Наш Барград

Иван Толстой: Со мной в студии историк русско-итальянских культурных связей Михаил Талалай, редактор «Барградского сборника».

Михаил Талалай: Наш новый сборник объединил разных авторов – итальянских и российских – которые вместе, под одной обложкой представили разные аспекты главной темы, достаточно гармонично, на мой взгляд. Это отношения России и региона, довольно удаленного от всей Европы и от центральной Италии, – Апулии, со столицей в городе Бари. Конечно, в первую очередь Бари вызывает ассоциации с паломничеством, там уже почти тысячу лет находятся мощи Святого Николая Чудотворца, и уже лет пятьсот идет большой поток туда русского паломничества, в последнее время – «религиозного туризма». Все это породило литературу паломнического характера и массу разнообразных историй, имеющих оттенок церковно-исторический из-за присутствия общеевропейской христианской святыни.

То, что именно там оказались мощи Святого Николая Чудотворца, вещь несколько странная, потому что сам Святой Николай не имеет никакого отношения к Апулии. Некоторые думают, что он итальянец, раз в итальянской традиции он – Николай Барийский. Некоторые итальянцы думают, что он русский, потому что русские более всего его любят и почитают.

На самом деле произошло следующее. Эта часть апеннинского «сапога» в средневековье была византийской вотчиной, играя важную роль в системе отношений разных итальянских территорий. Столицей этой византийской вотчины служил город Бари. Потом туда пришли норманны, викинги, прогнали оттуда византийцев, греков, установив там, по благословению папы римского, свою власть: город Бари стал стремительно терять свое значение. И в тот момент у барградцев, у некоторой группы горожан, вызрела тайная дерзкая идея - выкрасть мощи Святого Николая из Византии, из Мир Ликийских. В нашей традиции он – Николай Мирликийский, точнее даже Мир Ликийских. Сейчас туристы знают этот город по турецкой огласовке - Демре. В Мирах мощи пребывали с момента, когда святитель преставился. И барградцы тайком снарядили экспедицию по похищению этих мощей. В средневековье даже существовал термин «furto sacro» – «святая кража», которая обосновывается какими-то высшими религиозными идеалами. И так как многие итальянские города были лишены важных церковно-исторических сокровищ, реликвий, то шла настоящая охота за мощами. Венецианцы выкрали мощи Святого Марка из Александрии Египетской, амальфитанцы увезли мощи Святого Андрея из Константинополя, а барградцы этим занялись в Мирах Ликийских.

Они к факту кражи, кстати, спокойно относятся. Я заметил, что в русской среде старались немножко ретушировать это, – говорили исключительно о «перенесении» мощей. В то время как современные барградцы, барийцы, баряне (есть несколько вариантов названия жителей этого города) прямо говорят – да, мы похитили. Похитили и хорошо сделали, потому что с того момента Бари стал весьма важным для всей христианской Европы местом, владея мощами такого великого угодника Божия. Туда потянулись крестоносцы, паломники, короли, герцоги, а лет пятьсот тому назад начался ручеек россиян к этой точке, который все более и более разрастается.

Иван Толстой: А нет опасности, что мирликийцы пошлют отряд каких-нибудь «воспитанных зеленых человечков» отвоевывать мощи назад?

Михаил Талалай: Такая опасность есть, более того, ведется определенная подготовка к этой акции. Сейчас мирликийцы живут на территории Турции, а турки, понятное дело, большей частью или практически все мусульмане. И вот, неожиданно, лет двадцать тому назад из Турции поступили серьезные, грозно написанные требования вернуть обратно эту реликвию. В лоне общемировой политики это называлось «реституцией». Конечно, в Бари все обомлели от такого требования. Итальянцы задались вопросом: если вы не почитаете христианских святых, зачем вам мощи Святого Николая?

Но за последние века Святой Николай прошел несколько метаморфоз, в частности, одна его ипостась, через Голландию и большей частью через Америку, стала именоваться Санта Клаусом, то есть тем самым Дедом Морозом, который развозит подарки детишкам на оленях. В Италии прежде этой традиции не существовало, для итальянцев Санта Клаус это нечто дальнее, заморское. А турки в Мирах Ликийских, нынешнем Демре, организовали ассоциацию «Друзья Санта-Клауса». И эти все обращения поступали именно под лозунгом «Санта Клаус – домой!». Письма были посланы в Ватикан, к мэру города Бари, доминиканским монахам, которые курируют эту реликвию.

В Бари живет один мой приятель, очень симпатичный доминиканец, отец Джерардо Чоффари, он учился в Русской семинарии в Нью-Йорке, прекрасно говорит по-русски, большой друг России и русского народа. Он выступил по национальному телевидению Италии, когда освещал этот реституционный момент, и сказал, что туркам мы, конечно, мощи не отдадим, пусть они и не просят, но если кому-то их и отдавать, то только русскому народу. Но потом сделал эффектную паузу и сказал: «Но и им мы тоже не отдадим, пусть все приезжают к нам в Бари».

