Каннский кинофестиваль. Либертинаж, зомби и паразиты

Каннский фестиваль можно ругать и критиковать, но факт остается фактом: основной конкурс, состоявший из 21 картины, был похож на огромный рождественский магазин с подарками или на шоколадную фабрику. Почти все показанные на фестивале фильмы будут смотреть и обсуждать на протяжении года. Лауреаты и даже дважды лауреаты "Золотой пальмовой ветви": Терренс Малик ("Скрытая жизнь"), Квентин Тарантино ("Однажды в Голливуде"), Абделатиф Кешиш ("Мектуб, моя любовь: Интермеццо"), братья Дарденн ("Молодой Ахмед"), Кен Лоуч ("Простите, вас не было на месте"). Классики авторского кино: Джим Джармуш ("Мёртвые не умирают"), Педро Альмодовар ("Боль и слава"), Марко Белоккио ("Предатель"). Синефильские авторы: Пон Чун-Хо ("Паразиты"), Клебер Мендонса Фильо ("Бакурау"), Мати Диоп ("Атлантика"), Джессика Хаузнер ("Маленький Джо"), Арно Деплешен ("Рубэ, свет"), Элия Сулейман ("Должно быть, это рай"). Словом, все громкие имена были на месте. К сожалению, работы известных режиссеров сложно назвать лучшими в их карьере, но Каннский фестиваль по-своему консервативен, всегда следит в первую очередь за крупными фигурами. Не говоря уже о том, что конкурс в любом случае получился замечательным: в нём не было практически ни одной провальной картины, многие из них заслуживают более подробного разговора и более уважительного опыта просмотра, чем промышленное потребление по пять фильмов в день.

Кадр из фильма "Паразиты" Пона Чжун-хо

Первой "Золотой пальмовой ветви", уехавшей в Южную Корею, были счастливы почти все критики. "Паразиты" Пона Чжун-хо рассказывают о бедной семье, которая разными ухищрениями и манипуляциями целиком устраивается на разные работы (репетитор английского, водитель, помощница по хозяйству, "арт-терапевт") в роскошный дом богачей. Пон Чжун-хо выстроил симметричную структуру (две семьи из четырех человек по обе стороны) и сложную динамику их отношений – фильм меняет регистры от фарса, комедии и сатиры до триллера и гиньоля. Обидно, что выдающийся режиссер Пон Чжун-хо удостоился высшей награды за один из своих самых простых фильмов. Получая "Пальму", он благодарил Шаброля и Клузо. Действительно, в "Паразитах" нет ничего, что не было бы отражено ещё в пьесах Жана Жене или "Церемонии" Шаброля: классовую войну сложно назвать даже войной, поскольку миры богатых и бедных практически непроницаемы друг для друга. Хорошо известная и отраженная в мировой культуре одна мысль на весь фильм упакована в виртуозную, практически хореографическую форму. Это идеальный мейнстрим, совершенный аттракцион, "Паразитов" ждет успешная прокатная судьба по всему миру. Должно ли такое кино поддерживаться столь высокими наградами? Ну, каждому своё кино в любом случае.

