Любовь за колючей проволокой

Во второй части этого выпуска: Ювелир из Мюнхена и «Мои любимые пластинки» с поэтом Алексеем Цветковым.

Начнем с воспоминаний о любви.

Екатерина Лушникова (Вятка):

– Эту передачу я назвала «Любовь за колючей проволокой». В ней прозвучат рассказы узников сталинских лагерей и заключенных современной России. Передача сделана по мотивам одноимённой книги писателя и заключенного Георгия Демидова. В годы Большого террора Демидов был осужден на 8 лет лагерей, срок отбывал на Колыме на общих работах, добывал золото. Демидов был уверен, что не выживет и дал телеграмму близким о собственной смерти, чтобы жена не ждала его. О трагической судьбе отца рассказывает дочь писателя Валентина Демидова.

Георгий Демидов с дочерью Валентиной, Ухта, 1962 год

– Когда он получил еще один десятилетний срок, он решил, что его существование для нас с мамой вредно. Отправил ей телеграмму, что Демидов умер. Я помнила только, что мама мне сказала «поехали». И мы куда-то очень далеко ехали на трамвае, очень долго, какая-то окраина Харькова, какой-то домик одноэтажный, как изба. Мы с ней туда прошли. Меня посадили на стул в комнате, комната была какая-то темная, окно завешано. Где-то в углу на кровати или на чем-то куча тряпья, под этим тряпьем какое-то белое лицо, лежит человек. Меня посадили около двери на стульчик посидеть, а она подошла к этому человеку, подвинула стул, и они о чем-то очень тихо разговаривали. Это приехал оттуда человек, который привез маме письмо хирурга лагерной больницы, которая оперировала папе гнойный менингит. Она ему долбила череп, и она его спасла, она была хирургом от Бога. Фамилия ее была Новикова — это я точно знаю.

У папы рядом с кроватью лежало мамино письмо, она нашла там адрес, и она написала: «Демидов жив. Его привезли безнадежного». Тогда его оставили в этой больнице, он долго был на реабилитации. Он тогда построил рентгеновский кабинет. Там он с Шаламовым познакомился и сошелся. Шаламов был фельдшером, он окончил фельдшерские курсы, а папа просто был в этом кабинете рентген-техником, ему разрешали в этом кабинете на катушках рентгеновской пленки в кладовочке ночевать. Там были все заключенными, включая врачей, вольнонаемных было немножко. Их увозили на ночь в бараки, а ему разрешали в кладовке ночевать. Он говорил: «Какое это было роскошное время». По вечерам, Шаламов, видимо, тоже там оставался, они там ночами и вечерами вели беседы о Писареве и все прочее. Что лишний раз доказывает, что в лагерях была жизнь, что люди жили, о чем-то думали. Представляете, каторжане, зеки о Писареве, больше не о чем им было поговорить. Дело все в том, что Новикова написала, что он жив и так далее, что он потрясающий. Потом она прислала еще одно письмо, в котором она написала, что у папы есть вторая жена. А папа там опекал одну заключенную, она была полька, 17-летняя девчонка, которая была арестована на западных территориях после войны, которая вообще не говорила по-русски совсем. Ее отправили санитаркой, ей было страшно, она все время плакала. Она попала к папе на рентген, у нее то ли туберкулез был, то ли что, он ее старался опекать. Зося ее звали, фамилию я не знаю. Как мне потом рассказали медсестры из этой больницы, они папу вспоминали таким добрым словом, они говорили, чтобы попасть к Демидову на рентген, мы между собой дрались, кто отведет больного к нему. Он был очень интересный в молодости, мужик в полном смысле слова, бабы ходили за ним по пятам — это правда. И когда первый этап на каторгу отправляли из этой больницы, когда он уже в рентген-кабинете был, его там старались держать до последнего. Когда пришла разнарядка на каторгу, он попал в этот самый этап. Шаламов решил тогда, что Демидов погиб. Через два месяца или через три у него была последняя стадия дистрофии, при которой практически не выживают. Мне рассказывала Мария Григорьевна, что, мол, сказали, что пришел грузовик с умирающими с каторжного рудника. И мы, говорит, еще с одной сестричкой побежали: пошли посмотрим, нет ли кого-нибудь из наших, те, кто от них уехал, кого они знали. Говорит, что мы приехали, а там вповалку люди лежали друг на друге, они были брошены в какой-то комнате. Мы начали ходить, переворачивать и смотреть. И вдруг я увидела, говорит, и закричала: «Скорее сюда, Демидов!». Она говорит: «Я не знаю, как я его узнала». Он весил 40 килограмм — это за два месяца каторги. Он сам встать на ноги не мог, они его подымали по стенке. И вот они его выходили опять. Как он говорил: «Я выжил для того, чтобы это все описать. Я себе поклялся, что я выживу». Кстати, между прочим, все его рассказы, он мне говорил, что все рассказы, ни один сюжет не выдуман, каждый сюжет имеет под собой какую-то фактическую основу. Они обработаны, как-то художественно изложены, как он понимал, со своим видением, но факты все были на самом деле.