Так и происходит – все, кому эти материи интересны, едут в Бари. Появилось такое интересное топонимическое обстоятельство (я увлекаюсь топонимикой): Бари - единственный итальянский город, который россияне русифицировали, он стал Барградом. Он настолько в течение веков к нам приблизился, благодаря этому паломническому потоку, что получил вот такую русскую трактовку, конечно, и через церковные службы на «перенесение мощей в Барград». Здесь я в скобках сделаю еще одно наблюдение, я об этом еще русской публике не рассказывал, рассказывал, правда, итальянцам, которые удивляются и не сразу понимают: есть русский город, который итальянцы русифицировали. Существует у нас город Тольятти, который итальянцы называют исключительно Тольяттиградом. Это официально у них так называется. Им трудно понять как и город, и человек могут быть одним и тем же словом. Это название появилось еще с первых десантов автомобильного концерна «Фиат» - его употребляют все журнальные корреспонденции, а сейчас и книги стали выходить, мемуары итальянцев о Тольяттиграде.

Иван Толстой: Итальянцев не удивляет, что есть города Вашингтон или Сидней?

Михаил Талалай: Они обычно к имени прибавляют-таки «город», «читта» по-итальянски. Таким образом, вокруг Барграда возникло очень много разного рода не только текстов, но и событий, которые сложились во времена этого особого русского ручейка на юг Италии. В последние годы у меня установились дружеские отношения и с итальянскими коллегами, которые живут в Бари и занимаются русскими сюжетами, и с моими русскими коллегами, которых интересует эта сфера. Поэтому в прошлом году мы впервые, на базе Барградского университета имени Альдо Моро, убиенного политического деятеля, который был родом из Апулии, провели первые Барградские чтения, куда пригласили полтора десятка разного рода специалистов, потому что чтение это жанр не строго обязательный, туда вмещается все – рассказы, самые разноплановые мемуары, воспоминания путешественников, искусствоведческие штудии.

Первый "Барградский сборник"

На основе Барградских чтений, которые мы провели вместе с Институтом философии Российской Академии наук, и получился первый «Барградский сборник». Его открывает статья уже упомянутого мною доминиканского монаха Джерардо Чоффари. Мы с ним дружим, переписываемся, я пишу по-русски, он отвечает по-итальянски. Его статья - на грани искусствоведения и религии, это подарки городу Бари от сербских средневековых правителей. Еще до России с того берега Адриатического моря, с Балкан, хотя там уже разделенная, Восточная Церковь, не католики – несмотря на разрыв разного рода отношений шли дарения, которые сохранились в Бари. Сохранился серебряный алтарь сербского короля Стефана Душана. Это основной предмет штудии отца Джерардо, представленной на русском языке.

Следующий очень обстоятельный доклад и статья одного из самых видных основателей наших Барградских чтений, моего друга Алексея Алексеевича Кара-Мурзы, москвича, доктора философских наук, из достаточно известного семейства. Он сам философ, занимается историей философии, но, как мне с удивлением говорит, среди русской публики известен в первую очередь не как философ, а как поклонник, любитель и описатель Италии. У него вышла целая серия книг о знаменитых русских в Италии, это четыре города - Рим, Венеция, Флоренция, Неаполь, к которым он еще добавил недавно Геную и Амальфитанский берег, а теперь Апулия прибавляется. Статья Кара-Мурзы посвящена самым первым русским посетителям Апулии и Барграда, которые оставили какие-то письменные и прочие свидетельства.

Там был персонаж очень важный для русской истории рубежа 17-18 веков - Петр Андреевич Толстой. Интереснейшая фигура, о нем очень много написано и известно, но для нашего сборника было важно, что впервые рассказывается и осмысляется его путь в Италию при противоречивых обстоятельствах. Несмотря на то, что для нашего коллективного сознания он является чуть ли не верным псом грозного царя Петра, на первых порах, будучи членом группировки Милославских, оппозиционных разного рода партий к Петру, он попал в Италию чуть ли не во время «зачистки» Москвы. Когда Петр выезжал с Великим посольством, он решил обезопасить себе тылы и снарядил такого рода группу видных русских людей под благовидным предлогом учебы в Европе, в том числе учебе у венецианцев, корабельному делу. Поэтому группа Толстого, «стольников», как их называли, бороздила воды Адриатического моря. Петр Андреевич, честь ему и хвала, первый очень обстоятельно, с личными оценками дал нам описание Италии, раздробленной тогда еще страны – Рим, Флоренция, Милан, Венеция, Неаполь. Он был необыкновенно обстоятельный человек и создал некий путеводитель конца 17-го века. С таким же подходом он обратился и к Апулии. Это первое в русской литературе подробное описание Барграда. Не только святыни – мощей Николая Чудотворца, но и вообще самого города, нравов, обычаев, на каком диалекте они говорят, какие платья надевают. Все интересовало Петра Андреевича.

Русское подворье в Бари, фото 1920-х

Эти дневники были достойно опубликованы, путешествие Толстого вышло в серии «Литературные памятники». Там не только Италия, там и Черногория, и Мальта, и другие местности, но, в основном, все-таки Италия - и по количеству материала, и по интересу самого путешественника. Мы даже можем послушать то, что Петр Андреевич написал о Барграде и его достопримечательностях.

