Хочет ли Путин в будущее?

Совет Госдумы перенес на осень обсуждение "Яндекса". Тем не менее, эксперты видят в очередной атаке на интернет-компанию продолжение попыток взять "национальное достояние России", как назвал "Яндекс" депутат Антон Горелкин, под госконтроль. Россия готова вложить триллионы рублей в цифровизацию экономики, Путин рассуждает об искусственном интеллекте, но одновременно происходит ползучая национализация лучших технологических компаний, телеком-операторы не могут получить доступ к частотам 5G, ФСБ выступает против спутникового интернета, а обычный интернет может стать "суверенным". Как в планах Путина сочетаются образ высокотехнологического будущего и советское прошлое, в которое тянут страну силовики?

Обсуждают политолог Станислав Белковский и медиаэксперт Иван Засурский. Ведет программу Сергей Добрынин.

Путин против интернета

Сергей Добрынин: Мы начали про "Яндекс", в этом году уже не первый повод про компанию говорить. Такое ощущение, что государство взялось за него более плотно и у "Яндекса" могут быть серьезные проблемы, например, потеря независимости. Как вы думаете, это реально?

Иван Засурский: Я не могу согласиться с тем, что говорили в сюжете, что есть неизбежный сценарий того, что произойдет с "Яндексом". "Яндекс" – это компания довольно успешная, которая котируется на бирже, которая зарегистрирована в Нидерландах. По сути дела у этой компании есть очень много вариантов, как она может действовать. Это компания, которая может реструктурировать свой бизнес. Например, может вывести все информационные активы в Голландию, оставив в России "Такси", разработки беспилотников, какие-то более серьезные разработки, связанные, может быть, с поиском, но при этом ограничив свои российские операции. Или это компания, которая может нацелиться на Китай, тогда она может сделать вид, что она стала суперрусской, подлечь под русские власти совсем немыслимым каким-то способом, в этом направлении тоже есть что можно сделать. Тогда, может быть, Китай ее встретит с распростертыми объятиями. Может быть, сейчас хороший момент зайти на этот сложный рынок. На самом деле, если с политической точки зрения анализировать, может быть кажется, что "Яндекс" загнан в угол, но на самом деле "Яндекс" является ценнейшим активом, на который могут на словах зариться никому не известные депутаты, о которых мы до этого не слышали и, может быть, потом не услышим, какой-то пиарщик из Кемерова предложил ограничить долю иностранного капитала в "Яндексе". Мало ли кто что говорит. Мне кажется, нам всем нужно спокойнее к таким вещам относиться. Тем более что мы видели, как эту новость отыграли обратно практически через несколько дней. Даже если у кого-то действительно могла быть эта идея ограничивать "Яндекс", как только люди всерьез начинают думать о последствиях, понимают степень маневроспособности "Яндекса", если у "Яндекса" нет амбиций идти в Китай, то они должны уходить из России, потому что это портит их основной продукт. Я занимаюсь интернетом, это очень сложно, для меня это просто катастрофа, что в России цензура. Потому что я не могу делать глобальные инфраструктурные сервисы из России. Я когда занимался "Рамблером", я мог это делать, а сейчас я не могу, потому что есть люди, у которых есть другие идеи, у них есть другие приоритеты, они могут меня заблокировать, отобрать домен, они могут сказать, что вот эти книжки я не должен где-то публиковать, это кино у меня нельзя смотреть, а если я это кино кому-то хочу показать, мне нужна лицензия на прокат. На самом деле попытка навязать такое же жесткое регулирование, которое есть в сфере массовой информации, это краешек той битвы вечной у нас между сторонниками пропаганды, которые являются устаревшими дроидами, работающими на технологиях старых медиа, которые привыкли с помощью презентаций загонять людей в какую-то систему образов и метафор, в рамках которой люди по идее должно быть хорошо. Это такая авторитарная пропагандистская модель. Но она не работает. Для того чтобы управлять людьми, вам нужна сложность, вам нужно, чтобы люди могли участвовать в современной жизни. Потому что логика новых медиа не предполагает, что вы спокойно созерцаете, как в музее, какие-то метафоры, образы, в определенном порядке распределенные в телевизионном вещании и удовлетворяетесь этим. Молодые люди хотят участвовать, хотят что-то делать. Попытка через "Яндекс" каким-то образом выравнивать эту информационную картину абсолютно абсурдна, безумна, она исходит из того, что в принципе вы можете контролировать существующие информационные каналы. Но это больше не так. И в "партии власти" тоже есть люди, которые это понимают. Если говорить серьезно, каким образом это будет управляться, то тут включаются как раз эти силы, которые действительно заинтересованы в том, чтобы ситуация в стране оставалась управляемой, и останавливают людей, которые хотят все подстричь ножницами под корень. Это называлось когда-то в 70-е – борьба советской школы пропаганды с западной теорией свободных информационных потоков. Это все то же самое, советские технологии пропаганды, когда кувалдой по голове – или расстреляем, или ты должен поверить в это, более сложные технологии, когда вас затягивают в зрелище, в драму, когда вы сочувствуете, сопереживаете, верите в то, что происходит, но для этого вам нужно разнообразие. Я не говорю о правах человека, не говорю, что мы должны иметь информацию, я пытаюсь анализировать тех людей, которые эти законы пытаются принимать. Хотя у меня есть моя точка зрения, она может быть другой.

