Рождены для великих событий. Александр Ласкин и его герои

Писатель Александр Ласкин представил в Петербурге две свои книги: “Мой друг Трумпельдор” – документальный роман о знаменитом российском и еврейском герое и “Петербургские тени” – документальную повесть о Зое Борисовне Томашевской, близко знавшей Ахматову, Зощенко, Бродского.

Герои этих книг очень разные, но их роднит одно важное обстоятельство: они не вымышленные. Это живые люди. Один – красавец и храбрец, георгиевский кавалер, знаменитый герой русско-японской войны Иосиф Трумпельдор, классический пассионарий, неспособный применить себя в размеренной мирной жизни и потому отправляющийся в Палестину, чтобы там погибнуть от пули. Вторая – архитектор, дочь знаменитого литературоведа Бориса Томашевского Зоя Томашевская, неотделимая от блестящего ленинградского литературного круга второй половины ХХ века.

И все же сначала о Трумпельдоре.

Александр Ласкин в программе "Культурный дневник"

– Александр, почему вы выбрали его своим героем?

– Каждую свою книжку я оцениваю по ее последствиям. Моя предыдущая книжка, “Дом горит, часы идут” о русском студенте Николае Блинове, попытавшемся в 1905 году остановить еврейский погром в Житомире, стала поводом для увековечения памяти моего героя в двух странах: в 2012 году ему поставили стелу в городе Ариэль, в студенческом кампусе, теперь студенты ходят на занятия мимо нее и узнают, кто это такой. Книжку также издали на Украине – деньги на ее издание собрала организация “Русская община” в Житомире, они же хотели открыть Блинову памятную доску, но ничего не получалось, пока не нашелся немецкий гражданин Евгений Городецкий, успешный бизнесмен родом из Житомира, вот он эту доску и открыл торжественно, да еще в Киеве организовал марш памяти Бабьего Яра. Так вот, после этого я искал еще какого-нибудь еврейского героя для новой книги, причем такого, чтобы он имел отношение и к русской истории. И вот я наткнулся на Иосифа Трумпельдора, самого смелого героя русско-японской войны, человека фантастического мужества. Оказалось, документы о нем есть и в петербургских архивах, и в московских, ну, а все, чего мне недоставало, я нашел в Израиле. Потому что он после войны, после университета, после разных сложных переживаний, испытанных в России, отправился в Палестину строить еврейское государство – там он и погиб от бедуинской пули. Мне хотелось написать о нем не только нон-фикшн, но и фикшн, то есть документальный роман, в котором будут не только документы, но и некое сочинение. И я обнаружил, что у Трумпельдора был преданный друг Давид Белоцерковский, который был с Иосифом всегда – куда Трумпельдор, туда и он. В Петербурге он жил с ним в одной комнате, он поехал с ним в Финляндию, куда обоих сослали за участие в студенческих волнениях, и даже в Палестине он был рядом с ним. Давид Белоцерковский – реальный человек – написал о своем друге книжку, и я подумал: а почему бы ему – уже как моему персонажу – не написать еще одну. Эта книжка и есть “Мой друг Трумпельдор”, написанная от имени Давида. В ней два главных персонажа – пассионарный, энергичный, бесстрашный Иосиф, и рядом с ним – замечательный, влюбленный в своего друга, а иногда и начальника Давид: земное и небесное – рядовой человек заурядной внешности, “очкарик” Белоцерковский и абсолютный герой Трумпельдор. И книжка оказалась об их дружбе – это пара вроде Дон Кихота и Санчо Пансы. Белоцерковский – это такой типичный еврейский человек, он много разговаривает, шутит, он часто недоволен своим другом-начальником, один раз даже называет его дураком, потому что они в этой жизни исходят слишком из разных вещей. Для Трумпельдора ничего, кроме подвигов, не существует, а Белоцерковский нацелен на долгую жизнь, на семью, детей – книга получилась про взаимодействие столь разных людей.

– Наверное, такие люди уравновешивают друг друга?