Иван Толстой: Из воспоминаний Петра Андреевича Толстого, побывавшего в Бари в 1698 году и оставившего самые первые описания города в русской литературе. Итальянский Юг тогда пребывал под испанской короной:

«Город Бар стоит при самом море, фортеца каменная и немалая, сделан новою модою, с бельвардами, и на бельвардах есть пушек, великих и малых, достаток. В городе Баре строение домовное, и костёлы, и монастыри каменные иизрядные. Дом губернаторов сделан на городовой стене при самом море, зело на веселом месте. В Баре живет арцибискуп римской веры. Город Бар многолюден, народ в нем гишпанской; говорят по-италиянску, однако ж с венецыянами и с римлянами в языке имеют малую некоторую диференцию, то есть розницу; платье носят гишпанской моды. Лавок и в них товаров в Баре немного, также и мастеровых всяких людей малое число. Губернатор барской из Неаполя гишпанец, породы дворянской, носит на себе кавалерской крест.

…….

Я пошел в римскую церковь, в которой лежат мощи великого архиерея Христова Николы. У той церкви в дверех встретили меня попы римские, которые называются каноники. Та церковь каменная, великая, сделана по обыкновению западных церквей. В той церкве настоящей престол во имя чудотворца Николы, и иных престолов в той церкве много, как обыкновенно бытьв римских костелах. Под олтарем тое церкви в земле низко сделана церковь римская ж, в которой лежат святые и чудотворные мощи великого святильника Николы. В тое низкость, где его святыя мощи лежат, никто не входит отнюдь; а миро святое достают той церкви канонники таким поведением: навяжут едину губу на серебреной жезл, на то устроенной, и опустят в малое круглое окно со свечою, и тое губу, напоивши святым миром, исходящим от чудотворных мощей, выняв оттуду, выжмет в сосуд, и паки так же чинят, и сколько потребно, столко возмет, а миро святое никогда не оскудевает. И то святое миро каноники тое церкви требующим роздают без возбранения, кто сколько похочет взять, и без цены; и множественное число того миро разбирают на всякой день приезжие молебщики, однако ж никогда не умаляется исходить от чудотворных мощей, и весь мир тем святым миром чудотворец Никола преизобилует и освящает.

….

И, как я из того притвору хотел иттить к себе во астарию, где стоял, в то время губернатор города Бара прислал ко мне просить о том, чтоб я к нему пришел в дом, и один каноник церкви чудотворца Николая пошел со мною провожать меня до двора губернаторова. И как я в дом губернаторов вошел, меня сам губернатор встретил на лестнице и с великим почтением принял меня до своих полат, где я с ним немного времени посидел. И тот губернатор проводил меня из дому своего даже за ворота; и просил меня, чтоб я у него обедал июня в 24 день, которое его желание обещал я учинить по его воле.

Июня в 24 день. Поутру рано паки пошел я к мощам святаго чудотворца Николы в нижнюю церковь, в которой над олтарем чудотворца Николы сделан свод из серебреных досок литых предивным мастерством и богатством великим. Того ж числа обедал я в Баре у помяненнаго губернатора; со мною у него обедали дворяне гишпанские и каноники. Тот губернатор учтил меня зело изрядно и, как я от него пошел, проводил меня со всеми при нем будучими за ворота дому своего с великою любовию».

Михаил Талалай: Я же от себя дополню то, что не вошло в статью Алексея Кара-Мурзы, и то, чем я лично занимался, так как доклад Кара-Мурзы был посвящен концу 17-го века, и самым первым посетителям – посланцам Петра I. Я же занимался вторым путешествием Петра Андреевича Толстого в Бари, при обстоятельствах весьма драматических. Это, конечно, заслуживает отдельной статьи, рано или поздно я ее напишу, Бог даст. Здесь же только в качестве комментария для радиослушателей дополню сюжет, связанный с Толстым.

Он возвращается в те же самые южно-итальянские края в момент охоты за царевичем Алексеем Петровичем и его последующей поимки. Достаточно хорошо известный и описанный эпизод. Основные переговоры шли в Неаполе, царевич сначала не соглашается, потом его убеждают, об этом опубликовано огромное количество литературы, но далее возникает момент малоизвестный. Царевич, уже согласившись на «помилование отца», выдвигает свои условия, одно из которых - это поездка в Бари. Он просит до Петербурга прибыть в Бари с тем, чтобы поклониться там мощам Николая Чудотворца. Конечно, Толстой колеблется, ему кажется, что это может быть какой-то уловкой царевича, дабы оттянуть время. Как уже опытный, матерый деятель, он всячески преграждает контакты царевича Алексея с внешним миром и вместе с ним сам едет в Барград. Это уже не поездка того таинственного беглеца, который жил в Неаполе прикровенно, где и не осталось от него никаких следов, а уже поездка царского сына.

Она особенным образом была и в самом Бари отмечена. Алексея торжественно встретили барградцы, на доме, где останавливается царевич с Толстым, они повесили мемориальную доску на латыни. Я нашел в одной редкой краеведческой книге эту надпись. Доска потом разрушилась от времени, от небрежности. У меня даже возникла мысль возобновить эту доску, чтобы как-то подчеркнуть, укрепить связи России и Апулии, России и Барграда, но моя идея не прошла ни по каким каналам. Она не приглянулась барградцам: те сказали, что как-то не складывается – приехал, помолился у мощей в надежде, а потом так все у него плохо закончилось, когда он в Петербург вернулся, как бы не сработало это его паломничество. Мои соотечественники уже по другим параметрам забраковали идею, заявив, что царевич Алексей такая непопулярная фигура, что вокруг него нельзя будет создать ценного политического момента. И поэтому идея возобновления доски в честь посещения царского сына пока еще остается втуне. Бог даст, может реализуется на другом историческом витке.

