Университеты под огнем

• Политические репрессии лета 2019-го – разгон митингов, задержания активистов, фабрикация "московского дела" о массовых беспорядках – ударили по ведущим российским вузам.
• Арестованы студенты МФТИ, МГТУ им. Н.Э. Баумана, ВШЭ, профессора подписывают письма протеста, руководство университетов заявляет о политическом нейтралитете.
• Современная политическая реальность заставляет и студентов, и преподавателей занять определенную гражданскую позицию.

Сергей Медведев: Пришли за университетами. Политические репрессии холодного лета 2019 года неожиданно, а может быть вполне ожидаемо, ударили по ведущим российским вузам. МФТИ, МГТУ имени Баумана, ВШЭ – их студенты были задержаны, арестованы, в ВШЭ произведена выемка курсовых работ студента Егора Жукова. Неожиданно университеты оказываются в центре политической активности. Может ли вообще университет оставаться вне политики? И возможна ли в современной России политическая и академическая автономия университета?

Корреспондент: Студенчество всегда было внушительной общественной силой. Исторически российские студенты выступали составной частью освободительного движения. Сам переход от защиты их ущемленных прав и свобод к лозунгам и целям политического характера являлся, по сути, закономерностью студенческого протестного движения. Профессиональные революционеры нередко выходили именно из среды студенчества.

Сегодня на слуху дело студента четвертого курса департамента политической науки Высшей школы экономики Егора Жукова, которого обвиняют в участии в предполагаемых массовых беспорядках 27 июля в центре Москвы. В ночь на 2 августа у студента прошли обыски, после чего Егора арестовали. Дело дошло уже до того, что сотрудники Следственного комитета провели выемку документов в Высшей школе экономики, изъяв курсовые работы и личное дело студента.

В отличие от других социальных групп, студенты обладают большей мобильностью, обостренным чувством справедливости, легко увлекаются различными идеологиями. Поэтому на сегодняшний день вопрос о том, какую линию должно занять студенчество в нынешнем политическом раскладе, весьма актуален.

Сергей Медведев: У нас в гостях социолог, декан факультета социальных наук МВШСЭН Виктор Вахштайн и историк Андрей Зубов.

Мне кажется, это подтверждение максимы – если ты не занимаешься политикой, то политика займется тобой. Сколько говорили представители ведущих университетов о политическом нейтралитете, и вот в результате получилось то, что получилось.

Если посмотреть исторически, то университет ведь – одно из мест рождения современной политики. Это одна из тех институций, в которых зарождалась гражданская автономия, в которых город опознавал и осознавал себя, несмотря на весь академический нейтралитет, вместе с рынком, вместе с различными гражданскими ассоциациями.

Виктор Вахштайн: Это, мягко говоря, легкая историческая натяжка, если говорить об истории университетов, потому что университет всегда противостоял городу и не имел к нему никакого отношения.

Сергей Медведев: То количество заявлений, которое было и от руководства, и от сотрудников ведущих вузов о том, что "мы находимся вне политики", противоречит той ситуации, в которой оказались университеты.

Андрей Зубов: Университет как институция, конечно, может и даже должен оставаться вне политики, но только совсем вне политики. Его задача – просто учить людей выбранным ими курсам. Но, естественно, его студенты и преподаватели могут оставаться, а могут и не оставаться вне политики – это их полное гражданское право. Например, когда я преподавал в МГИМО, я понимал, что, читая лекцию или ведя семинар, я не могу агитировать за свои политические взгляды. Я рассказывал о политических взглядах других людей, пытался подготовить студентов к свободному мышлению. Но когда мы с моими друзьями-студентами встречались на кафедре за чашкой чая, я чувствовал себя уже свободно. Они меня спрашивали: "Почему вы противник путинского режима?" Я им объяснял, но говорил: "Это совершенно не значит, что и вы должны быть противниками". Мы спорили, обсуждали.

Опять же, у меня была совершенно очевидная личная коллизия, когда я не как профессор МГИМО, а как гражданин написал в "Ведомости" статью о том, что аннексия Крыма – это безумие, которое приведет к таким-то и таким-то негативным последствиям для России (к чему оно, собственно, и привело). После этого меня исключили из МГИМО, сказав лично (формально были совершенно глупые статьи – нарушение преподавательской этики и так далее), что я нарушил корпоративную этику. Корпоративная этика института всегда говорит "да" российской внешней политике.