– Да, и возникает гармония, несмотря на все недовольство друг другом. А судьба Трумпельдора очень интересна. Его излюбленная фраза была широко известна: “Эта пуля не моя”. Он никогда не кланялся пулям, и тысячи раз пуля пролетала мимо, но одна наконец все-таки его настигла. На войне он проявлял фантастическую храбрость, у него было 4 георгиевских креста – большая редкость для воина-еврея. Как и положено настоящему герою, он все время спорил с начальством, и однажды его за это отправили сторожить пороховой склад. Вот он стоит, сторожит, и тут к его ногам падает японская бомба. Все вокруг понимают, что все – сейчас они взлетят на воздух, но за имевшиеся полсекунды Трумпельдор успел схватить эту бомбу и перебросить на японскую сторону, где она и взорвалась. В это невозможно поверить – и тем не менее это реальный факт. И таких фактов в его биографии множество. На этой войне Трумпельдор потерял руку, и начальство, награждая его и хваля, предложило ему вернуться в тыл, но он отказался и продолжал воевать с одной рукой. А потом он попал в плен, и это тоже фантастическая история. У японцев пленные каждой национальности имели свои бараки, русские, татары, евреи жили отдельно, готовили свою еду.

Александр Ласкин

– То есть было из чего готовить…

– Да-да, это не 1943 год, это 1905-й, какие-то представления о гуманизме еще существуют, и японцы вели себя в высшей степени прилично. 500 солдат-евреев, оказавшихся в плену, жили в четырех бараках, и Трумпельдор был у них главным. Он открыл для них школу – пожилые солдаты, прошедшие огонь, воду и медные трубы, сели за парты. Трумпельдор мало что окончил к этому времени, в университете еще не учился, но тому, что он знал, он их обучал – астрономии, письму – он помогал им писать письма на родину, писал вместе с ними, и многие из этих черновиков сохранились, он все это привез с собой в Палестину. Это потрясающие документы: во-первых, солдатские письма на родину из плена, а во-вторых, письма Трумпельдору, которые они писали уже после войны. Он продолжал быть для них авторитетом, они спрашивали у него совета, просили помочь – и он помогал. Но школой Трумпельдор не ограничился – он организовал выпуск газеты. Сначала она походила на стенгазету – наклеивалась на доску, а потом японцы дали им гектограф, и газета выходила два раза в неделю довольно приличным тиражом, на идиш. Там было множество рубрик, сам Трумпельдор вел такой отчасти юмористический раздел, писал о порядках в плену, кого-то высмеивал, кого-то разоблачал, то есть вел себя как по-настоящему свободный человек. После газеты в японском плену был создан театр. Естественно, они разыгрывают историю Иосифа Прекрасного, спасшего свой народ, и естественно, Иосифа играет сам Трумпельдор. Понятно, что такой спектакль придавал пленным бодрости. Ну, а потом были мирные переговоры России и Японии, и пленные отправились обратно в Россию, причем первыми поехали инвалиды. И это было Трумпельдору обидно – вроде как он тут главный, он герой – и вдруг возвращается в специальном вагоне с инвалидами. Встречал его Давид Белоцерковский.​

– Даже для героев войны когда-то кончаются…

– Вот именно. Но когда Трумпельдор приехал в Петербург поступать в университет на юридический факультет, ему пришлось гораздо труднее, чем в армии. Казалось бы, он ничего не боялся, никаких преград для него не существовало, а тут ему напоминают, что он еврей и что для нормальной жизни в Петербурге нужны деньги. О нем знает вся страна, о нем пишут в газетах, его узнают на улицах, в числе других героев, георгиевских кавалеров он попадает на прием к императору. И император спрашивает, не хочет ли он поступить на медицинский факультет Петербургского университета. Трумпельдор, который всегда возражал, говорит: нет, не на медицинский, а на юридический. Николай Второй распорядился, но слово императора не означало, что его примут без экзаменов, и тут были большие проблемы. Он же не кончил гимназии – и ему пришлось сдавать экзамены за весь гимназический курс. Сдал с трудом. С очень средними оценками, но в университет все же поступил.

