Ловушка нищеты

• Несмотря на рост доходов бюджета и стабильную макроэкономическую ситуацию, в России растет число бедных.
• Бедных в России уже более 20 миллионов – это 14% населения, причем большинство – семьи и дети.
• По данным социологов, две трети семей в стране живут по модели выживания и только треть – по модели развития.
• Российское государство политэкономически не запрограммировано на развитие, хотя ресурсы есть, и борьба с бедностью тоже заходит в тупик.
• Бедность – это национальный позор, особенно для такой богатой страны, как Россия.
  

Сергей Медведев: Продолжаем исследовать вечные сюжеты русской жизни. Одним из таких сюжетов является то, что Василий Ключевский гениально описал как "государство пухло, народ хирел". Хочется применить эти слова к нынешнему времени, когда, кажется, макроэкономическая ситуация достаточно стабильна, доходность в корпоративном секторе увеличивается, бюджетные показатели выполняются, а бедность в России растет. Росстат говорит, что бедных уже больше 20 миллионов, 14% населения. Грозит ли это России социальным взрывом? Способно ли вообще государство бороться с бедностью? Перешла ли Россия от экономики потребления к экономике выживания?

^{Видеоверсия программы}

Корреспондент: В России выросла численность бедного населения. Если в прошлом году количество бедных людей составило 20 миллионов 400 тысяч человек, то сейчас Росстат сообщает, что в первом квартале 2019 года эта цифра выросла на 500 тысяч. При подсчете ведомство исходило из величины прожиточного минимума: эта сумма составляет 10 753 рубля. Росстат объясняет такие данные опережающим возрастанием прожиточного минимума по сравнению с индексом потребительских цен. При стабилизации инфляции растут цены на продовольствие, ЖКХ и лекарства, а это три важные позиции для людей. И чем беднее общество, тем больше потребляют именно эти позиции.

Продолжительное снижение доходов населения привело к спаду и в сфере потребления. Его тянет вниз не только слабый рост доходов, но и повышение НДС в начале этого года. Центробанк сейчас пытается ограничить рост потребительского кредитования, чтобы избежать так называемого "пузыря на рынке", а это еще один удар по потреблению. Все это сказывается и на экономике в целом: сократился выпуск в сферах торговли, услуг и сельского хозяйства. Всемирный банк и МВФ снизили свои прогнозы по росту экономики России на этот год. Теперь все прогнозы находятся в диапазоне 1,2–1,4%. Согласно майским указам президента от 2018 года "О национальных целях к 2024 году", правительство должно обеспечить устойчивый рост доходов граждан и двукратное уменьшение уровня бедности. Однако предпосылок к экономическому росту в стране нет.

Сергей Медведев: У нас в гостях – профессор Высшей школы экономики, член экспертной группы "Европейский диалог" Евгений Гонтмахер и Александра Суслина, эксперт "Экономической экспертной группы".

Александра, а как вообще считается бедность?

Александра Суслина: Берут людей, смотрят на их доходы, и те доходы, которые ниже прожиточного минимума, считаются бедными. Но эта цифра весьма условна, ведь мы прекрасно понимаем, что если ты получаешь буквально на рубль больше этого предела, получается, что ты уже не бедный, хотя по сути это ничего не меняет.

Сергей Медведев: А какой сейчас прожиточный минимум?

Евгений Гонтмахер: Около 11 тысяч. Он еще дифференцируется: есть прожиточный минимум для трудоспособного человека – он чуть повыше, есть для пенсионеров – он чуть поменьше, и есть для детей. Кроме того, есть дифференциация по регионам.

Сергей Медведев: Насколько продуктивна такая методика – от административно назначаемого и достаточно вымышленного рубежа?

Александра Суслина: Это единственное, что есть.