Варлам Шаламов

Екатерина Лушникова:

– Писать о любви Демидов стал после спора со своим лагерным товарищем Варламом Шаламовым. Варлам Тихонович считал лагерь абсолютно негативным опытом, местом, где человек фактически превращается в животное и живет инстинктами. Демидов, побывав в тех же самых колымских лагерях и отбыв примерно такой же срок, 14 лет, приобрел другой опыт. Он свидетельствовал, что в самых страшных испытаниях человек продолжает оставаться человеком, продолжает мыслить, верить, надеяться, сострадать, любить.

Павел Галицкий, журналист и заключенный, мог бы стать одним из персонажей рассказов Георгия Демидова. В 1937 году Павел Калинкович был осужден за антисоветскую пропаганду на 10 лет лагерей. Срок отбывал на Колыме, работал на золотых приисках. Получил новый срок, в общей сложности отсидел 15 лет и еще два года провел на поселении как вольнонаемный. Работал горным инженером. Освободился после смерти Сталина. Павел Калинкович дожил до 102 лет, он ушел из жизни в 2013 году.

Павел Галицкий, после освобождения, фото 1962 года

Павел Галицкий:

– Первую женщину я увидел в 1939 году в забое. Гляжу – вдоль забоя идет симпатичная такая женщина. Скажем, миллион там было, из них 998 тысяч за всю лагерную жизнь не знали, что такое женщина. Поэтому, когда открылся прииск Желанный, где были одни женщины, туда потянулись вереницы женихов. Приходили с деньгами, со спиртом, с буханками хлеба, со всем, с чем положено. У меня был приятель, я взял бутылку спирта — валюта для конвоя, и две буханки хлеба. И сказал: ты мне помоложе выбери. Приходит девочка, ей лет 15. Пошли мы с ней в кусты. Она легла: «Дяденька, а хлеб?». Лежит, щипает, а сама глаза закрыла. Так смешно. Думаю: сволочь ты такая, она же голодная. Ой, боже мой! У меня же две дочери, господи, и вот такое. Когда я уезжал на материк, в Якутске на аэродроме его встречаю. Ободранный. «Ты что ли? Освободился?». Не может доехать до дома, запьянствовал, все деньги пропил. Спрашивает: «У тебя нет денег?». «Нет у меня денег». Был бы у меня стрихнин, я бы ему дал. Тоже Катя работала секретарем начальника прииска, она жила с евреем, Семеном, он был начальником снабжения. В одно прекрасное утро главный геолог Карташвили приходит: «Катя, идем ко мне жить». И Катя соглашается. Семен приезжает из командировки, жены нет. Стучит: «Что тебе, Семен?». «Слушай, Карташвили, отдай мне Катю». «Семен, такой жизнь пошла. Иди домой».

– А у вас была женщина?

– Была один раз — Клава. У нас начальник участка был Морозов, жена у него биолог Клавдия Ивановна, экономист. Он пьяница, двое детей. Потом как-то мы собрались поехать, это от прииска километров десять, на базар. Идем на трассу, трасса, рядом сопки. Смотрим — стоит Клавдия Ивановна. Как сейчас помню, белая кофточка с вышитыми розами. «Клавдия Ивановна, куда вы? Ну ладно, вместе и поедем». Поехали вместе. Машины большие, шофер и еще три человека – запросто. Потом по базару походили. Разложились закусить, выпить. Она сидит и меня рукой трогает. Меня как зажгло. Обнялись, заговорили, поговорили и договорились – в глухую тайгу. Я ходил через сопки, расставляли специально по дороге конвой, чтобы меня поймать. Километров восемь. Но все было хорошо. Потом в конце концов мне говорит надзиратель, бывший заключенный: «Калиныч, все известно, что ты с Клавдией Ивановной. На партийном собрании даже обсуждали этот вопрос». Меня исключили из партии, но я не жалею ни о чем, потому что у меня была любовь.