Единственным по-настоящему радикальным, абсолютно скандальным фильмом стал "Мектуб, моя любовь: интермеццо" Абделатифа Кешиша, продолжение "Мектуба, моя любовь: песнь первая", действие которого происходит всё в том же портовом Сете в 1994 году. На моей памяти, это первое в Каннском конкурсе кино, лишенное повествования. Из трех с половиной часов ровно три мы проведем с компанией молодых людей из первой части саги в ночном клубе под несмолкающий, сводящий с ума дискотечный бит – с перерывом на беспрецедентную порнографическую сцену, которой ещё не знало современное кино. Большую часть времени Кешиш отдает съемкам женских ягодиц, что вызвало особенный гнев зрителей: "мужской взгляд" теперь считается преступлением. Не считался он таковым во время расцвета живописи – режиссер говорит, что вдохновлялся Пикассо, в своём "Интермеццо" он переходит за ним в свой период кубизма. Когда мы смотрим на античные статуи на постаментах, мы тоже, как в фильме, в первую очередь видим ягодицы. "Запечатленное время" Андрея Тарковского по-английски называется Sculpting time – невиданный "Мектуб" – даже не живопись, а, действительно, скульптура, в том числе времени. Режиссёр не может упустить ни одной секунды из жизни своих героев, которым вскоре предстоит вступить во взрослую жизнь, покинуть рай. "Мектуб" – конечно, ещё и утопия, радикальное высказывание об арабской чувственности. Пока Кешиш снимал социально приемлемые картины, какие полагаются режиссеру арабского происхождения, как, например, "Кускус и барабулька", где этническая экзотика и вкусная национальная кухня упакованы в нормативный сюжет, ему аплодировали. Стоило ему показать юность арабских героев, неотличимых от европейцев, ищущих гедонизма, удовольствия, наконец, сексуальных переживаний, он стал персоной нон-грата. Его Сет начала девяностых – пространство либертинажа (см. "Свободу" Альберта Серры). Лично я приезжаю на фестиваль именно в поиске таких фильмов – безумных, выбивающихся из любых норм, неудобных. Тем более что "Мектуб" таким, каким мы увидели его в Каннах, уже никогда и нигде не посмотреть: Кешиш завершил монтаж прямо перед показом, показывал черновую версию без титров и звукокоррекции. В дальнейшем фильм может быть длиннее, может быть короче, а может вовсе исчезнуть с радаров – режиссёр бросил в зал бомбу и вызвал беспрецедентную ненависть. Его ночной клуб – пещера Платона, из которой уже не выйдешь прежним.

Кадр из фильма "Мектуб, моя любовь: интермеццо" Абделатифа Кешиша

Ещё пять лучших фильмов Каннского фестиваля, показанных в параллельных программах:

"Ребенок Зомби" (Zombi Child), Бертран Бонелло (Bertrand Bonello), "Двухнедельник режиссеров"

Париж, сегодняшний день. Мелисса – единственная чернокожая девушка в элитной школе-пансионе для девочек, куда принимают учиться детей только из семей, отмеченных высшей французской государственной наградой – орденом Почётного легиона. В свою компанию её приглашает Фанни, задумчиво сочиняющая любовные письма далекому возлюбленному. Девочкам интересна странная, отстраненная Мелисса, внучка зомби с Гаити. В 1962 году его похоронили живьем, а затем отправили трудиться на плантации. Сбежав, он много лет прятался даже от семьи, боясь попасться любимым на глаза. Впрочем, быть может, это всего лишь фантазии Мелиссы о стране и культуре, с которой её уже почти ничего не связывает, фантомные воспоминания.

"Ребенок Зомби" – не просто лучшая картина Каннского фестиваля, а, быть может, единственный фильм смотра, режиссёр которого мыслит; это кино выстроено на столкновении идей, диалектике. Бонелло пригласил известного публичного интеллектуала – историка Патрика Бушерона – прочитать настоящую лекцию, снятую для "Ребенка Зомби". Режиссёр дал полную свободу Бушерону, отталкивающемуся в своих рассуждениях от книги Жюля Мишле "Народ": как писать историю? Как соотносятся идеи прогресса и свободы? Как наследовать французской революции? "Революция – вот единственное имя Франции". Наполеон, по его мнению, довел идею революции до предела и её же уничтожил; существующую в реальности школу, где снимал Бонелло, основал лично Наполеон, причем примерно в то же время, когда Гаити провозгласила независимость.