Евгений Гонтмахер: В 1992 году я был начальником департамента труда и вводил это. В конце советского времени я 16 лет отработал в Экономическом институте при Госплане России, мы вместе с институтом работали при Госплане СССР, в том числе над потребительскими бюджетами, и мы все это считали. У нас не было понятия бедности, был – минимальный, рациональный, нормативный бюджет и так далее. Только в самом конце советского времени мы смогли убедить Михаила Горбачева, и он своим указом ввел так называемый минимальный потребительский бюджет (это был эвфемизм бедности). Там была корзина, и вот прожиточный минимум строится на натуральной корзине, где есть продукты по некой норме, которые необходимы для поддержания вашего физиологического действия.

На момент конца Советского Союза в нынешней Российской Федерации нижний минимальный потребительский бюджет составлял порядка 15% – это примерно то же самое, что и сейчас. В 1992 году после начала реформ, инфляции, падения доходов и так далее эта цифра зашкалила где-то к половине населения. Тогда я и мои коллеги (министром был Александр Шохин) вышли с предложением к Борису Ельцину – временно ввести другую черту бедности. Тогда это называлось – прожиточный физиологический минимум, потом убрали слово "физиологический". И в апреле 1992 года был указ Ельцина (мы его и готовили) о том, что надо по-прежнему считать минимальный потребительский бюджет и прожиточный минимум. Разница по стоимости – в два раза. Но в указе было написано, что физиологический прожиточный минимум вводится на время кризисного развития экономики. Потом уже приняли и закон о прожиточном минимуме, и эта машинка стала раскручиваться сама.

В начале 2000-х я сказал коллегам: друзья, кризисное развитие закончилось, экономика поперла, давайте вернемся к минимальному потребительскому бюджету. Мне ответили: ты что, с ума сошел, это же в два раза больше, мы точно повышаем черту бедности и, соответственно, количество бедных.

Сергей Медведев: То есть это административно и политически назначаемая черта.

Евгений Гонтмахер

Евгений Гонтмахер: Да, и это устаревший подход. Есть несколько классических подходов к тому, как определять бедность. Этот подход – так называемый корзинный, где норма – килограммы, штуки… Я помню, Госдума даже как-то пыталась подсчитать непродовольственные товары, и депутаты спорили, сколько колготок положено женщине на год, чтобы это был минимум, с которым можно жить. Представляете, какая редкостная глупость! Этот корзинный подход уже нигде не применяется, только в США, по старинке. В Европе речь идет об относительной бедности. Например, берется медианный доход в обществе, по данным местного статистического агентства, от него берется 50 или 60% и говорится: вот у кого половина медианного дохода и ниже – это бедность.

Сергей Медведев: А если смотреть по медианному доходу, сколько примерно бедных в России?

Евгений Гонтмахер: А это как раз ровно минимальный потребительский бюджет, который у нас считается: 25% нашего населения. Но почему это не применяется? Дело в том, что у нас значительная часть доходов в тени. В этом смысле корзина более инструментальна, там понятно, что тебе положено столько-то мяса, столько-то хлеба: ты берешь цены и все получаешь.

Александра Суслина: Да, у нас, по разным оценкам, до 40% ВВП плюс к нашему находится в тени.

Сергей Медведев: Это то, что у Кордонского называется "распределенный образ жизни": гаражная экономика, репетиторы, охота и собирательство, сдача квартир…

Александра Суслина: Туда еще входит и всякая нелегальная, преступная деятельность, и тут очень важно разделять: когда мы говорим, что 40% в тени, это не означает, что это 40% несчастных нянечек, гувернанток и репетиторов.

Сергей Медведев: Я хочу поговорить о географии и социальной структуре бедности. Я читал, что это в основном приходится на семьи, в том числе многодетные, и из этих 20 миллионов чуть не большинство – это дети.

Евгений Гонтмахер: Четверть российских несовершеннолетних детей живут в семьях, где доходы ниже прожиточного минимума.

Александра Суслина: И с этим ничего не поделаешь. Если вводится какая-то льгота, то за ней в основном идут в собесы люди с детьми, потому что всем остальным жалко тратить время на собирание бумажек.