Иван Толстой: Потому что с туристической точки зрения это было бы чрезвычайно привлекательно, там можно было бы рассказывать такой сюжет невероятный, как раз русским поклонникам это было бы очень интересно.

Михаил Талалай: Спасибо, что вы меня поддерживаете. Там могла быть целая серия таких проектов. Во-первых, сохранилось само монастырское здание, где он останавливался, есть стена, куда повесить доску. Можно там сделать мемориальную комнату. У туристов модны музеи пыток, например, можно привлечь туда дыбу, где выбивались показания из несчастного царевича. Для туристов все можно, конечно, устроить. Повесить картину Ге, репродукцию, по которой большинство русских людей представляют допрос беглого сына, вернувшегося в Петербург.

Иван Толстой: У меня даже сейчас возникла идея, что это путешествие будущего палача Петра Андреевича Толстого со своим подопечным, с царевичем Алексеем (ведь Толстой возглавил следственную комиссию и считается, что он руководил или, по крайней мере, присутствовал при пытках царевича в Петропавловской крепости) страшно напоминает набоковский сюжет из «Приглашения на казнь», когда палач месье Пьер сопровождает Цинцинната в его последние дни, пробирается из своей камеры к нему. Тут такие литературные ассоциации, по-моему, довольно богатый сюжет.

Михаил Талалай: Видите, у вас такой мощный прорыв в 20-й век. Это и соответствует идее Барградских чтений, что можно легко переходить из одной эпохи в другую. Другие интересные и важные доклады исследуют появление и развитие, как раз в 20-м веке, важнейшей барградской достопримечательности - Русского подворья, уникального памятника, который возник следующим образом. Есть Бари, апулийский город, туда едут паломники. Естественно, вокруг этого развивается разного рода инфраструктура, появляются даже разного рода проходимцы, которые наживаются на туристах, на паломниках, и в 19 веке наших паломников даже предупреждали, называли имена – в Бари вертится некий греческий архимандрит: не верьте ему, это фальшивый священник, это лжеархимандрит, к нему не обращаться.

Русский паломник 19 века

Поэтому возникли идеи строительства какого-то русского подворья для паломников, которые там могли бы остановиться, передохнуть, помолиться в родных стенах. Но эти идеи были на первом этапе неудачные, потому что изначально решили устроить такое подворье не в самом Бари, а в Мирах Ликийских, в Турции.

И эту паломническую энергию, которая уже существовала, увел в ложном направлении замечательный писатель, путешественник и сам паломник Андрей Николаевич Муравьев. Это конец пушкинской эпохи, Пушкин еще успел его прочитать, но это, в основном, уже 40-50-е годы 19 века. Муравьев объездил весь христианский Восток, который ему очень импонировал; будучи в Италии, он хотел было приехать в Бари, но у него не вышла эта поездка, потому что он не дождался визы и вернулся в Рим. И у него сложилось антибарградское настроение. В своей знаменитой книжке «Римские письма» он так и написал, что «русский паломник не должен ездить в чуждый нам город Бари». Даже ошибся и написал - «в чуждый калабрийский город». А Калабрия это совершенно другой регион. Куда же должен ехать русский человек? Он должен, согласно Муравьеву, ехать в Демре, в Миры Ликийские, и там пропитываться настоящим древним духом. Муравьев был настолько влиятельной личностью, что увлек соответствующие структуры: начали собирать средства, купили даже участок земли в Мирах Ликийских. И там все это пропало - началась Русско-турецкая война.

Я разбирал переписку разных дипломатических структур. Турки, воспользовавшись тем, что русские люди не приезжали на купленный ими участок из-за войны, аннулировали сделку, потому что хозяева в течение нескольких лет туда не являлись. И, чтобы запутать все дело, они эти земли, а это руины бывшего старинного византийского монастыря, перепродали грекам, столкнув на Востоке русских и греков, Константинополь и Петербург.

Эту историю, неудачную попытку россиян возобновить старинную обитель Николы Чудотворца, исследовал и в нашем сборнике представил читателям мой коллега из Петербурга Михаил Шкаровский. У него статья так и называется – «Участие русского монашества в возобновлении храма Николая Чудотворца в Мирах Ликийских». В основном, с Афона посылали монахов, они ведь уже были на территории Турции. Итак, дело в Демре пропало, и я читал письма нашего посланника в Константинополе, который удрученно сообщал, что «Мирликийский проект зашел в тупик». Что делать?

И тут очень удачно решили дело перевернуть - Мирликийский проект назвали Барградским проектом, а собранные средства и весь энтузиазм перенаправили в Апулию. Этим стало заниматься Императорское Православное Палестинское общество, и несколько следующих статей рассказывают об этом перепрофилировании проекта и о начале уже собственно «Барградского дела». Оно так и называлось в определенных кругах. Этому «делу» патронировали самые верхи, сам Николай II, который был и паломником в Бари, я лично видел его роспись в книге высоких посетителей, и так как за мной не наблюдали, мог бы даже вырвать этот лист, где было просто, но красиво написано «Николай», без каких-то комментариев и пояснений.