– Неужели вот так взял и спокойно отучился, сколько положено?

– Тут начинается особая студенческая эпопея. Трумпельдор был толстовец, обожал Льва Николаевича Толстого не за “Войну и мир”, а прежде всего за его философию. И когда в 1910 году Толстой умер, Трумпельдор организовал шествие студентов в его память. Их за это замели – и сослали в Финляндию. Это очень забавная история, потому что в те времена евреи не имели права жить в Финляндии. Тем не менее они с Белоцерковским туда приехали, снимали комнату, жизнь налаживалась – и вдруг появляется финский офицер и спрашивает, кто тут евреи. Выясняется, что это они с Белоцерковским и что они тут живут незаконно. И их ссылают обратно в Петербург. Но Трумпельдор говорит: мы не можем идти в Петербург пешком – а именно так положено идти ссыльным, – нам нужны билеты на поезд. Им говорят: это невозможно. Тогда он дает телеграмму петербургскому губернатору, и тот, ко всеобщему изумлению, дает разрешение. Только денег на билеты все-таки не дал, мол, езжайте на свои. Я, кстати, нашел газеты того времени, среди которых много черносотенных – там его всячески поливают, не называя имени, черносотенная пресса возмутилась, что великого русского писателя оплакивали таким образом. В общем, вся университетская жизнь Трумпельдора была очень непростая. Я, кстати, нашел фантастический документ: тогдашний ректор Брегман пишет отчет о тех событиях петербургскому полицмейстеру, и из этого отчета видно, что Брегман хоть и выполнил предписанное, но сохранил достоинство – он никого не назвал. Все-таки своих студентов он защитил. Не все себя так вели, одному студенту, который пошел звонить в полицию, его товарищ публично дал пощечину – и Брегман об этом написал в отчете, я думаю, намеренно, чтобы показать, как к таким вещам относятся.

– Интересно, что полицмейстер не потребовал у Брегмана фамилий студентов – сейчас представить такое просто невозможно.

– Да, Брегман был благородный человек и крупный ученый, химик, видимо, ему была дорога его репутация. Да и вообще какие-то правила еще существовали. Но Трумпельдора все же отчислили из университета, потом он восстановился, но, видимо, почувствовал, что пространства для подвигов в России маловато, и уехал в Палестину. Там он первое время ведет совсем не геройскую жизнь, вместе со всеми борется с москитами, с болотами. Потом все же выбивается в первые ряды, становится во главе небольшого отряда, охраняющего местечко Тель-Хай, где и погибает. Я изучил огромное количество документов, но нигде не нашел никакого упоминания о том, что у Трумпельдора была жена или хоть какое-то увлечение. Наоборот, было ясно, что он часто досадовал на Белоцерковского, который как раз женился, обзавелся ребенком и отдавал семье ощутимое время. А Трумпельдору надо было все время куда-то воспарять, и всякий быт ему мешал и раздражал его. И вдруг, когда книжка моя была уже почти готова, я наткнулся на упоминание того, что у Трумпельдора была жена. Я связался с автором той ученой книжки, в которой об этом прочел, и оказалось, что это все-таки не жена, а невеста. Но что такое невеста пассионарного человека – они практически не встречались, жили в разных городах, но зато переписывались, писали друг другу каждый день. В архиве Жаботинского в Тель-Авиве хранится огромное количество этих писем. Звали ее Эстер Розова, и они думали, что вот когда осуществят все свои планы, тогда и встретятся – но встреча так и не состоялась. Эстер Розова, не став женой Трумпельдора, стала его вдовой, и когда она приходила к нему на могилу, люди шептались, что это его вдова.

– Какая же все-таки связь между героем вашей предыдущей книжки Николаем Блиновым и Трумпельдором?