У нас бюджет можно назвать социальным, и порядка 25% всего федерального бюджета и около 30% расширенного, то есть всего бюджета, включая регионы, тратится на социальную политику, но ужас в том, что деньги, выделяемые на решение какой-то проблемы, априори считаются ее решением, а на самом деле это не так. Мы можем выделять сколько угодно денег, но они, к сожалению, не приводят ни к каким результатам, часто тратятся неэффективно. И сколько бы ни говорили о том, что нужно повышать адресность социальных пособий, помогать действительно бедным, возникает куча проблем, которые тянут одна другую, начиная с того, как определить, кто бедный, а кто нет, и заканчивая тем, как в конкретном регионе будет организована служба социальной поддержки.

Сергей Медведев: Это фактически от Советского Союза идущий принцип – считать по затратам, а не по результату. Ведь по субъективным ощущениям чуть ли не половина людей считают, что они живут бедно, им едва хватает или не хватает на жизнь.

Евгений Гонтмахер: И это третий подход. Первый подход – корзинный, второй – по медианному доходу, а третий – субъективный, когда сами люди оценивают себя. Сейчас есть такое течение, и Росстат начал его использовать, когда человек сам говорит, что он чего-то лишен (допустим, посудомоечной машины).

Сергей Медведев: Определение среднего класса очень долго происходило через посудомойку.

Евгений Гонтмахер: Нет, через газонокосилку. Конечно, этот общественный стандарт растет. Например, у вас нет дома компьютера, у вашего ребенка нет планшета, у вас нет денег, чтобы ребенок занимался футболом или рисованием. Согласно исследованию ВЦИОМа к началу минувшего учебного года, более половины семей имели проблемы с тем, чтобы собрать ребенка в школу. Это, может быть, не бедность, но малообеспеченность. Поэтому, когда мы говорим про бедность, нужно смотреть с разных сторон, это не то что взяли цифру прожиточного минимума, вбили в указ президента, и все вокруг нее пляшут. Где-то, может быть, и годится корзинный подход, но где-то годится и подход относительный, а где-то – по самоощущению людей.

Знаменитый пример, который дошел даже до господина Пескова. Росстат опубликовал доклад о бедности (кстати, очень интересный, он есть у них на сайте) – там говорится о двух парах обуви. Представьте себе – зима, а у вас только одна пара обуви, и вот что-то случается, и вы уже не можете выйти на улицу. У вас должно быть хотя бы две пары зимней обуви, и тогда вы не богатый, но нормальный человек.

Сергей Медведев: А что по географии? Какие регионы – самые бедные?

Александра Суслина: Тыва.

Сергей Медведев: То есть это четкий раздел, как говорит Наталья Зубаревич: Россия-1, Россия-2, Россия-3?

Евгений Гонтмахер: Самые бедные регионы – это так называемые депрессивные регионы внутри многих субъектов Севера России, центральных регионов страны, Сибири. Это малые и средние города (особенно малые), сельская местность.

Сергей Медведев: Но все-таки можно уверенно сказать, что бедность в России в последние годы растет?

Александра Суслина: Можно уверенно сказать, что доходы населения падают, а учитывая, что у нас очень низкий уровень жизни, можно заключить, что бедность растет. В сюжете было сказано, что если экономический рост будет такой, какой заложен, тогда нам удастся сократить бедность. К сожалению, эта связка работает далеко не всегда. У нас экономический рост – это не обобщенный показатель, демонстрирующий, как живется людям, а самоцель. Иногда мы достигаем каких-то темпов экономического роста за счет населения, то есть тут другая зависимость. В нормальных странах все идет от человека, а потом получается этот показатель высокого экономического роста. А у нас в мозгах лиц, принимающих решения, эти вещи перевернуты: цифры ради цифр, профицит бюджета ради профицита бюджета, а не ради повышения благосостояния населения.