Барградская церковь в Петербурге

Особенно этим проектом прониклась председатель Палестинского общества великая княгиня Елизавета Федоровна, которая взяла под особую опеку «Барградское дело». И здесь возник особый сюжет. Для того, чтобы лучше оперировать этим «Барградским делом», в Петербурге выстроили особый Барградский храм. Он появился в Петербурге чуть раньше, чем в Италии. Это два храма-близнеца, они строились почти по одинаковым проектам, и для меня до сих пор составляет сложность разъяснить моим итальянским коллегам, как и почему называется этот храм в Петербурге – Барийский храм. На меня смотрят с удивлением: «Как это? В Петербурге - храм города Бари?». И приходится вдаваться в пояснения, что, да, он назывался Барградский храм, но находился в Петербурге и занимался строительством русского храма в Бари. И это действительно стало некой лабораторией, площадкой по устройству подворья в Апулии, которое должно было не только служить гостиницей для паломников, но и представлять русскую церковную культуру. По всей России были отсняты фотографии, изображения Никольских церквей, более тысячи, многие из строений погибли после революции, сейчас это уникальные документы - можно представить себе, как они выглядели. Была дана команда сфотографировать все Никольские церкви по всей империи с тем, чтобы отправить в Бари и устроить там постоянную выставку для итальянцев.

Это все из-за революции и войны туда не попало, осталось в России, но, слава богу, не погибло. Намеревались послать в Апулию коллекцию икон разного рода, другие артефакты. Для будущих росписей были привлечены лучшие художники той поры, например, Петров-Водкин должен был расписывать подворье, он и сделал массу эскизов, и тоже не было ничего воплощено. А в качестве архитектора Елизавета Федоровна привлекла Алексея Викторовича Щусева, который стал после революции самым главным советским архитектором. А начинал он свою блестящую архитектурную карьеру как церковный строитель. Первые его постройки это храм-памятник на Куликовом поле, церковь в Сан-Ремо. Но самое главное в данных обстоятельствах - он выстроил для Елизаветы Федоровны Марфо-Мариинскую обитель в Москве. Так он сблизился с великой княгиней и она вне всякого конкурса поручила ему строительство подворья в Бари. Послали русскую делегацию по покупке земли. Делалось это втайне, на частное лицо записали покупку этого участка, это был просто оливковый сад на периферии Бари: боялись спекуляции, повышения цен, боялись того, что католики будут как-то противодействовать.

В результате неудач, особенно в Турции, решили действовать осторожно. После покупки, после начала строительства уже официально Россия вышла на первый план и проект получил добро от итальянцев. За исключением ультра-католиков, которые очень настороженно отнеслись к русскому проекту, потому что православие у них тогда считалось раскольничеством. И тут возник интереснейший момент, о котором я недавно узнал и этот сюжет будет освещен одним местным барградским историком на следующих Барградских чтениях. Дело в том, что на юге Италии – повышенная набожность, религиозность, и появление огромного «раскольничьего» храма всполошило часть местного населения, которая решила построить некий фильтр. Недалеко от русского храма начали строить католическую церковь, чтобы она как-то сдерживала это схизматическое русское влияние на остальной город. Это история религиозного противостояния в архитектурных формах.

Шло строительство, Щусев приезжал в Бари, следил: он очень тщательно, с необыкновенной ответственностью подошел к этому проекту, дверные ручки рисовал, двери, окна, чтобы все было в одном стиле. В качестве такового выбрали новгородско-псковский стиль, что тоже было новинкой. Обычно Российская империя в зарубежье свои храмы строила в имперском духе, за который был принят московско-ярославский стиль. То есть, все храмы походили более-менее на храм Василия Блаженного. Это и наши церкви в Ницце, и во Флоренции, и в других местах. Здесь же - более сдержанный, скромный, но он одновременно и более местный, потому что этот новгородский стиль крепостного, строгого характера лучше вписывается в романское зодчество Южной Италии. Поэтому сейчас проект Щусева очень ценят с той точки зрения, что он не противопоставил новое строение вызывающим образом типа Василия Блаженного, а создал оригинальное произведение, вписавшееся в местный пейзаж.

И об этом строительстве, по большей части о строительстве Барградской церкви в Петербурге, рассказывал другой участник наших чтений, доктор философских наук Ольга Анатольевна Жукова. Ее статья называется «Барградские храмы». Надо сказать, что в Петербурге храм ждала печальная судьба, он был снесен в 1932 году, взорван, даже сохранились такие печальные фотографии, они произвели очень удручающее впечатление на итальянских участников наших Чтений - трещина, храм обваливается. Вандалы документировали обрушение. Этот храм стоял на Песках – там сейчас просто проезжая часть.

А его храм-близнец, слава богу, стоит, существует, и моя собственная статья была посвящена переломному моменту в его судьбе, она так и называется «Барградское подворье в 20-е годы». Храм не достроен, подворье тоже, а замысел был - и музей, и гостиница для паломников, странноприимный дом, и какие-то подсобные помещения, то есть, строился целый русский квартал. Большая территория осталась недоделанной, недостроенной, средств нет, Палестинское общество уже не существует, председательницу зверски казнили, сбросили в шахту.

В Бари начинается очень сложная, запутанная интрига - борьба за эту собственность между разными силами. Это, конечно, и сами итальянцы, барградцы. Им это очень интересно - большая гостиница, структура, огромный участок. Русские эмигранты говорили, что это принадлежит эмиграции; Советский Союз настаивал, что он является правопреемником всех государственных построек, и что эта постройка должна считаться советской. И начались долгие судебные процессы, которых я частично касаюсь в этой статье. Там вмешался человек очень неординарный, с очень противоречивой судьбой и реноме - князь Николай Жевахов, товарищ последнего обер-прокурора Святейшего Синода, автор записок о революции, которую он с крайне правых позиций рассматривал. Но он же, это исторический факт, был участником «Барградского дела».