Сергей Добрынин: Станислав, вы согласны, что власть рассматривает "Яндекс" именно как инструмент пропаганды, а не как большой инфраструктурный IT-проект, который обладает данными и с ними работает?

Станислав Белковский: Власть по-разному рассматривает "Яндекс". Я бы взял проблему чуть более широко, чем судьба одного "Яндекса". Ясно, что никакая цифровая экономика в условиях ограничения интернета, в условиях изоляции в целом или курсе на отделение России от глобальных систем в самых разных вопросах и смыслах, невозможна – это чистый блеф. Даже рассуждения Владимира Путина об искусственном интеллекте говорят о том, что он не понимает, в чем природа современной технологической революции. Она в ее глобальности, не может быть никакой локальной технологической революции на сегодняшний день. Поэтому разговор о монополизме в области искусственного интеллекта, который породит некую глобальную суперсилу, технологическом суверенитете не имеет ничего общего с современной реальностью – это реальность XIX века. От того, что на эту реальность XIX века навешиваются модные термины, никак ее не меняет, ясно укладывается в логику, которой следует президент России, – поход против истории, против базовых трендов мировой истории, против той эпохи, которую мы с какого-то момента стали проживать. Эта тактика может быть эффективна еще достаточно долго, но бесконечно эффективной она быть не может, стратегически эффективной она быть не может.

Сергей Добрынин: Но, тем не менее, президент говорит об искусственном интеллекте, ему, видимо, нравится этот образ будущего, в котором Россия – технологически развитая страна.

Станислав Белковский: Он мог прицепиться к какому-то модному термину, при этом смысла этого термина он решительно не понимает. Есть теория о том, что он любит искусственный интеллект, потому что это аббревиатура ИИ, а ИИ – это Игорь Иванович. Все, что связано с Игорем Ивановичем, у Владимира Владимировича вызывает положительные эмоции на бессознательном уровне. Он не понимает, что такое искусственный интеллект, как вообще создают современные технологии – они создаются исключительно в глобальном разрезе, в условиях синергии самых разных глобальных усилий людей, разбросанных по всему миру, корпораций, всего прочего. Не нужны никакие жуткие вливания из бюджета, которые будут разворованы на 50–60%, как сейчас принято, надо просто создать бизнес-климат определенный и привлечь частных инвесторов. Мы этого не слышим – это полностью противоречит путинской логике, где государство должно платить, потому что за контроль всегда нужно платить, а государство хочет что-то контролировать. Но контролировать это невозможно. Владимир Владимирович на это сказал бы следующее: что эту страну можно удержать под контролем только так, больше никак, почти 20 лет моего правления это доказывают. Точки зрения моих оппонентов о том, что надо как-то контролировать страну по-другому, не оправдали себя исторически. Я согласен, что можно и так какое-то время действовать, но, безусловно, это приводит к деградации России, выпадению ее из контекста технологической революции. Вообще главная проблема, фактор неустойчивости российской экономики и политической системы – это не цены на нефть, о которых так много говорят, они могут немного упасть, если они не катастрофически падают, есть финансовая подушка безопасности у этой власти, если они всерьез растут – это ничего не поменяет, потому что весь прирост будет украден в рамках сложившихся и еще не сложившихся коррупционных схем. Три фактора главных, которые подтачивают систему изнутри: это тотальная коррупция, потому что когда откат составляет 10% – это нормально, когда он зашкаливает за 50%, система работать эффективно не может никак; это технологическая деградация; это кадровая деградация, поскольку при таких подходах, естественно, самые сильные кадры выталкиваются и вымываются. Поэтому что формально президент говорит – неважно, важно – что фактически делается. А фактически делается все против технологической революции и против развития современных технологий в России.