Кадр из фильма "Ребенок Зомби" Бертрана Бонелло

В "Ребенке Зомби" действие происходит в четырех временных пластах (и даже сложнее – в настоящем допускается хронологический сбой), незаметные течения истории сходятся воедино. В очень душной интеллектуальной атмосфере фестиваля этого года "Ребенок Зомби" у многих вызвал чувство дискомфорта: он не поддается суммированию в одном предложении (в отличие от тех же "Паразитов"). Не говоря уже о том, что историю темнокожей девушки снимает белый привилегированный режиссер. Фанни позволяет себе рефлексию на этот счет: "Я белая и здоровая, поэтому не имею права быть несчастной?" Предыдущей картиной "Ноктюрама" о терроризме в Европе Бонелло вовсе привел критику в ярость. Возможно ли сегодня вообще политическое кино?

Под зомби здесь подразумеваются не живые мертвецы из американских фильмов ужасов, как в "Мертвые не умирают" Джима Джармуша, а жертвы зловещих ритуалов в гаитянской культуре, как в "Я гуляла с зомби" Жака Турнёра. "Зомбификация" на Гаити отсылает к рабству и вуду: употребившего особый порошок, подавляющий психику и двигательные функции, отправляли работать на плантациях. Известен случай Клервиуса Нарцисса, сбежавшего из такого рабства (а до того похороненного заживо). По мотивам его истории Уэс Крейвен снял "Змея и радугу" (1988), именно Нарцисс выведен в "Ребенке Зомби" одним из главных героев, дедушкой Мелиссы. "Ребёнок Зомби" – в том числе кино об идее образования, постижения мира, передачи знания. Режиссер снимает школу и подростков в школьной форме, торжественно перевязанной красными лентами, словно инопланетян, с уважением и интересом, делают ли они доклад о Рианне, читают вместе рэп или сочиняют любовные письма.

Написавший самостоятельно сценарий и музыку Бонелло сам продюсировал свою картину. Главной сложностью стали съёмки в Гаити, где работало считаное количество иностранных режиссёров. Для него из соображений этики это было единственно возможным решением, несмотря на все производственные сложности. Эпиграфом к "Ребенку Зомби" стало стихотворение гаитянского поэта Рене Депестра "Капитан Зомби": "Слушай, белый мир, моё завывание зомби". Мир полон тайн.

"Быть живым и знать это" (Être vivant et le savoir), Ален Кавалье (Alain Cavalier), "Специальный показ"

С 1996 года Ален Кавалье снимает на видеокамеру дневниковое кино, не имеющее аналогов в мире (из близких и все равно совсем иных по методу режиссеров – Давид Перлов). "Быть живым и знать это" 87-летнего Кавалье посвящен смерти двух ближайших друзей. С Анни они дружили ещё подростками. Фильм начинается с поездки к ней в Женеву. У неё рак, она отказалась от мучительной терапии и готовится к смерти. Швейцария – родина эвтаназии. Кавалье не стал снимать её лицо, как и пустой стол её квартиры, вместо этого запечатлел из окна воробья со сломанной лапкой и подаренные подругой шоколадные батончики. В Женеве она пьет "чашу прощания", Кавалье у себя дома зажигает в этот момент свечу в память о ней.

Кадр из фильма "Быть живым и знать это" Алена Кавалье

Замысел фильма заключался в экранизации автобиографического романа французской писательницы Эмманюэль Бернхайм (в частности, сценаристки Франсуа Озона, а также автора романа "Пятница, вечер", экранизированного Клер Дени, супруги бывшего директора французской Синематеки) "Всё прошло хорошо": её отец в 89 лет перенес инсульт и решил добровольно уйти из жизни. Кавалье хотел сыграть её отца, чтобы хотя бы в кино "выбрать самому, когда умереть". Бесстрашное, в то же время эгоистическое, почти бесстыдное (что понимает и сам режиссер) желание: сыграть свою смерть. И, оживая, воскликнуть: "Да здравствует Франция!" Он снимал руки Бернхайм, учил её пользоваться его старомодной ручной камерой Sony 4K, но фильму не суждено было осуществиться, у писательницы диагностировали рак. Кавалье продолжал вести дневник их дружбы, в 2017 году Бернхайм умерла.