Сергей Медведев: Насколько я понимаю, рост хорошо идет в корпоративном секторе, госкорпорации прекрасно себя чувствуют. Сейчас средства пойдут на Арктику, на вооружение: там новые программы.

Александра Суслина: Объективно в этом секторе все хорошо потому, что у нас средневысокая цена на нефть и достаточно низкий курс рубля.

Сергей Медведев: А вообще, государству нужно бороться с бедностью? Зачем, скажем, Игорю Сечину борьба с бедностью?

Александра Суслина: Ему это вообще ни для чего не нужно. С точки зрения нашего своеобразного государства, имеет смысл, повышая свою внутреннюю полезность, заниматься поддержанием какого-то минимального уровня, чтобы это не вызвало социальных бунтов. То ли это ментальность, то ли рабская психология, но получается так, что люди всем довольны. Они радуются тому, что у барина прекрасная вилла, что у нас хорошие ракеты. И с этой психологией ничего не поделаешь.

Евгений Гонтмахер: Кто наиболее активен с гражданской точки зрения в протестах 2011–12 годов и сейчас? Это не бедные люди, и это очень важно. Наша социальная структура своеобразна, у нас есть богатые люди, но их очень мало. Есть так называемый средний класс, если следовать каким-то европейским стандартам: 15%, даже меньше. Есть, условно говоря, бедные, малообеспеченные – 25–30%, хотя тут могут быть разные цифры. Где-то более половины населения – класс ниже среднего. Это люди, которые в значительной части претендуют когда-нибудь войти в средний класс: молодые и люди среднего возраста, имеющие образование и определенную перспективу. Но часть из них видят, что это все закончилось, перспектив нет. И в основном негатив идет не от бедных, а от тех людей, которые еще чего-то хотят, особенно молодые: я закончил университет, получил неплохое образование, я хочу семью и так далее. И социология показывает, что на разрешенные митинги выходят люди, которые вдруг задумались: что дальше?

Сергей Медведев: Чем ты выше по пирамиде Маслоу, тем более ты опасен для государства. Соответственно, государство должно держать людей пониже.

Евгений Гонтмахер: Да, но наше государство этого не понимает и так себя не видит. Хороших рабочих мест в нашей экономике очень немного, в основном это плохие рабочие места, где ты получаешь небольшую зарплату. У нас же самая распространенная зарплата, как показал Росстат, – 25 тысяч рублей. Ну, что можно купить на 25 тысяч рублей, даже в провинции? Ты хочешь, чтобы у тебя был муж или жена, ребенок, ипотека, но ты же ничего не можешь.

Александра Суслина: А если ты вдруг заболел, ты просто сразу умер.

Евгений Гонтмахер: У нас же у двух третей населения нет сбережений. Росстат задает вопросы: есть ли у вас деньги на какую-то чрезвычайную ситуацию в семье? У двух третей просто нет денег. И закредитованность растет, потому что у многих даже не хватает денег от зарплаты до зарплаты: они перехватывают кредиты, закрывают один кредит за счет другого... У нас, к сожалению, такая тенденция – апатия и деградация. Многие люди опустили руки.

У нас экономика выживания. В Институте социальной политики Вышки есть исследования: две трети семей живут по модели выживания, и только треть живет по модели развития, то есть имеются деньги, чтобы хоть как-то куда-то двигаться в житейском смысле. Тот же майский указ ставит перед нами амбициозные задачи – нам говорят про пятую экономику мира по количеству, про рывок, про развитие инновационности, а где человеческий капитал? Деградация – очень плохой признак.

Сергей Медведев: В современном мире потребление – это вообще главный источник экономического роста?

Александра Суслина: Это один из самых важных его источников.

Сергей Медведев: В России уже махнули на это рукой? Вот раньше, между 2000 и 2014 годом, рост обеспечивался в основном за счет потребления?