Сергей Медведев: МГИМО в этом смысле отличается от прочих университетов тем, что это не общественное, а какое-то клубное благо, это корпоративный университет?

Андрей Зубов: Конечно, нет! Любой университет, если он живет на деньги налогоплательщиков (а МГИМО живет на деньги налогоплательщиков) – это институция, которая подчиняется общим законам и Конституции. И в этом смысле общие правила сохраняются. На лекции я учу тем знаниям, за которые мне университет платит деньги, а помимо этого я свободный гражданин, и мои студенты – такие же свободные граждане, с которыми я могу вступать в свободные гражданские отношения, в том числе и в отношении политического дискурса. Так что, я думаю, что университет как институция вне политики, и поэтому та же "Единая Россия", та же президентская администрация не могут требовать, чтобы агитация за это проводилась в университете. А с другой стороны, университетские люди – такие же люди, как и все, и они в политике.

Андрей Зубов

Конечно, университет, как правило, собирал сильнейших, умнейших людей, по крайней мере, старался это сделать. Уже в 1200 году, когда он был создан, Парижский университет собирал замечательных людей. С Болоньей немножко сложнее. Эти университеты были квинтэссенцией средневековой мудрости. И, конечно же, они, так или иначе, самым глубоким образом реагировали на тогдашний политический процесс, скажем, на отношения папы и императора, отношения городской автономии и прав феодала и так далее. Собственно, то же самое продолжается и сейчас. Университет – это собрание самых образованных, культурных и умных людей страны, которые учат и учатся. Ожидать, что они как граждане останутся вне политики, что их удастся запугать – нет, никогда не удавалось и не удастся. Даже при Сталине в наших российских университетах возникали ячейки пусть наивного социалистического, но свободомыслия. Этих несчастных ребят и сажали на многие годы, и ломали им жизнь, но это было даже тогда.

Сергей Медведев: Можно вспомнить ту роль, которую университеты играли на поздних стадиях Российской империи и ее распада, скажем, в 1905 году.

Андрей Зубов: Собственно, революция 1905 года началась в университетах. В 1901 году начались волнения студентов. После этого министр просвещения Боголепов издает постановление о том, чтобы студентов, которые участвуют в несанкционированных митингах, говоря современным языком, отдавать в солдаты, что вдвойне глупо, ведь служение отечеству при этом становится наказанием! В ответ на это студенты, во-первых, устраивают уже массовые стачки, а во-вторых, убивают (я не призываю к индивидуальному террору, но тогда это произошло) министра Боголепова.

С этого начинается маховик университетской политической деятельности. Состоялся знаменитый несанкционированный митинг около Казанского собора в Санкт-Петербурге, когда хватали всех так же, как сейчас – и случайных прохожих, и студентов, и высших преподавателей, и журналистов, которые пришли все это фиксировать, в том числе иностранных. Но в итоге все кончилось 1905 годом. Кстати говоря, в сентябре 1905 года, когда обсуждали первый конституционный план, "булыгинскую конституцию" (а ее обсуждали в университетах, пользуясь тем, что они уже получили университетские свободы, и на их территории не могли зайти чины полиции), в университетах фактически собрались революционные сходки, что, в общем, конечно, недопустимо. Но именно это произошло, и именно это через месяц-полтора привело к падению абсолютизма и к созданию конституционной монархии.

Виктор Вахштайн: Университет как институция может пытаться быть вне политики или, наоборот, может провозглашать свое политическое кредо. Но это вопрос действия университета как коллективного агента. Скажем, когда мы делали исследование "Университет в политике и политика в университете", мы как раз пытались выделить эти две оси политизации. Первая – это внутренняя университетская политика. Можете ли вы зайти к декану без предупреждения? Кто кому может позвонить, записать на прием или просто зайти? Вступают ли молодые профессора в коалиции со студентами против более старшего поколения профессоров? Существуют ли открытые выборы? Когда я читал лекции в итальянском университете, там конкурировали две анархистские партии за право выйти в совет университета – студенческая анархистская партия и преподавательская анархистская партия.