Бернхайм – это bear (медведь) + heimat (родина). Кавалье вечно раскладывает мир вокруг, ищет в нем смысл, подвергает интерпретации. "Быть живым и знать это" при всей простоте технических средств, возможно, главный в Канне фильм – как мастер-класс искусства режиссуры и мизансцены. Камера Кавалье и его глубокий голос преображают реальность, с помощью монтажа выхваченные им случайные фрагменты реальности рифмуются, превращаются в художественный текст. Голуби в окне – словно гости с рисунков Жана Кокто. Лепесток цветка напоминает птичку. Мане перед смертью нарисовал обычную вазу. Сезанн писал портреты жены, Кавалье смотрит на снимок с собственной давно умершей женой из Синематеки. Написанная неизвестным фламандским живописцем картина "Мертвая девушка". Возможно, её последним желанием было успеть съесть яичницу. С двух яиц каждое утро начинает свой день Кавалье. Сколько раз он еще успеет повторить свой ритуал?

"Свобода" (Liberté), Альберт Серра (Albert Serra), "Особый взгляд"

Кадр из фильма "Свобода" (Liberté) Альберта Серра

Группа французских аристократов-либертенов сбежала от консервативного режима Людовика XVI и прячется в лесу. Впереди у них ночь сладострастия. Альберт Серра – замечательный каталонский режиссер, снимающий экспериментальные, минималистские картины, действие которых происходит на переломе исторических эпох (см. "Историю моей смерти" о Казанове). Изначально он поставил "Свободу" в театре Фольксбюне в прошлом году, где среди главных актеров были Ингрид Кавен и Хельмут Бергер. Перенос узнаваемой вселенной и эстетики на сцену театра, скорее, провалился: дальше первого ряда ничего из происходящего не было видно, актёры бесконечно шептали сложнейшие философские диалоги на задворках сцены, Бергер убегал со сцены, позабыв слова, статисты несколько раз чуть не опрокинули паланкин с Ингрид Кавен. Киноверсия "Свободы" оказалась полной противоположностью сценической версии: Серра избавился практически от всех диалогов и впервые в жизни снял эротический, местами порнографический фильм. Он открывает для себя эротику и сексуальность, напрямую наследует текстам маркиза де Сада, из которых взяты некоторые из фантазий протагонистов. Наконец, кинематограф с массовым переходом на цифру многое потерял: удивительно, как неотличимы от друга сегодня современные фильмы. Как Серре удается кадрировать, монтировать, наконец, использовать освещение так, что его картины ни с чем не спутаешь, – загадка. Бродящие в темноте в поисках партнеров и зрелищ либертены здесь похожи на посетителей порнокинотеатра из "Киски с двумя головами" Жака Ноло. Революции еще не было, мечтали развратить молодежь, чтобы спасти Францию. Восходит солнце, долгая ночь фантазий подошла к концу.

"Мы здесь всё взорвем" (On va tout péter), Лех Ковальский (Lech Kowalski), "Двухнедельник режиссёров"

Кадр из фильма "Мы здесь всё взорвем"

GM&S – завод по производству деталей для автомобильного производства. Последние десять лет – время процветания двух крупнейших национальных концернов Франции Renault и Peugeot. Фабрике это не помогло: поскольку компании пользуются услугами заграничных контрагентов для сокращений издержек, она оказалась на грани закрытия. Как искренне и остроумно недоумевают представители автогигантов: если человек преуспел, вряд ли его можно винить в закрытии булочной, куда он регулярно ходил за круассанами. Ожесточенный протест длился почти год. 277 рабочих пытались сохранить свои рабочие места, в самом начале сопротивления их даже посещал президент Макрон. "Мы здесь всё взорвем" – подробная хроника противостояния.