Сергей Добрынин: Но при этом не только деньги вливаются, но и на местах, в регионах требуют выполнения пунктов этих национальных проектов.

Станислав Белковский: Как майские указы выполнялись и выполняются, мы знаем, что все это через пень-колоду, в результате они привели к существенному сокращению ставок в сфере медицины и образования, за счет чего врачи и учителя работают на три ставки, поэтому получают в соответствии с майскими указами выше средней зарплаты по региону и так далее. То, что контора пишет, отчетность будет, – в этом нет сомнений, потому что для бюрократической системы отчетность всегда важнее реального положения дел. Профессионалов в сфере формирования отчетности в России как раз предостаточно.

Сергей Добрынин: Иван, как вы думаете, может быть, власть рассматривает технологии как инструмент контроля? Например, когда обсуждалась тема искусственного интеллекта, кажется, Собянин говорил, что его можно использовать для того, чтобы лучше делать систему распознавания лиц. Действительно мы знаем, что это применяется сейчас в ходе протестов.

Иван Засурский: Я думаю, что все гораздо смешнее. Я думаю, что есть какое-то вульгарное представление о том, что любит Владимир Владимирович, при этом есть абсолютная убежденность всех решальщиков в нашем городе, что без личного вмешательства Владимира Владимировича ты не можешь продать ни один проект. Соответственно, все проекты определенным образом заворачиваются. Люди считают перспективными те проекты, которые связаны именно с контролем. Я считаю, что на самом деле это комедия. Каждое министерство, каждая коряга пытается создать то ли реестр, то ли какую-то систему, которая что-то контролирует, что-то учитывает. То есть это система, которая бесконечно размножается, она хочет все знать обо всем. При этом все это делается под сурдинку безопасности. Все сторонние игроки на основании безопасности отодвигаются от госпроектов, госконтрактов. Но при этом сами по себе проекты этой безопасностью жертвуют. Здесь, я думаю, в этой программе очень уместно прозвучит, что на самом деле американская история с "Хуавэй" привела к тому, что у нас произошло увеличение потребления китайской аппаратуры. По сути дела некоторые проекты, которые двигаются под видом безопасности, оказываются просто маркетинговым оборудованием, которое в Америке отвергли, потому что считают его шпионским, с закладками и так далее. Другой пример можно привести, когда персональные данные всех людей хотят сложить в какую-то систему, хотя вы можете пойти на рынок и просто купить там все базы данных, которые были структурированы. Мы постоянно слышим истории о том, что кто-то продал данные сотового оператора, кто-то выложил отсюда. На мой взгляд, есть достаточно вульгарное представление, но прижившееся, относительно того, какие проекты сейчас в России будут финансировать. Это действительно ориентировано на отчетность, потому что в первую очередь все цепляются к каким-то декларациям, к каким-то словам, к каким-то бюджетам. В данном случае мне кажется, что все эти люди являются во многом фикцией, производят фикцию, потому что их интересует только та проекция, которая отражена в бумагах. Но для того, чтобы выглядеть нормально, выглядеть красиво и в силу того, что им нужно занимать какое-то место, они пожирают нормальных игроков, их отодвигают. В каком-то смысле происходит расширение этой системы. Но эта система завязана на госфинансирование. Сейчас, я думаю, будет происходить очень серьезный перерасчет всего, что есть в бюджете. Мы говорим, что полтора триллиона, которые у нас на цифровую экономику, – это вроде как много, но у нас полтора триллиона на уголь заложен, на дороги какие-то сумасшедшие деньги. Совершенно не очевидно, что все эти цифры устоят. Мне кажется, что правительство Медведева будет адски все это резать, потому что это все никому не нужно, в принципе понятно, что это все фуфел. К сожалению, понятно, что с цифровой экономикой многие вещи могут оказаться фуфелом. Потому что система оторвалась от каких-то базовых процессов, отвернулась от реальности. Вместо, например, специалистов производит специалистов по отчетности, которые создают отчетность. Мне кажется, мы сделали полный круг, теперь эта система пришла к "Яндексу", к живым реальным игрокам с какими-то вопросами, которые в принципе предназначены к тому, чтобы действительно попытаться ее включить, но это не получится, на мой взгляд.