Екатерина Лушникова:

– Еще один колымский заключенный, писатель, издатель, человек-эпоха Семен Виленский. Будучи студентом МГУ, был арестован за иронические стихи о Сталине, осужден на 10 лет лагерей. Срок отбывал в каторжанском колымском крае, где ему был присвоен номер И1620. Работал на лесоповале. Освободился после смерти Сталина. Всю жизнь после освобождения посвятил изданию воспоминаний заключенных. Именно в его издательстве «Возвращение» первый и пока единственный раз была опубликована книга Георгия Демидова «Любовь за колючей проволокой». Семен Самуилович мог бы стать ее персонажем: именно на Колыме за колючей проволокой он встретил свою первую любовь. Семен Самуилович ушел из жизни в 2016-м.

Семен Виленский, фото из Лубянской тюрьмы, 1948 год

– Моя колымская любовь, мы с ней встретились на прииске. Когда меня туда привезли, вывели на работу в распоряжение такого Яценко. Это был заключенный, там американское оборудование было в основном на фабрике, и он знал схему фабрики до тонкости. То есть это был заключенный, который фактически был главным инженером и главным механиком. Он, естественно, распределял новичков, заключенных на работу. Этот Яценко придумал новую должность, которой не было — ночной дежурный. Украсть оттуда можно было разве что моторы, весил килограмм 180 самый легкий, или 300, или 500. Там обмотку делали заново моторов. А я был ночной дежурный, сидел в кабинете этого начальника. Это было настолько для меня непривычно все. Я одну ночь там провел, вторую, писать стал. Решил пойти проверить фабрику. Перед фабрикой тоже домик маленький. Я заглянул, никого нет, я хотел уйти, вдруг девушка появилась. Она меня за руку схватила: «Пойдемте, я вам покажу, какие лыжи мне сделали». Эстонец какой-то или финн смастерил. Тамара, такая маленькая, я думал, что якутка, отец её хакас. Она была мастером ОТК и секретарем комсомольской организации. Самое замечательное, когда у нас началось все, она не уходила с работы, а надо было идти, как нам до лагеря, так им в вольный поселок. Когда строилась ночная смена, я всегда вставал в первую пятерку. По бокам конвоиры с собаками, впереди конвоиры, замыкают тоже с собаками. Впереди идет она, Тамара Ивановна, иногда оглядываясь, наши взгляды встречаются. Так началась любовь. Она сказала хорошую фразу, я ее запомнил на всю жизнь: «Любят не за что-то, а просто».

– А где вы встречались? Была возможность какого-то уединения?

– Мы могли встретиться только в электроцехе.

– Среди моторов?

– Да. У меня там целый кабинет был начальника. А потом это прознало начальство, решили развести нас очень мирным образом. У нее украли паспорт и какие-то документы, позвонили будто бы и сообщили, что они найдены, ей надо ехать в какой-то райцентр. Она поехала в райцентр, меня в это время этапировали из лагеря. Осталось от этого времени несколько стихотворений, которые я написал ей.

Вот смешным и испуганным зайчиком

В черных глазках метнулся страх.

Не взрослее ты мальчика-с-пальчика,

Заблудившегося впотьмах.

И всегда в наши редкие встречи,

Замирая, ты смотришь на дверь,

Будто чудится взгляд человечий

И крадущийся медленно зверь.

Как же сам я накликал беды

И не в силах тебе помочь.

Где была ты, нашли бы по следу,

Да не выдаст метельная ночь.

Екатерина Лушникова:

–О последних днях на Колыме рассказывает Павел Галицкий.