Князь Николай Жевахов

Он еще до революции приезжал сюда, его небесный покровитель – Николай Чудотворец, он ездил, участвовал, помогал, поэтому после революции бежал в Италию на это подворье. И там начались разного рода нестроения, потому что на подворье уже жили какие-то русские люди, которые Жевахову не понравились. Хотя их послала еще дореволюционная Россия, он, посчитав, что они в зарубежье «обольшевичились», стали коммунистами, провел строгую чистку и практически выгнал предыдущую русскую общину, а вокруг себя создал новую. Но тут вышел новый грозный противник – советская сторона, которая предъявила претензии на все это строение. Итальянцы себя повели очень по-итальянски, потому что на первом этапе процесса суд объявил, что Жевахов прав, эта постройка не имеет к Советскому Союзу никакого отношения, это все эмигрантское, потому что в эмиграции продолжало деятельность Палестинское общество, пусть и в плачевном состоянии, и Жевахов говорил, что это мы Палестинское общество, мы все строители и мы владельцы. Советская сторона подавала обжалование. На следующем этапе в суде заявляли, что в СССР возникло новое Палестинское общество, оно уже называется не Императорское Православное Палестинское общество, а Российское Палестинское общество, но оно есть правопреемник и Советы - владельцы. Жевахов собирает по эмиграции средства, нанимает адвокатов, весь процесс этот длился лет пятнадцать, пока итальянцы не нанесли ему последний серьезный удар и не присудили это все советской стороне.

В тот момент Муссолини сближался со Сталиным, они заключили какие-то торговые сделки, Советский Союз строил военные корабли в Ливорно, это середина 30-х годов, и в момент такого потепления отношений все это стало советской собственностью. Зачем Советскому Союзу подворье в Бари? С единственной целью – тут же все это продать. Это все и было продано и в итоге стало муниципальной собственностью, включая само подворье, землю, гостиницу и храм с его иконостасом и утварью.

Этого мы тоже касаемся в ряде статей, которые я поместил в первом сборнике, но мы надеемся на продолжение, поэтому на Чтениях у нас освещаются и послевоенные времена, в частности, паломничество. Тогда это были, в основном, паломники из Америки, из Австралии, из дальних стран рассеяния. Русских настоятелей постоянно лихорадило, они переходили из одной юрисдикции в другую, из Зарубежной церкви в Константинопольский патриархат. Существовала сложная мозаика, потому что общины как таковой не было, жил обычно один священник со своими помощниками, и он периодически менял ту или иную юрисдикцию. Достаточно сказать, что священник, которого там застала Вторая мировая война, после победы над нацизмом и фашизмом решил перейти в Московский патриархат на волне патриотизма: «мы все возвращаемся обратно в Москву».

И этим переводом занимались даже наши военные летчики, потому что в Бари (об этом предполагается доклад на следующих Чтениях) существовала особая советская маленькая эскадрилья при англо-американской, было такое особое подразделение советских летчиков, которые помогали сербам-титовцам и летали из Бари, поддерживали разгром немцев на Балканах. Наши советские летчики тоже заходили на подворье, и получилось так, что оно на какое-то время вернулось в Москву. Но затем опять все поменялось и русские священники в Бари стали очень жестко относиться к Москве, до такой степени, что когда я приехал в Италию и писал свою диссертацию о русских храмах в Италии, объездил все русские храмы, все русские архивы и оставался только храм в Бари, который тогда был под омофором Зарубежной церкви.

Когда я позвонил тогдашнему настоятелю, сейчас уже покойному, то он спросил, откуда я. Я сказал, что из Ленинграда. «О, нет, значит, вы из Московской патриархии. Вы сначала там все должны покаяться, все должны руки вымыть хорошенько, а потом уже нам протягивать эти руки для рукопожатия». И меня не пустил в архив. Потом ситуация еще раз поменялась, подворье стало, в итоге, под эгидой Московского Патриархата, но архивы погибли. Когда я вернулся уже в последние годы, бумаги, о которых я знал, что они там существовали, неизвестно куда исчезли.

Чем меня привлекает проект Барградских чтений? Неожиданно из него начинают вырастать также эмигрантские истории, о которых мы прежде ничего не знали. Бари это не только Святой Николай, там были русские эмигранты, но это такая окраина, такая часть европейской ойкумены, что мало кто из исследователей туда забирался. И я очень рад, что в нашем сборнике нашлось пространство для моего итальянского коллеги, русиста Марко Каратоццоло. Он сам профессор русской литературы, преподаватель Барградского университета, и он буквально по крохам воссоздал биографию своего предшественника по кафедре, профессора-эмигранта Павла Соколова, о которым до него никто особо не знал и не занимался. Я совсем недавно неожиданно об этой фигуре услышал впервые, когда переводил и составлял книгу Леонида Ганчикова. Может, некоторые радиослушатели помнят об этом философе-эмигранте, который в начале 20-х годов приехал из Парижа студентом, поступил в Миланский Католический университет чудом, потому что никто там его не ждал.