– Русский студент Николай Иванович Блинов вышел к житомирским погромщикам с белым флагом, пытаясь их остановить, но они зверски убили его со словами: “Ты социалист, но еще хуже жидов”. Его тело принесли в житомирскую еврейскую больницу вместе с 18 жертвами погрома, там его и нашла мать. В кармане у него было письмо, адресованное ей, – в нем он объяснял, почему погиб. С этим письмом он проходил 2 года – он знал, что должен погибнуть в еврейском погроме. Вот это и роднит его с Трумпельдором – они оба считали, что рождены для великих событий, должны совершить что-то важное, что запомнится людям. Так и вышло. Трумпельдор погиб в 40 лет, а Блинов в 24 года, но он успел жениться, и у него осталось двое детей. Мальчик умер совсем маленьким, а девочка – это Ирина Николаевна Медведева-Томашевская, жена знаменитого филолога, литературоведа Бориса Викторовича Томашевского. Их дочь – внучка Николая Блинова, Зоя Борисовна Томашевская, ей посвящена книжка “Петербургские тени”. Это второе издание, первый раз она выходила вместе с повестью об Ольге Ваксель и Мандельштаме, а теперь вот вышла отдельно. Зоя Борисовна Томашевская ничего не записывала, но она была замечательная рассказчица. В книжке есть сюжеты, связанные с военным временем, с эвакуацией в Москву Академии художеств – она была студенткой архитектурного факультета. Но главное – она рассказывала о великих людях своего времени, которых она знала. Однажды я е спросил: Зоя Борисовна, а был какой-нибудь великий человек, которого вы не знали? Она ответила вполне серьезно: да, были – Мравинский и Уланова, очень хотела с ними подружиться, но как-то не сложилось. А с остальными сложилось – с Зощенко, Ахматовой, Анциферовым, Бродским и огромным количеством других людей, которые были и людьми из круга ее родителей, и ее собственными знакомыми. Она и сама по себе была очень ярким человеком. Книжка по большей части состоит из наших с ней разговоров: Зоя Борисовна рассказывает про Ахматову, Зощенко, Пастернака – вплоть до Михаила Барышникова. Моя цель была максимально верно сохранить ее интонации, мне хотелось, чтобы голос Зои Борисовна продолжал звучать.

– У нее есть поразительный рассказ о том, как ей звонит Ахматова и просит приехать к ней и поставить чайник. И Зоя Борисовна оставляет дома свою дочку-инвалида и едет ставить чайник Ахматовой. Все это трудно понять…

– Да, есть люди, которых это изумляло. Зоя Борисовна рассказывала мне, как Ахматова попросила Лену Шварц дать ей карандаш, а та сказала: берите сами. По словам Зои Борисовны, Ахматова серьезно восприняла этот отказ и сказала: “За меня пол-России молится”. Ну, представьте себе – семья Томашевских, маленькую девочку воспитывают так: ты можешь пропустить школу, можешь плохо учиться, но ты должна принести обед Ахматовой. И она считала, что так и должно быть – великая поэтесса…

– …и ее служители?

– Она о себе говорила: я человек Ахматовой. К другим людям, претендовавшим на подобное звание, они относилась иронически – считала, что у нее больше на это прав. И я считаю, что это правильно. И в случае с чайником речь, конечно, не только о чае, а о том, чтобы за этим чаем с кем-то поговорить. Вот тут все эти истории смыкаются – все они про возможности частного человека. Не смогло российское государство помочь людям, которые попали в погромы – появился частный человек Николай Иванович Блинов, который хоть и не помог, но сделал такое усилие среди серии страшных погромов 1905 года. И Зоя Борисовна тоже была частный человек и делала то, что было в ее силах. Помогала обиженным великим людям. Как известно, Зощенко в конце жизни голодал, был очень мнительным, его уход был похож на гоголевский уход, и Зоя Борисовна была единственный человек, которая смогла его накормить: Зощенко съел ее пирог. Значит, он ей доверял. И это грандиозно – по-моему, мы должны быть ей за это бесконечно благодарны.