Александра Суслина

Александра Суслина: Во многом за счет него. Более того, даже после последнего кризиса 2014 года потребление вытащило нас по темпам роста. У нас увидели, что потребление худо-бедно растет, не важно, с помощью кредитов или нет, но экономика как-то работает, – и повысили НДС. И прижали потребление, наш единственный реально работающий драйвер роста. А теперь и потребление снизилось, и люди вынуждены брать кредиты, чтобы покрывать текущие расходы. И о каком росте может идти речь?

Сергей Медведев: Насколько эта потребительская закредитованность опасна для экономики?

Евгений Гонтмахер: По прогнозу господина Орешкина, министра экономического развития, через два года мы подойдем к этому критическому пределу. Это означает, прежде всего, коллапс банковской системы, потому что многие банки будут неплатежеспособны. И там могут быть очень неприятные вещи типа банковской паники, когда люди бросятся снимать оставшиеся деньги в банкоматы. Тогда государству придется все замазывать это деньгами из резервов, которые сейчас у нас накапливаются: профицит бюджета, Фонд национального благосостояния, какие-то рекордные золотовалютные запасы… Это на крайний случай, когда действительно начнется что-то с банками или какая-то социалка, и мы выбросим на рынок десятки или даже сотни миллиардов рублей, чтобы люди успокоились, и так же будем ждать дальше до следующего такого эпизода, снова накапливая деньги. Этот денежный навес, который у нас есть, вполне мог бы обеспечить начало реформ.

Александра Суслина: Для реформ нужна политическая воля, а у нас ее нет. У нас под словом "инфраструктурные реформы" понимают отмывание денег и создание очередной комиссии по наблюдению за чем-нибудь.

Евгений Гонтмахер: В начале 2000-х, когда был организован Стабилизационный фонд, была жуткая критика. Греф, тогда министр экономического развития, сказал: "Дайте мне деньги, и я найду проекты, под которые из этого фонда можно что-то делать". Ему выделили небольшие пробные деньги. Через несколько месяцев он сказал: "Я не могу использовать эти деньги. Проектов нет". Потому что эти проекты должны быть хорошо разработаны, нужно технико-экономическое обоснование, бизнес-планы и так далее.

Сергей Медведев: Да, государство политэкономически не запрограммировано на развитие, хотя ресурсы есть. В этом смысле борьба с бедностью тоже наталкивается на некий тупик.

О том, как борется с бедностью российское население, рассказывает Митя Алешковский, председатель совета благотворительного фонда "Нужна помощь".

Митя Алешковский: Знаете, какое блюдо является сейчас основным в рационе питания людей, которые живут за чертой бедности? Это не хлеб, а самые дешевые макароны, рожки самого низкого качества, и люди покупают их на вес, чтобы хватило на месяц. Это, конечно, не сравнить с блокадой, когда ели кошек и собак, но это можно сравнить с голодом. Люди живут в покосившихся избах, в ужасающих, антисанитарных условиях, отапливаются дровами. Большинство денег уходит на коммуналку и лекарства, и остается несколько тысяч рублей, чтобы на них купить вот эти самые чертовы рожки. Очень многие люди, живущие за чертой бедности в России, живут не в лучших условиях, чем, скажем, люди, которые живут в Сомали в лагере беженцев, где я был, или на Гаити.

Нет ни одной государственной службы, которая поддержит, поможет, по-человечески поговорит, замотивирует человека, поможет ему найти работу, бросить пить. Государственная служба приходит и говорит: "У тебя пожароопасная ситуация, ты не работаешь, пьешь, и если ты за два месяца не сделаешь ремонт, мы отнимем у тебя детей". И отнимает. Но когда человек находится на дне, прийти к нему и еще раз ударить его по голове – это не поможет ему вылезти со дна.

Сергей Медведев: Получается, что человеческий капитал в нынешней системе развития экономики государству не нужен, люди живут из государственной милости.

Александра Суслина: Сейчас говорят, что люди – это новая нефть, и эту нефть просто качают: а что, новые народятся...