Он был не один, из Парижа тогда приехал еще Павел Соколов, который тоже получил чудом возможность учиться в Миланском университете. Затем, правда, ему не удалось сделать такой блестящей карьеры, как Ганчикову, из-за того, что у него не было итальянского подданства и по другим причинам - при Муссолини вообще к эмигрантам из России была некоторая настороженность. В итоге, он получил место школьного учителя на Юге Италии, но защитил диссертацию и добился, уже после Второй мировой войны, положения профессора в Барградском университете. У Павла Соколова,который жил в Бари очень оторванным от центров русской эмиграции, была обширная переписка, по большей части исчезнувшая, но сохранились его письма к Вячеславу Иванову. А Марко Каратоццоло нашел и опубликовал самые важные письма на итальянском языке между Павлом Соколовым и местным барийским философом Томмазо Фиоре, которого в Италии хорошо знают, в России он неизвестен.

Иван Толстой: Из письма профессора Павла Соколова к итальянскому филологу Томмазо Фиоре от ноября 1946, где эмигрант описывает все этапы своего «паломничества»: он не без иронии использует очень подходящее для Барградского сборника итальянское слово «pellegrinaggio»). Перевод с итальянского профессора Марко Каратоццоло:

«Постоянный фон – голод и нищета. Маршрут: Польша, Чехословахия, Австрия, Сербия, Болгария, Крым, Константинополь, полуостров Галлиполи, снова Болгария, потом Париж и наконец Милан. Пять лет блужданий, болезней и нищеты: тиф, дизентерия, слепота после заката, фурункулоза и т.д. Работы: бухгалтер, носильщик в санитарном складе, почтальон, садовник при английском военном кладбище, строитель в шахте (с воспаленными глазами), рабочий на лесопилке, пастух (с температурой 40 градусов), охрана в винограднике (где я лечился виноградом, потому что хозяин не давал вовремя другие продукты), рабочий на машинных заводах и на вокзальной камере хранения, мойщик поездов и в то же время студент в Сорбонне. И, наконец, студент в Милане».

Павел Соколов прочитал свою первую лекцию студентам в Бари в начале 1947 года, в письме к Вячеславу Иванову, он описывает ее с энтузиазмом: первая лекция по итальянскому университетскому законодательству, служила официальным экзаменом для получения ставки:

«…у меня было уже больше двадцати студентов и по слухам уже дошедшим сюда, студентам очень понравился и курс, и моя манера говорить. Ну и хорошо, если так. Давая общую характеристику русской литературы, коснулся я и русской души […]. Говоря о языке, процитировал суждения Ломоносова, Тургенева, Проспера Мериме, указал на его положение в семье индо-европейских народов, говорил о миссии Кирилла и Мефодия, о церковно-славянском языке и т.д., иллюстрируя лекцию снимками со старинных памятников письменности».

Михаил Талалай: Павел Соколов мало публиковал при жизни: в частности, диплом, который он написал, вышел отдельной книгой – на очень интересую тему, которая, чувствуется, лично для него важна. Это книга противопоставляет общинные идеи, которые существовали на Западе, в христианском мире, в том числе среди францисканцев, и общинность, которую выдвинул русский коммунизм, большевики. Публикация Соколова на итальянском языке (на русский язык она не переведена) звучит несколько вызывающе – «Францисканский коммунизм и коммунизм современный». Он рассматривал в ней разные идейные установки и начала этих двух разных миров и два разные результаты – насильственный, у коммунистов, и мирный, даже поэтический, у францисканцев. В целом его интересовали общинные утопические разного рода движения и он для итальянцев раскрыл неизвестные им фигуры, да и в России уже подзабытые, к примеру, - утописта, христианского деятеля Ивана Посошкова.

У Соколова существует отдельная монография, вышедшая в Италии в 1953 году – «Иван Посошков и его книга “О скудости и богатстве”». Очевидно, Соколов особенно любил творчество Леонида Андреева, потому что в ряду его четырех-пяти итальянских публикаций есть один проникновенный и обстоятельный очерк об Андрееве. К сожалению, от Павла Соколова остались эти крохи, какие-то его бумаги в Барградском университете, потому что его дочь эмигрировала в Австралию, и когда Павел Соколов закончил свою карьеру, он уехал вслед за дочерью в Австралию и там, после кончины его единственной дочки, тоже бездетной, все это пропало. Марко Каратоццоло даже списывался с австралийцами, но некогда большой архив русского профессора-эмигранта исчез.

Здесь же Марко Каратоццоло воссоздает несколько анекдотический момент, связанный с дочерью профессора Татьяной Соколовой, которая была известна своей красотой. Один местный скульптор пригласил ее в качестве модели для фигуры Марии Магдалины, и изваял настолько прочувствованный и провоцирующий образ Магдалины, что заказчик этой статуи (она была изготовлена для одной из церквей) местный епископ, не принял заказ и отправил ее в чулан, где эта статуя недавно была обнаружена, заняв сейчас достойное место в местном краеведческом музее, с табличкой «Мария Магдалина, скульптор Джулио Коццоли, изваяно в 1950 году, модель Татьяна Соколова».

К достоинствам нашего сборника я хотел бы отнести то, что я привлек к этому сборнику одну эмигрантку, урожденную княжну Трубецкую. Елизавета Сергеевна, по мужу она Заика-Войвод, родилась в Америке в 1945 году, и так сложилась ее жизнь, что в 70-е годы она приехала в Италию, ее муж был оперным певцом и получил какие-то контракты в Италии. Они прибыли в Бари и стали сотрудничать с русским подворьем. Елизавета Сергеевна в 70-е годы работала там регентом и, по моей просьбе, специально для нашего Барградского сборника написала небольшой мемуар «Барград в 1973 году», где воспроизвела ряд интересных эпизодов.

