подыхающие в условиях военного положения, – картонки, машины – модельки, но под взглядом камеры игрушечный антураж превращается в грозный антиутопический пейзаж. Который можно принять за слегка утрированный реализм – если не знать, что поставлена «Соль» по роману Амоса Кейнана (1927-2009), писателя, журналиста, собеседника Сартра, Маркузе и Хомского, активного сторонника израильско-палестинской федерации и стойкого противника милитаристского государства Израиль. Назвать его диссидентом нельзя только потому, что в Израиле против милитаристского государства выступает чуть ли не каждый мастер культуры. В «Соли земли» израильская армия берет под контроль истощающиеся запасы воды и под прицел – всё население, не только палестинцев; герой – свободолюбец-активист, ищет путь в полумифический Эйн-Харод, идеальный кибуц, недостижимый в реальности. В 1990-е роман Кенана экранизировали – все основания для крутого апокалиптик-боевика в тексте есть. Но Цви Саар действием как раз пренебрегает, больше полагаясь на атмосферу и слово; получается медленно и печально; ну так и театр – не кино, даже когда адаптируется под камеру.

Совсем другая антиутопия – смешная, феерическая, сатирическая, но и проникнутая абсолютно религиозными терпением и нежностью – «Мы берём это на себя» Кристофера Марталера. Спектакль-концерт – так, как только Марталер умеет делать, микшируя «швейцарского композитора» Вагнера, Элтона Джона и немецкую эстраду, парад карикатурных негодяев, каждый – плоть от плоти благополучного буржуазного общества; впрочем, типажи, взятые из швейцарской реальности, отлично узнаются и в России. Самый актуальный и востребованный – стратег интернет-травли, для которого Марталер придумал роскошный вокальный номер с новоязом соцсетей. Самый фантасмагорический персонаж – девяностолетняя генная инженерка, омолодившаяся лет до двадцати (и это единственный успешный результат затратных исследований). Самый провокационный – священник с прохиндейским бизнес-складом ума. А самый трогательный – директриса благотворительного фонда, занятого перераспределением пожертвований; у этой бойкой женщины – чудесный девиз: «Брать – это то же самое, что отдавать, только не отдавать». Марталер собирает своих невеликих махинаторов на космическом корабле и отправляет к звездам, под сопровождение двух выплывающих из-под земли фоно (за которыми могут быть музыканты, а могут – плюшевые медвежата). Искупление и прощение должна дать черная дыра, встреча с которой неминуема. Но разве это повод для пессимизма?

«Гимн любви»

«Гимн любви» – агрессивный патриотический хорал, придуманный Мартой Гурницкой и исполненный варшавским Chór Kobiet (в производстве спектакля участвовали познаньский Театр Польский и берлинский Театр Максима Горького). По таким работам очевидно, насколько крут NET: Марталера, в конце концов, и какой-нибудь Чеховский, с его-то госбюджетами, может привезти (хотя уже давно не хочет, ориентируясь на поддержанную посольствами этно-экзотику и уютно-мещанское искусство). А вот открывать новые имена и новые энергии могут только настоящие фестивали. В «Гимне любви» два десятка человек от среднего школьного до преклонного возраста исполняют зонги, проникнутые издевательской любовью к Польше – стране белых христиан. Я в какой-то момент задумался, где граница между показной ура-патриотической истерикой и её изощренным отражением в леволиберальном театре, отчего при всем желании не считаешь этот «Гимн» как пропаганду. Всё просто: кликуши-«почвенники», которых полно и у нас, и в Восточной, и даже, прости господи, в Западной Европе, генетически чужды искусству; это темная, скучная материя. А в «Гимне любви» и точёная, обманчиво простая форма, и неподдельная, неказённая страсть, и вдохновение, и тонкая игра.

«Камилла» – пластическая передышка в автоматной очереди политических спектаклей. Впрочем, совсем забыть о политике не позволила площадка – Сахаровский центр, где ставил свои «Московские процессы» Мило Рау. Но героиня спектакля, придуманного хореографом Анной Гарафеевой в пространстве Ксении Перетрухиной под электронный саунд Алексея Ретинского, – Камилла Клодель. Тело, которое автор-исполнитель Гарафеева подвергает роденовским метаморфозам. История притяжения-отталкивания, страсти-соперничества Камиллы и Огюста – в подтексте. Но если смотреть спектакль с чистого листа, не будучи никак осведомленным о его источниках, невербальный язык всё равно доходчиво транслирует тему бесконечной борьбы – с обстоятельствами и экзистенцией, за независимость и гармонию.