А с другой стороны, есть внешняя политическая власть, то есть университет как коллективный агент, который входит в альянс с "Единой Россией". Ректор начинает избираться по партийным спискам, а "Единая Россия" строит бассейн.

И когда мы смотрим на эти две оси политики, то видим, что чем больше университет включен во внешнеполитические коалиции и конфликты, тем меньше политики будет у него внутри, и наоборот, чем больше политического внутри университета, тем менее привлекателен такой университет в качестве коллективного политического агента. Но! При всей этой политизации мы не имеем возможности сказать: "Нет, нет, ребята, университет – это такая святая институция, как церковь. Она не должна входить ни в какие политические условия". Мы не можем предписывать университету, во что он должен или не должен входить.

При этом есть другая граница, куда более жесткая – это граница между наукой и политикой. Собственно, тут мы переходим на вторую часть спектра, ко всем этим прекрасным людям, которые сегодня заполонили Фейсбук, с комментариями в духе: "в современных условиях нейтралитет – это высшая форма политического предательства". Такое ощущение, что у всех моих коллег за последнее время абсолютно поехали моральные когнитивные настройки. Никто не вылил столько грязи друг на друга, как профессора университетов, обвинения в лоялизме сыплются по обе стороны баррикад.

Вы заметили, насколько фраза Алексея Навального о том, что пора переписать всех наших студентов и отнести их либо к лоялистам, либо к революционерам, неожиданно стимулировала рефлексию университетских профессоров? Они, даже если уже давно на фонарном столбе фотографируют собственных студентов на митингах, начинают задумываться: "Наверное, надо все-таки как-то по-другому провести эту границу. Может быть, отделить дискуссию от организации, а можно отделить реализм от нормативизма. Да, мы тоже придерживаемся идеи автономии, но мы должны действовать как реалисты, потому что понятно, что вот этот тезис – свобода научного поиска – нормативен сам по себе. Но в современных политических условиях…" И дальше следует некое развитие реалистского тезиса в духе Realpolitik. Но это тоже не очень удачный ход, потому что он предполагает, что мы действуем от обстоятельств, что мы в этот момент позволяем себе произнести такую фразу, что, "конечно, в норме ученый должен оставаться неангажированным исследователем этого мира, но в нынешних политических обстоятельствах нам не оставляют выбора, и мы должны прийти в аудитории и проповедовать". Ну, таких людей нужно, конечно, увольнять.

Сергей Медведев: Говорит Дмитрий Поротиков, представитель студенческого профсоюза и оргкомитета акции "Свободу студентам, свободу университетам".

Дмитрий Поротиков: Сейчас, на фоне последнего дела, в котором четверо студентов находятся под следствием, я думаю, что эта политизация уже возникла сама по себе. Предпосылки к ней, конечно, были и раньше. В таких вузах как ВШЭ, были проблемы у студентов, связанные с тем, что администрация их не слышит. И поскольку вуз считается либеральным (хотя в какой-то степени это миф), студенты пытались не допустить блокирующих оценок, которые ставили их под угрозу вылета из вуза.

Очевидно, что социальные условия, в том числе, толкают студентов к тому, чтобы переосмыслить свое отношение к жизни. Сейчас сильно меняется структура труда, например. И когда студенты выходят после университета на этот рынок труда, они понимают, что им доступны либо какие-то низкооплачиваемые работы, либо им нужно будет ишачить несколько лет на стажировках. И все это вместе, с учетом абсолютно недемократичного стиля поведения как администрации университетов, так и властей в России, заставляет студентов задумываться, каким образом это изменить.

Конечно же, студент – это актор политики внутри университета, пока не признаваемый, но, я думаю, это связано с тем, что были забыты некоторые традиции студенческой борьбы. В России всего 20 лет назад, в 1998 году, студенческие протесты заставили уйти в отставку министра образования, когда он предложил реформу по очень серьезной коммерциализации образования. И тогда несколько месяцев борьбы, в том числе, на улицах, по сути, откатили эту реформу.

Я сам получил бесплатное образование именно благодаря той борьбе студентов 1998 года. Сейчас количество бесплатных мест остается на одном уровне уже несколько лет, но очень резко растет число платных. И вся эта коммерциализация, это сокращение бюджета приводит к тому, что наша страна фактически лишится тех самых штучных специалистов, которые ведут достаточно уникальные курсы. И все это вместе, естественно, толкает людей к тому, чтобы организовываться на местах и действовать. Инициативные группы появились быстрее, чем щелчок пальцев, как только возникло это дело.