Сергей Добрынин: То есть это вопрос экономический исключительно?

Иван Засурский: Это административная экономика, это не совсем экономика. Экономика в традиционном понимании – это когда у вас есть разные агенты, в экономике считается благом разнообразие, конкуренция. Если вы хотите, чтобы у вас действительно развивался бизнес, вам нужно инвестировать в бизнес-климат, нужно создавать условия, чтобы приходили частные инвесторы, чтобы они брали какие-то технологии, развивали. Потому что действительно централизованно никто вам не спланирует развитие новой технологии, для которой вам нужно пять раз слетать в Лос-Анджелес, 10 раз слетать в Сан-Франциско, у вас должен быть кто-то из Франции, вам нужно пять человек из Германии, вам нужно всех их где-то собрать, организовать регистрацию патентов, испытание, делать внедрение, нужны международные контракты. Как вы это все засунете в русскую отчетность, как вы будете работать с какими-то русскими держимордами, которые хотят просто, чтобы ты соответствовал тому, что ты написал в своей заявке, потому что это госденьги, – это мне совершенно непонятно.

Сергей Добрынин: У российских властей перед глазами опыт Китая, я думаю, что они прекрасно слышали про то, как контролируют уйгуров, везде стоят камеры, которые их распознают, фактически люди полностью под колпаком. Может быть это некоторая модель, которую хочется перенять? В этом смысле "Яндекс" – компания, которая знает очень многое про граждан, и можно это знание использовать.

Станислав Белковский: Отчасти да. Потому что тут важен психотип президента. Его доминирующая идея – это контроль во всех сферах, при этом он консерватор до мозга костей, революция – это не его путь, в том числе и технологическая революция не его путь, что бы он формально ни говорил. Да, разумеется, нужно ситуацию контролировать. В значительной степени политика Владимира Владимировича была подчинена усилению контроля над страной с 2000 года и по сей день. При этом смысл этого контроля не всегда понятен, здесь не заложено никакой программы развития, здесь нет образа будущего, просто надо все контролировать, чтобы не развалилось. Грубо говоря, это лозунг, максимально адекватный путинской России и всему остальному.

Cергей Добрынин: А инструменты контроля прибрать к рукам?

Станислав Белковский: Любые, какие есть инструменты. "Яндекс" является инструментом контроля, значит, надо контролировать в первую очередь "Яндекс" и так далее. Именно отсюда все решается с помощью государственных корпораций, для любой серьезной проблемы, например развитие Дальнего Востока или Кавказа, создается министерство. Хотя, по совершенно правильному заявлению Рональда Рейгана, бюрократия не решает проблемы, она их создает, они сама проблема. Но по-другому нельзя, потому что как иначе контролировать государственные деньги. Почему все подряды на строительство трубопроводов, мостов и так далее должны получать компании братьев Ротенбергов или Геннадия Тимченко? Потому что через Ротенбергов и Тимченко можно контролировать, сколько украдут, а если это на независимых тендерах раздавать, то опять же контроль будет ослаблен над ситуацией, над управлением финансовыми потоками в этой сфере. Эта линия продолжается, и я не вижу никаких оснований полагать, что Владимир Владимирович отступит от нее до завершения своего правления. Хотя из уст его мы нередко слышали вполне либеральные вещи, если перечитать его послания за все годы, что он был президентом Российской Федерации, там просто можно увидеть завзятого либерала в некоторых местах. Вопрос в том, зачем на это обращать внимание, если мы уже знаем, каков Путин на самом деле, а не на уровне деклараций.