Евгений Гонтмахер: Лет десять назад мой друг Саша Аузан рассуждал о вариантах развития России, и там был сценарий под названием "Скучная Россия" (и он, мне кажется, оправдывается). Есть нефть, газ и лес, пока не весь сгорел и не весь вырублен, есть какие-то люди, которые что-то зарабатывают, но их не так много, и есть люди, которые это охраняют: полиция, армия, пограничники, есть обслуживающие системы – банковская, страховая, а все остальные живут на подачках, которые получаются за счет продажи этих природных ресурсов. Все, кто хотел и мог, кто более-менее активен, уехали.

Сергей Медведев: Об этом же говорил и Симон Кордонский: есть труба, при трубе порядка 20 миллионов человек, управляющий класс, госкорпорации, депутаты всех уровней, муниципальные работники, плюс охранники, банки, страховые, а дальше – 120 миллионов людей, которые живут просто из милости.

Евгений Гонтмахер: И эта система, к сожалению, очень устойчива. Тут не надо строить иллюзий. Да, есть какие-то люди, которые протестуют, но там ведь все большая часть их уходит вниз, как было после 2011–12 годов: либо в деградацию, либо уезжают, либо мирятся с этой ситуацией. "Буйных" остается все меньше и меньше. В общем, тишь да гладь, да божья благодать. Мы идем к закупорке, капсулированию ситуации в России. Россия в таком виде может просуществовать очень долго. Другое дело, что она отъезжает не на 5-е, а на 125-е место среди стран по качеству жизни, по качеству экономики, по всему: это просто глубокая периферия. И все это построено на человеке, потому что, если мы хотим куда-то вырваться, это же все не нефть и газ, а человек, но вот что происходит с человеком…

Сергей Медведев: Со временем все большее количество населения будет выпадать в этот уже не растворяемый осадок бедности?

Евгений Гонтмахер: Нищета, о которой говорил Митя, это, конечно, крайняя нищета, и это 10–15%. Это дальние деревни, малые города, брошенные пожилые люди. Их, может быть, больше и не будет. А основная масса – это будут люди, с которыми внешне все нормально: они одеты, обуты, да, едят макарошки, но с курицей, – но это люди без движения, без энергетики, без желаний.

Александра Суслина: Единственное их желание – свести концы с концами.

Евгений Гонтмахер: И государство будет давать им какие-то подачки, чтобы это не перешло в крайнюю нищету. А денег для государства и всего, что связано с ним, как они думают, будет еще очень долго достаточно: вот для этого довольно ограниченного круга, и хватит не только на то, чтобы хорошо жить в России, но и на то, чтобы выводить деньги, иметь недвижимость за границей.

Сергей Медведев: И поддерживать иллюзию геополитического величия.

Евгений Гонтмахер: Да, иметь ракеты, участвовать в региональных конфликтах и так далее. Такая модель нигде не прописана, и никто о ней не скажет, но она у них четко сидит в голове. Все их действия исходят из этой модели.

Сергей Медведев: А население находит какие-то новые стратегии выживания и заработка?

Александра Суслина: Их находит теневой сектор. Но тень страшна не только тем, что бюджет что-то недополучает, а тем, что создаются неравноценные условия для экономической деятельности. Те экономические агенты, которые работают в тени и не платят налоги, имеют конкурентное преимущество, и поэтому бюджет большую нагрузку перераспределяет на несчастных честных налогоплательщиков, и они, соответственно, не могут работать так, как могли бы, будь у них налоговая нагрузка меньше.

Сергей Медведев: В общем, государство богатеет, народ выживает. Да, бедность не порок, но это позор для такого богатого государства, как Россия. Ведь по своим природным ресурсам, по производимой стоимости, хотя бы даже в абсолютных показателях, Россия по-прежнему является одним из богатых государств мира. Но перераспределение этого богатства настолько порочно и неправильно, что мы сталкиваемся с проблемой бедности – национального позора страны.