Сергей Медведев: По-моему, Умберто Эко тоже говорил о двух треках этой университетской политики. Здесь уже такая обратная зависимость – чем больше внутриуниверситетской политики, тем меньше внешнее давление.

Виктор Вахштайн: Оно работает и в европейских университетах тоже.

Сергей Медведев: А в сегодняшней России возможно ли реальная университетская автономия, уточню – с крупным университетом? Ведь если говорить о вашем вузе или о Европейском университете, все-таки это достаточно частные истории.

Виктор Вахштайн

Виктор Вахштайн: Да, можно отказываться от российской аккредитации и заниматься образованием. Просто надо пояснять, что мы имеем в виду под "автономией". Если мы говорим о том, что университет большой или маленький, государственный или частный, уже встроен в некоторую систему сдержек и противовесов как минимум с локальными политическими силами (а в случае с московскими сильными вузами – конечно, с федеральными политическими силами), если в нем уже существуют механизмы, которые предполагают какое-то взаимодействие, согласование интересов между тремя крупными игроками (студентами, профессорами и администрацией), то он уже политичен по природе своей. Его автономия – это, по сути, автономия одной политики от другой политики.

Но изначальная, исконная политичность университета не означает, что в нем должны с неизбежностью нарушаться базовые принципы, например, академической исследовательской этики. Университет изначально предполагает политические модели согласования интересов, он политичен дважды, извне и изнутри, но этот момент вовсе не означает, что профессура, которая там находится и у которой еще сильней поехали настройки, чем у студентов, должна забыть про свою клятву Гиппократа (в любой профессии есть такая клятва). Представьте себе, что в медицинском вузе вместо того, чтобы учить делать операции, вас будут учить бороться с режимом. Представьте, что врач остается политически ангажированным субъектом в момент проведения операции и, исходя из своих взглядов, решает – кому жить, а кому – нет.

Сергей Медведев: Андрей Борисович, возможна ли в России автономия преподавателя?

Андрей Зубов: Я исхожу не из общей теории, а из своего преподавательского опыта. Когда я поступил в МГИМО, очень долго, почти до конца я пользовался абсолютной внутренней автономией. Меня приняли в университет, предполагая, что я хороший специалист, мне доверяли работать со студентами, как я считал нужным. Работа была многоплановая: не только кафедральная, это были и чаепития после лекций, и поездки за город с осмотром памятников архитектуры, и поездки в скаутские лагеря. Это была большая работа с молодежью.

Любой опытный педагог прекрасно знает, что он не должен штамповать свои подобия, а должен раскрыть потенции каждого человека. Они все разные, и политические позиции, и политические ценности тоже разные, и нужно помочь их открыть и углубить.

Сергей Медведев: Дело Егора Жукова стало ключевым, рубежным, некоей точкой сборки, мобилизации студенчества. 30-го числа, как я понимаю, студенты просто планируют собраться на "Яме". Виктор, наблюдая за сменой поколений студентов, вы видели что-то подобное? Это какой-то новый тип людей?

Виктор Вахштайн: Они действительно обладают какой-то интуитивной убедительностью, особенно когда речь идет о старшем поколении. Да, конечно, огромная часть моих студентов на митинге, огромная часть их пойдет на несанкционированный митинг. Это право гражданина, это их личный выбор. Никто не имеет права его осуждать, но было бы довольно странно делать из этого далеко идущие выводы: смотрите, какое политизированное у нас студенчество! Я знаю огромное количество своих студентов, которые увлеченно закапываются в тексты неокантинцев Баденской школы и так же увлеченно выходят на митинг. И пытаться подвести их под один общий знаменатель – это в какой-то степени неуважение к ним и к их решению.

Сергей Медведев: Есть некая политическая реальность этого лета, когда происходят формы самоорганизации, формы коллективного действия, которые не происходили раньше.