Вышка в колымском лагере, наши дни

– Меня 18 числа, 18 октября повезли в Сусуман на освобождение. Приехал я туда. Говорят: «Распишись о невыезде с Колымы». Я говорю: «Позвольте, как же, я же вольный гражданин». «Ну как хочешь. Иди». Я две недели погулял по лагерю центральному, мне говорят: «Бесполезны все твои хлопоты, подписывайся и освобождайся». Пришел я, расписался и вышел на волю. Черт его знает куда. На прииск? Зашел в магазин, взял четыре бутылки спирта, спирт стоил шесть рублей. Был у меня приятель, капитан, он наливает мне стакан: «Пей». Я говорю: «Ты что, с ума сошел?». А он, хохол Бабенко: «Да ты родился, второй раз родился». Я этот стакан выпил, тут же лег и заснул. Меня потом вечером разбудили, собрались ребята, поговорили. Все в порядке — я вольный гражданин. Сразу дал телеграмму: «Нашел новую работу. Жду тебя». И она в конце ноября прилетела. Я прихожу с работы, прибежал дневальный с конторы: «Калиныч, твоя жена в Сусумане, никак не может найти машину приехать на прииск». Я выхожу на трассу, у меня настроение боевое. Идет машина, поднимаю руку, она мимо, вторая мимо, третья мимо, четвертая. Я встал посередине, он выбегает с ключом: «Мать твою, да я тебя!». «Слушай ты, мудила, ко мне жена прилетела, я 15 лет не видел. Ты понимаешь?». «Давай, садись, поехали». Большинство все бывшие заключенные, он понял. Пока ехали, он говорит: «Я тоже освободился, но у меня жены не было, сейчас ищу девчонку себе вызвать на Колыму и здесь жить, работать, а потом уехать». Приехал я в Сусуман, а мне говорят: 20 минут назад она уехала. Тьфу, твою мать, что ты будешь делать? А мороз под 50. Я в телогреечке одной выскочил, голоснул, сел, приехал. Захожу, а у нас барак, где жили вольнонаемные, гляжу, сидит она в бордовом платье, как сейчас помню, она фигуристая была, молодая, симпатичная. Все смотрят. Мы обнялись. А я уже заранее договорился с одним горняком, что он мне уступит не комнату, а коридор, где я поставлю кровать и буду жить. Короче говоря, мы там поселились. Вечером выпили по рюмочке, и началась нормальная семейная жизнь. Тут уже я начал манкировать своей работой. Я был руководитель всего участка, должен был проверить каждую шахту, каждый участок, чтобы все работало нормально. Я, бывало, проверю, а сам бегом домой, к жене под крылышко. Видимо-то кто-то где-то что-то дунул, а тут поступил приказ: всех заключенных контриков отправить на прииска, на касситеритовые и урановые. Получил назначение на прииск Центральный. Там проработал январь, февраль, март. Месяца три проходит, смерть Сталина. Как восприняли? Как большое счастье. В лагере митинги, надзиратели боялись в лагере показаться. А там кричали: давай нам Ворошилова, давай нам Маленкова, долой Уса. Его Ус называли. Взять такое … на Руси, где человека считали хуже, чем собаку, где его расстреливали, что хотели делали. Как это может быть? Пока мы не осудим режим, который работал против своего народа, который сделал террор своему народу, пока мы это не сделаем, мы можем ожидать повторения.

Екатерина Лушникова:

– В современном российском ГУЛАГе довелось побывать Максиму Хохлову. В 16 лет он был осужден за уголовное преступление на 9 лет лишения свободы. Срок отбывал в мордовских лагерях, работал в тюремной библиотеке. За колючей проволокой два раза женился.

Максим Хохлов, 21 год, во время заключения в мордовском лагере

Максим Хохлов:

– Я в колонии женился два раза. Я сидел уже года три, наверное, к нам заехал парень, у него были проблемы с отрицательным контингентом, я за него заступился. Мы начали с ним общаться, как-то вместе мы попали на свидание, к нему приехала родная сестра, мы познакомились, у нее был день рождения, я ей принес тортик, цветы. Опять же попросил администрацию, чтобы принесли. Она дала мне свой номер телефона, начали общаться. Месяцев через 7-8 мы с ней все-таки расписались. Брак существовал года четыре, наверное. А потом, когда начались проблемы, к ней приехали, напрягли, запугали и сказали, чтобы она на меня наговорила. То есть она наговорила и сказала, что я с тобой больше жить не хочу, давай разводиться. Вот так первый брак мой разрушился. Второй раз, когда я первый раз развелся, долгое время просидел в одиночной камере, потому что хотели раскрутить, начальник колонии хотел подставить меня. Потом, когда доказали, что я не виновен, меня выпустили. Что-то было скучно, грустно, тем более я уже находился в строгих условиях содержания ни за что, я думаю: что мне терять? Купил себе телефон. Я знаю, что наши сотрудники не без греха, за отдельную плату они и принесут, и унесут, да и перебросы существуют через запретку. Так что с этим проблем нет.