Камилла Клодель в спектакле "Камилла"

Рифма к «Камилле» – спектакль француза Кристофа Рока «Всю жизнь я делал то, что делать не умел», поставленный для актрисы Жюльет Плюмекок-Меш. Её андрогинное существо, лежащее в тесном прямоугольнике сцены, ведет странный монолог, в основе которого – бытовой конфликт. Жлоб, гомофоб и задира за барной стойкой придирается к внешнему виду соседа – мол, что здесь делает этот пиндос? Стычка, которая в обычной жизни была бы исчерпана в считанные минуты – мордобоем, вмешательством сил охраны правопорядка или, на самый пресный лад, самоустранением одного из участников, в сочинении Рока разрастается до гротескно-метафорических размеров. Сколь камерный, столь и витиеватый, по-французски многословный и аскетически красивый театральный опыт становится завораживающим акробатическим эссе о насилии – в повседневности и в вечности.

«Всю жизнь я делал то, что делать не умел»

«Белый кролик, красный кролик» – самая непредсказуемая рефлексия подчинения и сопротивления. Пьеса придумана иранцем Нассимом Соленмайпуром – ему, в отличие от тех режиссеров-соотечественников, что лишены возможности выезжать из Ирана, напротив, запрещено в страну возвращаться. Только изгнанник, на своей шкуре узнавший, каково быть человеком-кроликом в авторитарном государстве, мог написать такой текст: насмешливо-лихорадочный, мечущийся от юморных заламываний рук к трагедийному закатыванию глаз, умещающий в пределах одной пьесы-фантасмагории и сатиру, и болезненную тему судьбы художника: актер тут оказывается перед дилеммой – жить или умереть, выпив яд. Уверен, никто, кроме иранца, не смог бы всерьез предложить такую игровую ситуацию; тут и какая-то дикая наивность, и первобытная сила. Актер же в «Белом кролике» – центральный персонаж во всех смыслах. Штука (но не шутка) в том, что для традиционной постановки пьеса Соленмайпура не предназначена; один актер может сыграть ее только один, первый и последний раз. Дело в том, что в спектакле, который создается без режиссера, без декораций, вообще, без ничего (площадкой NET выбрал зал кинотеатра «Октябрь»), актер получает текст в запечатанном конверте в самом начале. Предполагается, что текст он видит впервые и должен импровизировать – с непременным вовлечением зрителей. Я смотрел версию Юлии Ауг – она справилась с задачами Соленмайпура виртуозно; но это как раз не удивительно – когда для исполнения «Кролика» приглашаются личности, неудача невозможна.

Спектакль «Грязь» Тийта Оясоо и Эне-Лийс Семпер

В предпоследний день фестиваля NET вернулся к антиутопии и подчинению – показав «Грязь» Тийта Оясоо и Эне-Лийс Семпер, вдохновленную «Мелким бесом» Сологуба и «Возможностью острова» Уэльбека. Если не читать программку, об этом не догадаешься, что не так важно: смыслы в «грязном» спектакле прозрачны. Человеческие стада сбиваются в стаи и религиозные культы; насилие сочится, хлюпает, валит с ног; без агрессии такое биосоциальное создание, как человек, существовать не может. Звучит со сцены (в исполнении потенциального альфа-самца) стихотворение Гарольда Пинтера «Американский футбол» – не о спорте, а о войне в Персидском заливе: «...мы забили дерьмо обратно в их задницы. Оно текло из ушей их грёбаных...». Но что слова, когда на сцене такая фактура: жирная, смачная, крепко пахнущая землей грязь! Игровое пространство отделено от зала прозрачной стеклянной стеной, однако в самые жаркие моменты комья долетают до первого ряда. Актеры же, которые поначалу словно разогреваются, притопывая-прихлопывая, постепенно уподобятся червям и чертям, с головой ныряющим в месиво. Бессюжетный спектакль начинается, будто ретро о танцплощадке – костюмы и платья вызывают трудно формулируемые, но ясно ощутимые ассоциации с аккуратным советским народным искусством: стоят девчонки, платочки в руках теребя. Только эстонцы не ностальгируют, а фантазируют: заставляют безымянных героев вступать в насильственные и противоестественные отношения, формируют из пластающихся тел секты, превращают людей в животных, поклоняющихся идолам, трубят слонами и гробят мечты о лучшей жизни нисхождением в каменный век. Что вызывает у публики не страх и трепет, но детский цирковой восторг; ЦИМ аплодировал стоя – в столицах такое случается раз в 20 лет.

Случайность, но показательная – ведь все настоящие истории пишутся на небесах. Последняя гастроль театра NO99 совпала с ретроспективой эстонского искусства «Поэтика рубежей» в Новой Третьяковке. Там в разделе «Женщины-художницы» показывают работу Эне-Лийс Семпер, соавтора «Грязи», с прямо противоположным названием – «Вылизанная комната». В видеодокументации перформанса на Венецианской биеннале 2001 года Эне-Лийс языком обрабатывает стерильно-белоснежные стены павильона, совсем не похожего на звериный загон «Грязи». И есть в этом действии что-то возбуждающе ведьминское. Элемент алхимии. А как раз на алхимический опыт похож финальный аккорд 20-го NET’а, спектакль «Ведьмы. Эфир», о котором я обмолвился в начале этого текста. Не успел упомянуть эпизод, в котором колдовская моча превращает уголь в золото. Для того театра, что привозит в Москву NET, ничего невозможного нет.