Виктор Вахштайн: Они происходили и раньше. Мы с 2012 года регулярно делаем исследования, чтобы показать, как меняются эти формы и механизмы повседневной солидаризации. Просто сейчас они стали доступны в публичном поле, поскольку политическая реальность есть нечто, данное нам через соцсети. Политическая реальность с 2012 года стучалась во все открытые и закрытые двери лишь до тех пор, пока не началось "московское" дело, не начались фабрикации дел, начиная с дела Голунова. До тех пор, пока все это вдруг не хлынуло в публичное пространство, все старались не замечать эту политическую реальность. Ровно те же люди, которые сегодня бьют себя в грудь, отчасти дискредитируют само понятие политического действия. Политическое действие – это Realpolitik, это действие, которое вы совершаете, зная, чем рискуете. В данном случае Егор Жуков совершил политическое действие. Мои коллеги, которые прибегают на митинг, фотографируют толпу своих студентов и уходят, чтобы написать пост в Фейсбуке об этом, не совершают политическое действие, хотя всех пытаются в этом убедить. Есть действие, а есть слова. Если кто-то сегодня и является по-настоящему политическим субъектом, то это наши студенты, а не преподаватели, которые забрасывают друг друга грязью в соцсетях, считая, что принимают участие в политической борьбе.

Сергей Медведев: Париж 1968 года, профессора Сорбонны на баррикадах – что-то подобное может вызреть в России?

Андрей Зубов: По-моему, в Нанте арестовали во время штурма университета Сартра и доложили де Голлю. И де Голль сказал: "Отпустите! Франция вольтеров в тюрьму не сажает". А Россия будет сажать вольтеров?.. Мы не очень вольтеры, но мы готовы. В этом уже будет политическое действие.

Что касается Егора Жукова, это действительно умный и талантливый человек. Он уже политик, но при этом он прекрасный студент, отличный аналитик. И абсолютно возмутительно, что он арестован по надуманным обвинениям, в надуманном контексте не существовавшего массового беспорядка. Это возмущает студентов и даже преподавателей. И то, что преподаватели начинают забрасывать друг друга грязью, я думаю, объясняется тем, что они все хотят действовать, но, с одной стороны, не умеют, с другой стороны, боятся, а с третьей стороны, некоторые уже старые. Это нормально: как они умеют, так и действуют. Но это все говорит о том, что сейчас, конечно, происходит радикализация общественного сознания, в том числе и университетского.

Здесь надо до последнего сохранять одно. Ты можешь быть политиком с какой угодно степенью радикализма, но если ты ученый, ты должен оставаться ученым, если ты студент, должен оставаться студентом в своих исследованиях, в своей студенческой работе.

Виктор Вахштайн: И вот это не нейтралитет, а суверенитет – суверенитет научного познания, научного поиска, суверенитет, который предполагает то пространство взаимодействия студента и профессора, где они оба являются учеными. Это не означает, что когда мы уходим из этого пространства, мы не занимаем политической позиции. Но пока мы находимся внутри этого суверенного пространства, академического взаимодействия, – лапы прочь!

Андрей Зубов: Лапы прочь – вектор в политических вещах. Того же Егора нельзя было арестовывать. Это возмутительно с политической точки зрения!

Виктор Вахштайн: Несомненно!

Андрей Зубов: Но он прекрасный студент. Он, конечно, один из тех, кто как ученый должен продолжать свою деятельность – образование. И прекрасно, что при этом он ответственный молодой гражданин! Это и есть наша цель – сделать людей думающими профессионалами в своей сфере научной или научно-прикладной деятельности, а с другой стороны, сделать их ответственными гражданами в обществе, потому что без одного нет второго, а первое без второго приводит к пассивности.

Сергей Медведев: Проблема в том, что силовики, принимающие решение, и подавляющее большинство населения, которое сейчас интерпретирует эти события, не делают этого различения: здесь Егор Жуков – суверенный исследователь, а здесь он совершает гражданское действие. Я думаю, есть способ провести это различение – этот способ в каком-то политическом действии: в продолжении протестных акций, в том, чтобы остановить совершенно возмутительное дело по сфабрикованным массовым протестам, по задержанию и аресту студентов московских вузов. И здесь российское общество нащупывает некую новую норму, потому что это нормально, когда студенты и преподаватели университетов заявляют о своей гражданской позиции, об университетской автономии, о суверенитете научного знания и о том, что университет должен быть свободен от политического давления.