Иван Толстой: Из воспоминаний княжны Елизаветы Сергеевны Трубецкой, в замужестве Заики-Войвод:

«В марте 1973 года, я с моим мужем Игорем и с годовалым сыном Сережей, приехала в Бари из Франции, где мы жили в семейном замке у реки Луары, пока мой муж, оперный певец, ездил и пел в разных городах. Замок поставили на продажу. Что делать? Как быть? Возвращаться в Канаду, где был семейный дом? Нет. Нам было необходимо оставаться в Европе, чтобы мужу продолжить карьеру певца. И вот как раз пришло письмо от отца Игоря Значковского, настоятеля храма святителя Николая в городе Бари, предлагая мне там положение псаломщика-регента. Святителя Николая в городе Бари, предлагая мне положение псаломщика-регента. Мы, конечно, обрадовались и тут же отправились поездом из Парижа в Бари.

Поездка была ужасная. Во время пересадки в Милане, сын Сережа закатил скандал на весь вокзал и в нашем купе, не переставая, бушевал всю ночь у меня на руках. Ясное дело, что заснул он в тот самый момент, когда на рассвете поезд приехал в Бари. Я, конечно, была сильно расстроена из-за поведения моего нормально-спокойного и идеального ребенка, и прямо не знала, куда спрятаться от выходящих из поезда пассажиров, которые злобно смотрели в нашу сторону и качали головами. Мелькнула мысль, что мы тут делаем? Не какой-то кошмар ли? Нас встретил отец Игорь на перроне с радостной и приветливой улыбкой. Сомнения прошли и настроение поднялось.

…………

Отец Игорь Значковский с его супругой Тамарой приехали в Бари из Аргентины. Офицер во время Первой мировой войны, отец Игорь участвовал в Белом движении. Он расшаркивался перед каждой иконой, когда ходил с кадилом, останавливаясь чуть подольше перед портретами Государя и Государыни у входа в верхний храм. В какой-то момент его эмигрантской жизни в Париже, о. Игорь работал таксистом. Сколько раз мы молча поражались его способности вести автомобиль, ловко лавируя по городу.

…………

Высокая кирпичная стена с осколками стекла на верхушке окружала имущество. Сад был великолепный. Запах лаванды и других мне неизвестных цветов, лимонные, фиговые, абрикосовые деревья и аккуратные тропинки, которые вились вокруг всего сада, прямо чудо.

Было два удобных домика со стенами из штукатурки с мраморными полами. Мы поселились в первом домике, аккуратном и светлом со всеми удобствами. Большая спальня, маленькая открытая комната, столовая с дубовым монастырским столом и кухня. Во втором, меньшем, домике жила монашка, мать Николая. Еще до революции послали ее в Бари обслуживать паломников. Ей было тогда всего 17 лет. Мать Николая никогда не вернулась на родину. Владыка Сильвестр Харунс, посвятил ее в чин «мать» в 50-х годах, когда храм Св. Николая принадлежал Западно-Европейскому Экзархату. Она точно соблюдала монастырский молитвенный обряд и не отходила от правил. Пела она зычным, степным голосом. Во время Второй мировой войны, мать Николая опекала раненных русских летчиков, навещая их в больнице, прятала легко-раненых в подземельных погребах церкви от фашистов, а затем, после окончания войны, - от репатриации в СССР.

…………

Прямо на углу рядом с русской церковью был итальянский коммунистический клуб. Они привыкли все годы до нашего приезда по воскресеньям во время богослужения в верхнем храме пускать на всю улицу через рупор «Интернационал», «Катюшу» и прочее. Хорошо, что мой муж Игорь, как его называли итальянцы «il basso russo» (то есть русский бас), человек довольно солидный и сильный. Его хорошо знали: отправляясь на базар за продовольствием, он заходил к мяснику, чемпиону квартала по ручному бою, которого однажды переборол. Это безусловно помогло, потому что, когда мой муж строго обратился к коммунистическому клубу, они сразу же прекратили свою воскресную музыку по утрам.

…………

В 1975 году Итало, верный и замечательный садовник, сторож русской церкви и на все руки мастер, тайно сказал моему мужу, что шли разговоры о похищении нашего сына за деньги. И так, совсем неожиданно, пришлось покинуть эту уникальное место с ее святыней, куда еще пока не удается вернуться».

Михаил Талалай: Сама Елизавета Сергеевна - редактор и переводчик мемуаров своего деда, князя Григория Трубецкого, который был личным поверенным Николая II.Она издала книгу на английском языке «Русская дипломатия и война на Балканах 1914-17 года», сейчас готовит к изданию документы из большого архива своего рода, князей Трубецких.

Иван Толстой: Михаил, ну что же, нет угрозы, что Барийский сборник когда-нибудь будет переименован в Мирликийский?

Михаил Талалай: Нет, все-таки большинству Италия нравится больше, чем Турция. Многие участники Барградских чтений приезжают по формуле: Бари, плюс старая добрая Италия и море в Апулии.

Иван Толстой: Все включено!

Михаил Талалай: Tutto compreso.