Сергей Добрынин: Иван, если я вас правильно понял, во все эти декларации про развитие искусственного интеллекта вы не верите? Но там еще есть Герман Греф, который на этой технологической истории сидит достаточно давно, все время про это говорит, видимо, имеет доступ к уху президента.

Иван Засурский: Греф совершенно очевидно умница. Я не могу сказать за все, что он делает, он очень деятельный человек, вообще он мне очень нравится. То, что от него исходят какие-то хорошие вещи, их много, тоже отрицать нельзя. Насколько сейчас Греф и то, что делает "Сбербанк", может быть еще один, два, три субъекта, которые есть?

Сергей Добрынин: Собянин тоже подключился к этой истории.

Иван Засурский: Собянин, с моей точки зрения, просто занимается... я не могу сейчас в эфире говорить матерные слова. У меня рядом с домом всю жизнь ходили троллейбусы, там теперь ходят дизельные автобусы. Я вижу, что это дегенерация. При том что в Москве основные все загрязнения транспортные, все говорят о том, что город становится хуже, в этой ситуации зачем менять троллейбусы на автобусы? Мне кажется, это гораздо более значимая метафора, чем декларации, какое-то пространство, в котором неизвестно какая база данных. У Москвы нет никакой особенной базы данных. Если бы государство могло чем-то поделиться, наверное, оно бы уже поделилось. Проблема в том, что все те исследования, на которые тратятся сотни миллиардов рублей, они, как правило, делаются по несколько раз, они все насквозь сплагиачены, это постоянно тавтология, ничего в них нет. Сколько этим ни делись с кем угодно, ты будешь иметь дело в основном с фиктивной отчетностью, в лучшем случае это будет какая-то переписанная ерунда, которую 5–10 лет все знают, все читают следующую, где написано, что это неправильно. Поэтому я не то чтобы не верю, я считаю, что можно заниматься искусственным интеллектом, я занимаюсь этим, но я не уверен, что я в России могу добиться больших успехов в этом. Должна быть конкуренция, должен быть спрос. Если вы хотите, чтобы инновации развивались, то ты должен их покупать. У нас ситуация, которая создана для того, чтобы люди могли умножать издержки. Потому что все деньги, которые сверх крайне необходимой себестоимости, они все каким-то образом кому-то уже распределены. Может быть, все это очень жестко и четко контролируется, может быть, там даже меньше 50% получается, как договоришься. Нужна другая совершенно система, которая скорее близка к современному миру, инвестиции за счет издержек, когда бизнесы атакуют друг друга, снижают издержки на продукт, расширяют рынок, расширяют присутствие, за счет этого, прогнозируя, что это произойдет, они увеличат долю рынка, долю прибыли. Через внедрение новых технологий они становятся искренне заинтересованными в том, чтобы внедрять инновации, они им действительно нужны как воздух. В России полная апатия на рынке, при этом государственное постоянно огромное инвестирование в государственное же, которое расходится на посредников, в итоге даже не повышая уровень жизни людей. С точки зрения борьбы с бедностью уже понятно, что ни банки, ни заводы невозможно поддерживать, скорее просто, как Рузвельт, нужно нанять 300 тысяч лесников, и им всем заплатить хорошо, сразу провинция поднимется.

Сергей Добрынин: При этом компания, которая занимается разработкой системы распознавания образов, которая готовит отчеты по социальным сетям по личности, я думаю, она достаточно хорошо преуспевает в государственных контрактах, которые проходят через силовые структуры. Я думаю, что они делают с точки зрения IT неплохой продукт на самом деле.