Мало таких колоний, на которых нет телефонов, везде есть они. Некоторые по двое, по трое садятся, смотрят порно. Если с начальником договориться, можно и проститутку снять, все возможно, были бы деньги. Просто пишешь: «Прошу вас разрешить мне встречу с троюродной сестрой, так как приехала издалека». Все, пропускают. Пропускают через КПП, там отдельная комната свиданий, заводят в комнату свиданий, она закрывается изнутри, живите там три дня. У нас сейчас XXI век, то есть много сайтов знакомств, начал переписываться на сайте знакомств, нашел девушку по имени Анна. Хорошая милая девочка. Через полторы недели она ко мне приехала на свидание, начальник ее пропустил. Приехала организация под названием ФСБ и сказала: если ты хочешь свидания, бери на себя явку с повинной, и мы ее пропустим, либо она просто так приехала и уедет. Пришлось ради этого взять на себя, потому что не только этим угрожали, еще угрожали, что опять сяду, будут избивать. Написал явку с повинной, пошел на свидание. Я думаю, каждый мужчина меня поймет, каждый мужик, тот, кто не видит месяц-два, некоторые по году, по два женщин, мне кажется, они готовы за трое суток не знаю, что сделать, чтобы провести с ней ночь. Конечно, все было обговорено по телефону: «Понимаешь, что будет?». «Да, понимаю». «Ну всё». Некоторым охота экзотики, экстрима. Тем более сейчас у нас на свободе либо все женатые, либо наркоманы, либо алкоголики. Это чисто присел на уши, рассказал хорошую историю, какой ты умный, вежливый, добрый и ласковый, куплю машину, буду носить на руках, люблю, целую, цветы закажет по интернету, кто какие любит: красные розы, белые розы. Провел с ней три хороших ночи и всё, грубо говоря, она твоя уже. Человек искренне относится, даже влюбляется, живет надеждой, что его ждут. Из-за этого некоторые даже выживают в колониях, когда они в плохой ситуации, в одиночной камере, когда пытают, избивают. Потом, когда выясняется, что она тебя бросила или еще что-то, на душе становится тяжко. Под конец срока, месяца за два, мы с ней расписались в тюрьме, обвенчались. Вышел на свободу, она меня дождалась. Жили вместе. Потом меня подставили. То есть она не дождалась меня четыре месяца, обменяла на какого-то молдаванина. Может быть, нервы не выдержали, может, соблазнил ее тот человек, молдаванин, словами, деньгами, я не знаю, чем. Бог ей судья, не держать же ее силой. Всякое в жизни бывает. Еще один был случай, был такой Капранов Олег, тоже расписался, оставалось чуть-чуть до конца выхода, тоже перед освобождением за семь-шесть дней они развелись. У нас работала девушка в видеонаблюдении, она была жена начальника оперативного отдела, она влюбилась в осужденного, который работал в штабе. Как он освободился, она уехала к нему жить, бросила мужа, детей. Потом муж ездил к нему туда, говорит: «Ты что делаешь, у нас дети». И такое бывает. Тюремная жизнь и вольная жизнь отличается очень на много моментов. Вольному человеку не понять тюремного человека и тюремную жизнь.

Мордовский лагерь ИК-12

Далее в программе: «Ювелир из Мюнхена».

Разговор о ювелирном деле с Анной Рукавицыной (Германия)

– Мне очень нравится, что в немецком языке ювелирное дело называется Kunsthandwerk. Это сочетание "искусства" и "ремесла". А в Японии "искусство" и "ремесло" неотделимы друг от друга".

«Мои любимые пластинки» с поэтом Алексеем Цветковым.