Лех Ковальский, известный режиссёр левых взглядов, в семидесятые и восьмидесятые снимавший тур по США группы Sex Pistols и борьбу за выживание бездомных и наркоманов в Нью-Йорке, уже давно переключился на классовую борьбу. Его однажды назвали "воином, сражающимся камерой за то, чтобы переопределить искусство документалистики", Camera War – так назывался его амбициозный проект коротких видеозарисовок и репортажей. "Мы здесь всё взорвем" – надпись у входа на фабрику, так и не осуществленная угроза рабочих, которые на протяжении годы блокировали автомобильные концерны и дороги, устраивали сидячие и лежачие забастовки. Увы, закрытие фабрик – печальный и типичный современный сюжет, достаточно вспомнить "Старую школу капитализма" Желимира Жилника и "Фабрику ничего" Педру Пинью, удивительно, насколько одинаковы стратегии большого капитала в самых разных странах.

Ковальский рассуждает, возможна ли революция сегодня? Впрочем, своих героев он не считает революционерами. Принципиально то, что они защищают образ жизни. Главный аргумент рабочих – многие из них проработали в этом месте по много лет, даже по несколько десятков лет. Если они потеряют завод, им будет некуда деться – в маленьких городах не найти новой работы, а переезд в Париж и обучение новой профессии затратно и не всегда возможно немолодым людям, которые доверились государству, а то не выполнило свою часть контракта, поддержав выигрывающих от прогресса, а не проигравших. Ковальский порой сентиментально наивен, но сложно усомниться в искренности его пристрастного, ангажированного кино. В фильме он говорит, что никогда не забудет день закрытия GM&S, сравнимый для него с 11 сентября.

Самое ценное в его фильмы – зоркие зарисовки, например, взаимодействие рабочих и полицейских, которые, пусть оказавшись по разные стороны баррикад, пытаются найти общий язык; один из самых обаятельных рабочих обсуждает с полицейским искусство ловли карпа. Ковальски живописен – желтые ботинки, заломленные руки, баннеры с перечеркнутыми лицами тех, кто лишился работы. Самого режиссера задержали во время съемок. "Мы здесь всё взорвем" пытаются свести к высказыванию о движении "желтых жилетов", но с этим сложно согласиться. "Жилеты" включают огромное количество противоположных по взглядам людей, которые за всё это время так и не смогли объединиться и сформулировать политические требования. "Мы здесь всё взорвём" – хроника одной конкретной борьбы, этот фильм принадлежит к благородной и во многом позабытой сегодня традиции активистского кино, с которым можно не соглашаться, но в котором мало манипуляций и, главное, есть ценность документа.

"Плогоф, камни против винтовок" (Plogoff, des pierres contre des fusils), Николь Лё Гаррек (Nicole Le Garrec), 1980, "Каннская классика"

Кадр из фильма "Плогоф, камни против винтовок" режиссера Николь Лё Гаррек

Редчайшая премьера "Каннской классики" – реставрация документального фильма Николь Лё Гаррек, много работавшей с мастером французского политического кино Рене Вотье. В семидесятые годы правительство Жискара д’Эстена после нефтяного кризиса 1973 года решило развивать ядерную энергетику, в 1978 году планировалась установка атомной станции рядом с небольшим городом Плогоф в Бретани. Всё население города – почти две тысячи человек – воспротивилось этому решению. В 1980 году протест превратился в бойню. Николь Лё Гаррек вместе со своим мужем – оператором и фотографом Феликсом Лё Гарреком – заложили собственный дом и приехали в Плогоф, оставшись там на два месяца, пока правительство стягивало полицию и военных. Город был взят в осаду, но жители – рыбаки и фермеры – сражались до победного. Особую роль играли женщины, возглавившие сопротивление.

"Камни против винтовок" – пристрастная хроника шести недель сражений, снятая на 16 мм. Это единственный документ этой борьбы, завершившейся победой. И редкий случай, когда в восьмидесятые годы такой фильм вышел во французский прокат, где его посмотрело более ста тысяч человек. Антиядерное движение вообще в кинематографе представлено не так хорошо. Можно вспомнить разве что "Путешествие" Питера Уоткинса или шедевр Цучимото Нориаки "Умитори: украденное море у полуострова Симокита". Правда, в Японии, как и в Советском Союзе, власти с жителями не считались, японских рыбаков просто прогнали с их земли.