Иван Засурский: Таких компаний много, они есть в Китае, они есть в других странах, они будут между собой конкурировать. Я не уверен, что там большие деньги. Большие деньги – это когда компьютерная игра зарабатывает сто миллионов в день. Если вы хотите большие деньги – идите туда. Распознавание лиц, во-первых, вам нужно адски делиться, потому что когда вы это внедряете, у вас возникают посредники, у вас обязательно должна быть компания из Ростелекома или из Ростеха, скорее всего они вдвоем, каждая из них меньше 30% не согласится, а скорее кто-то вас с ними должен познакомить, должен с правительством это решить, еще с кем-то, уже 80%, у вас 20% осталось. Вы получили контракт на миллиард рублей, во-первых, по нему отчетность будет стоить 800 миллионов, во-вторых, за 200 вы должны сделать что-то такое, что должно выглядеть на миллиард. Самое лучшее, что вы придумаете, – это в тот момент, когда система будет запускаться, взорвется дата-центр, и по объективным причинам эта штука никак не может работать. Вот так все и происходит.

Сергей Добрынин: Станислав, нельзя отрицать, что Путин увлечен всеми словами, которые начинаются на "кибер", "искусственный интеллект" и так далее. Одной рукой он раздает большие деньги на все, что эти слова содержат в своем названии, а другой рукой он, например, не выдает телеком-операторам частоты 5G, чем сильно задерживает объективно российское технологическое развитие. Это политическая паранойя или это просто столкновение реальности с мечтой?

Станислав Белковский: Это столкновение путинского психотипа, его идея тотального контроля над всем, чтобы не развалилось, ельцинское "берегите Россию", адресованное ему 31 декабря 1999 года, Владимир Путин так и понимает, он не отступит от этого понимания. Никакие надежды на ментальную революцию в голове Владимира Владимировича не оправдаются – это все совершенно понятно. Есть Герман Греф, нет Германа Грефа – это ни на что не повлияет. Герман Греф поставлен на Сбербанк с точки зрения Путина, чтобы контролировать Сбербанк, а не чтобы расцветали искусственные интеллекты, прочие инновационные технологии. Естественно, объективно идея тотального контроля противоречит базовой технологии мировой технологической революции, через которую мы проходим, и оставляет Россию на обочине. Потому что если через 5–7 лет рак и СПИД станут вполне излечимыми, что называется, в домашних условиях, то в России об этом узнают еще нескоро. И это будет касаться не только сферы высоких технологий, это будет касаться каждого абсолютно, каждого жителя этой страны, особенно если этот житель находится не в Москве, не в Санкт-Петербурге, еще паре-тройке крупных агломераций. Развитие технологий в сфере контроля над человеком и его социального капитала, как в Китае, – это возможный базовый тренд, но не более того. Почему, например, не состоялся проект "Сколково"? Было совершенно ясно, что он не состоится, с самого начала. Потому что в условиях технологической революции локализация людей в одном месте, тем более таком неудобном, совершенно не нужна. Проекты могут разрабатывать люди, находящиеся на разных континентах, встречающиеся достаточно редко, зачем их тащить в Сколково?

Сергей Добрынин: На прошлой неделе была достаточно интересная история, связанная с технологиями: если помните, был опубликован приказ Минобрнауки, что ученые должны выполнять некоторый набор действий при общении с иностранцами, предупреждать об этом начальство за пять дней. Достаточно быстро Песков заявил, что это слишком. Министерство сказало, что они имели в виду, что это просто рекомендации. Видимо, все это больше касалось секретных учреждений. Но здесь тот же самый тренд: с одной стороны, у нас есть нацпроект "Наука", есть еще один проект – мы проводим в 2022 году крупнейшую научную конференцию – Международный математический конгресс. Мы стараемся больше общаться с учеными, считаем, как много мы цитируемся в иностранных журналах. Но тут же появляется документ, написанный, видимо, не Министерством образования и науки, а в другой структуре, такой совершенно советский, который все это ограничивает. Здесь та же самая борьба двух трендов: с одной стороны условно прогрессивный, с другой стороны – охранительский и с возвратом в прошлое.

Иван Засурский: Но при этом обратите внимание, насколько элегантно был отозван этот приказ, там же тоже был целый бюрократический балет. Я застал эту ситуацию уже на моменте, когда Хохлов писал пронзительное и унизительное для министерства сообщение в Фейсбуке о том, что он никогда не сомневался в профессионализме коллег из министерства, но не думал, что настолько. В посте было сообщение о том, что приказ, который ущемляет права людей, должен был быть зарегистрирован в Минюсте, но не зарегистрирован, поэтому не имеет законной силы. То есть на самом деле среди охранителей тоже происходит определенный конфликт. Дело в том, что в любом министерстве предполагается, что есть костяк людей, которые являются специалистами. Есть система контроля, которая очень жестко и четко отслеживает соответствие каким-то государственным интересам, понятым в рамках определенной паранойи. Настолько, насколько министерство насыщено специалистами и умными людьми, а если ты специалист и умный человек, у тебя всегда есть ресурс, ты можешь сказать: я это не подпишу. Ты берешь на себя риск и останавливаешь какую-то ерунду. Сейчас министерство находится в руках человека, который никогда не занимался наукой, который является бывшим заместителем министра финансов, который поставлен контролировать как раз расход бюджетных средств, потому что он бухгалтер, он не претендует быть авторитетом в науке. Соответственно, в тот момент, когда у тебя нет во главе министерства или каких-то структур людей, которые готовы рисковать карьерой, отстаивая интересы дела, то эта логика спецслужб начинает проскакивать уже совершенно в неприлично форме, в каком-то смысле обнажая даже прием. Это то, что произошло в каком-то смысле с протестами в Москве. Из-за того, что никто не стал этими выборами толком заниматься, их отдали на уровень каких-то исполнителей, я вижу в результате, что Чемезов в РБК объявляет, что его гражданская позиция, что люди раздражены, это не идет на пользу никому. То есть на самом деле происходит определенное усложнение системы. Как раз то, что интересно сейчас: начинается определенная попытка учитывать фидбэк, может быть неуклюже, может быть, это как трансформер предыдущего поколения, скрипят, несмазанные, но неожиданно. Я думаю, что в других областях в теории тоже зазоры могут появляться. Но если говорить об искусственном интеллекте, представьте, что вы в России какой-то сделали мощный проект: во-первых, вы здесь не найдете заказчика с высокой вероятностью, потому что все издержки распределены. Есть такое понятие – право на труд. В России, чтобы работать, ты должен получить право на труд, договоренность с каким-то чиновником, обладающим достаточно высоким статусом, чтобы выделить тебе сферу деятельности, в которой ты можешь проявить свои лучшие или худшие черты характера. Если ты достиг успеха, ты сделал искусственный интеллект, ты хочешь, наверное, идти на глобальный рынок. Во-вторых, на тебе уже стоит стигма, клеймо – ты русский. Это отвратительно, мы все адски токсичны теперь за границей. У тебя сразу обрезаны крылья, русский рынок – 3% от всего рынка, который есть в IT. Что бы ты ни делал в России, ты либо делаешь это для государства, но люди, которые пытались это делать, они все в итоге обожглись, потому что ты для государства все равно чужой. Ты пришел с какими-то проектами, все равно тебя сожрут. Поэтому люди перспективные, хорошие, эффективные скорее с высокой степенью вероятности выберут другую юрисдикцию для проявления своих лучших качеств, сколько бы денег здесь ни предлагали. Только сумасшедшие некоторые по привычке могут пробовать или у которых еще какие-то причины сентиментальные, даже им потом приходится часто уезжать, как Дурову, например, у которого оказался слишком эффективный, слишком успешный проект в сфере массовой информации. Но теперь у него есть Telegram, который еще лучше.

Сергей Добрынин: Дуров уехал, "Яндекс" еще продолжает работать. Мы сегодня спросили на улицах Москвы у прохожих, знают ли они какие-то еще конкурентоспособные российские технологии.

Есть ли в России конкурентоспособные технологии?